Вначале был звук - Андрей Макаревич

Жуем кожзаменитель.

Друзья мои. Шесть с половиной миллиардов людей, населяющих нашу планету, плывут в неизвестное будущее бескрайней рекой, и мы с вами — песчинки в этом потоке. И если вы думаете, что вы волей своей и действиями способны изменить это течение, умерьте гордыню. Мы думаем, что мы делаем, а на самом деле с нами происходит (это, кажется, Гурджиев). Но... Нам с вами посчастливилось родиться и жить на удивительном повороте этой реки, в эпоху Великой Музыкальной Революции, и мы свидетели уникальных музыкальных событий и явлений, и чудо нашего момента состоит в том, что еще помнят и чтят Великих Позавчерашних, еще любят Великих Вчерашних, и пока есть возможность услышать Великих Сегодняшних. Будут ли Завтрашние? Бог даст, будут. Конечно, будут. Просто Река бежит быстрее и быстрее, а за поворотом — понесет, и не будет уже ни Позавчерашних, ни Вчерашних, их место займут редкие Сегодняшние и то вряд ли: не такие уж они и великие, а память человеческая стремительно укорачивается обратно пропорционально скорости течения.

Вы еще не поняли, что нет ничего Вечного?

Так вот, мы с вами сегодня на удивительном повороте. И у нас еще есть возможность услышать грозные библейские пророчества Баха, светлые и грустные повести Рахманинова, милые женские рассказы Шопена, безумные саги Майлса Девиса — истории без слов. Есть еще возможность пропустить через себя электричество Битлов, языческие пляски Джаггера, восхититься полетом голоса Эллы Фитцджеральд, с удивлением ощутить улыбку на лице, слушая трубу Армстронга.

Мы еще не потеряли способность вдруг заплакать от сочетания нескольких божественных звуков — как нас ни глушат.

Не упускайте свой шанс, друзья мои. Жизнь коротка.

Что за жвачку вы там жуете? Выплюньте немедленно!

Москва — Кабо Верде, 2008

Пару лет назад мне позвонил мой товарищ Володя Чернов, который тогда придумал журнал «STORY» и предложил писать в каждый номер по рассказику — о чем захочу.

Видя мою нерешительность (о я очень боюсь всякого рода обязательств, связанных со сроками, — раз в месяц вынь да положь!), он сказал: «А потом их у тебя наберется много — сделаешь книжку».

И вот их набралось на полкнижки, извините, до целой не дотерпел. Но поскольку я продолжаю сотрудничество с журналом, когда-нибудь получится и целая.

МАЛЕНЬКИЕ ИSTORYИ

В детстве я

В детстве я безумно хотел маленький «Мессершмит». Нам было лет по шесть, мы великолепно знали военную технику Отечественной войны — и нашу, и немецкую.

Мне больше нравились немецкие самолеты — у них были какие-то другие лица. Поэтому за них и приходилось воевать. Модельки вырезались бритвой из пластилина, предварительно замороженного в холодильнике. Они были очень похожи на настоящие, а горели совсем как настоящие — с дымом и копотью, но жили, увы, недолго: пластилин нагревался, плавился, и самолет надо было срочно сбивать. Перед сном я просил бога (у меня в детстве с богом были довольно доверительные отношения), чтобы у меня появился настоящий маленький «Мессер» — серо-синего металлического цвета, с заклепочками. Из чего-нибудь, что не плавится на солнце. Я хотел его до дрожи, до мурашек на спине.

Он появился. Маленький, темно-синий, с заклепочками. Это произошло лет через десять, когда мы с отцом начали собирать модели самолетов — их надо было склеивать из огромного количества деталей. Отец привез из загранкомандировки «Мессершмит 109», и я поразился, насколько он похож на мою детскую мечту. И еще тому, что никакого трепета я уже, увы, не испытал. Я получил письмо из далекого детства, и оно сильно запоздало.

Потом такое происходило много раз. Объектом вожделения мог быть пистолет, чтоб совсем как настоящий, железный и тяжелый, но стреляющий чем-нибудь несмертельным — какими-нибудь шариками, например. Он грезился мне в эпоху ужасных пластмассовых и жестяных игрушек из «Детского мира» — эти жалобно щелкающие поделки оскорбляли само понятие «пистолет» — изделие грозное и изящное. Прошло несколько лет и такой пистолет появился. Да нет, я порадовался, конечно. Но уже не сошел с ума от счастья. До сих пор где-то валяется.

Последней в этой цепи была электрогитара «Ри-кенбеккер», как у Битлов. Есть у меня такая гитара, и стоит она вместе с другими моими гитарами, и пользуюсь я ей довольно редко. А приди она ко мне в шестьдесят девятом году! Может быть, обрел бы способность к полету. Или мгновенно умер бы счастливым.

Когда такая история происходила в очередной раз, у меня всегда возникало ощущение, что кто-то сверху пытается объяснить мне что-то очень простое и важное, а я все никак не пойму сути. «Как, опять не понял? — удивлялись наверху, — Ладно, давай попробуем еще раз. Может, дойдет».

Дошло. Совсем недавно. Мне терпеливо втолковывали, что все эти вещи, все эти предметы обожания, не имеют никакого значения. И вообще ни один предмет обожания не имеет того значения, которое мы ему придаем в момент этого самого обожания. Ибо пройдет момент, а с ним и обожание, и самолетик окажется ненужным, гитара не самой звучной, путешествие не таким уж и интересным, а красавица — либо дурой, либо стервой.

Понял, и поразился: как просто. И почти овладел собой. И почти успокоился относительно всего.

Есть, правда, одна деталь: для чистоты эксперимента надо было, чтобы хоть один раз я получил желаемое прямо в руки не годы спустя, а немедленно — там и тогда. Кто знает, может, и обрел бы способность к полету? От счастья.

Гаврилыч

Мы все-таки до последней минуты остаемся внутри себя маленькими — примерно в том возрасте, в котором каждый из нас ощутил себя полноценным человеком. Этот возраст у всех немножко разный, но все равно он — детский. Наверно, некоторые люди с возрастом выдавливают из себя ребенка, обычно они становятся работниками руководящего аппарата.

Я, помню, никак не мог представить себе Брежнева маленьким (Путина, кстати, могу). Но таких навсегда лишенных детства людей все-таки гораздо меньше.

Наверно, поэтому нам страшно умирать. Не потому, что дальше будет неизвестно что, и будет ли вообще, а потому что — как же так? Я же еще маленький! И все только-только началось! И уже — все?

Не могу привыкнуть к уходу близких людей. И ведь давно приучил себя к мысли, что это естественный ход событий и по-другому не бывает, и что пятьдесят с лишком — это не двадцать, и что наряды со временем будут ложиться ближе и ближе, пока наконец не накроет и тебя, и это тоже нормально — все равно до конца не могу. Детское ощущение сильней.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});