Окольные пути - Франсуаза Саган

***

Оставшись с семейством Анри, Диана и Люс на мгновение остро ощутили отчаяние и нежность: перипетии их судеб, усилия, которые они предпринимали, чтобы спасти свое достоинство, опустошили их. К тому же их отношения, основанные на таких вроде бы нерушимых основах, какими являются привычки, внезапно пошатнулись, стали непрочными, потеряли очарование. И хотя в их диалогах или даже во внутренних монологах еще сохранялась внутренняя гордость, ночами и Диана, и Лоик, и Брюно, лежа в постелях, спрашивали себя: «Что я здесь делаю?», «Что с нами будет?», «Кто из этих людей любит меня?». И так далее и так далее. Короче говоря, они оказались наедине сами с собой, но у них не было никакого снотворного, чтобы принять его, и нельзя было позвонить по телефону какой-нибудь подруге или приятелю, также страдающим от бессонницы.

И только Люс сохраняла спокойствие, если не считать ее порывов к Морису и того смертельного ужаса, что внушала ей свекровь, если бы она могла звать так эту дикарку. Она зарделась от благодарности, когда Арлет хмуро сказала ей:

– Вы хорошо потрудились! Отдраили все до блеска! И посуда совсем чистая! А завтра здесь будут человек двадцать! Вы закончили возиться с яблоками? – спросила она гораздо менее любезным тоном, повернувшись к Диане.

– С вашими яблоками покончено... почти что, – мужественно ответила Диана. – У меня от них болят пальцы и щиплет во рту. К тому же я порезалась! – с гордостью объявила она, показывая крохотную царапинку на большом пальце.

Из коридора, ведущего в комнаты, появился Лоик, его глаза снова задорно блестели. «Он считает себя полезным, во всяком случае, ему весело, он здесь развлекается, несмотря на адские условия», – подумала Диана. Сидя наверху, в кабине своего комбайна, он загорел, и это очень шло ему, исчезли вялость и нерешительность, иногда так портившие его в Париже. Сев рядом с ней, он взял со стола стакан, взглядом спросил разрешения у мадам Кроманьонки, налил воды из-под крана и выпил. Стоило Арлет выйти из комнаты, как Люс с невинным видом уселась рядом с Морисом. И вскоре была видна только ее узкая спина, а голова и плечи ушли в альков, где она, без всякого сомнения, принялась за лечение раненого. Лоик и Диана почувствовали себя умиротворенными.

– Что же все-таки произошло? – прошептала Диана. – Вы полагаете, что Брюно?..

– Единственное, что я могу вам сказать, – это то, что менингит в этих краях особенно опасен.

– Здатути! Здатути!

– И вы нашли их в объятиях друг друга? Какая непостижимая история! Этот милый Брюно вечно все усложняет!

Но было ли точным слово «усложняет»? Может быть, она хотела сказать «пыжится»! Но нет же, что могло означать слово «пыжится», лежащее на поверхности, на самой поверхности ее памяти, словно старая ветка?

– Они не обнимались, Диана. Я этого не говорил! Брюно сидел по-турецки, скрестив под собой ноги, у него были остекленевшие глаза, а Ничего-не-могу...

Диана строго поправила:

– Никуда-не-пойду.

– Как вам будет угодно. Никуда-не-пойду сидел на заднице у его ног, по-французски, и глаза его блестели. Но в этом не было ничего двусмысленного, пока не последовал поцелуй на наших глазах. А потом он снова поцеловал его, в комнате, это правда! Брюно не узнал меня, но своему воздыхателю он улыбался.

– Вот видите! Конечно! Конечно! – Диана ликовала. – Брюно далеко ушел?

На каком расстоянии отсюда вы нашли его?

– Ну, примерно в восьми километрах.

– Ему понадобилось четыре часа, чтобы пройти восемь километров? Да нет же, не может этого быть! Он просто шатался в галантной компании!

– Галантной? – Лоик рассмеялся. – Галантной? Но в Никуда-не-пойду нет ничего галантного...

– Здатути! Здатути!

– Заткнись! – закричал в сердцах Лоик. И, повернувшись к Диане, сказал:

– Он вам тоже надоел, не правда ли?

– Да вы, оказывается, не трус! – в восхищении сказала Диана. – А если бы она вас услышала?

– Здатути! Здатути!

– Оставьте беднягу в покое! Ему так скучно в его кресле.

Из алькова показалось раскрасневшееся лицо Люс, прическа у нее растрепалась, и Лоик, вытянув в ее сторону указательный палец, строго погрозил ей, затем повернулся к Диане:

– А что вы делали весь день, моя дорогая? Вы, должно быть, так скучали!

– Скучала? Да я была бы рада поскучать! Ну уж нет, Арлет заставила меня перебирать яблоки, и я занималась этим все время после обеда! Я не посмела отказаться, ведь мы прибавили ей забот, а у нее, кажется, нет никакой прислуги.

Стесняясь своего малодушия, она запиналась. Лоик продолжал:

– А я совсем не плохо управился с моей адской машиной, хотя по дороге она срезала два или три куста. Но главное, она схватила, измолотила и увязала в сноп двух птиц! Они с криками, почти совершенно ощипанные, выскочили из моей машины.

– Где же они? Найдите их, умоляю вас, Лоик! – взмолилась Диана. – Я должна ощипать как раз двух кур для знаменитого завтрашнего обеда с семейством Анри и их соседями Фаберами. К тому же Арлет хочет, чтобы я сама убила их.

– Что же вы будете делать?

– Я попросила охотничье ружье у Мориса. Надеюсь, если он хочет сохранить его в целости, он сам убьет их завтра утром...

– Здатути! Здатути!

– Замолчите вы наконец, старый болтун? – закричала Диана старику резким голосом, но она мгновенно замолчала, стоило Арлет появиться из коридора: скорее всего, что та услышала ее последние слова.

«Ну и что же, тем хуже!» – подумала Диана. Она не будет есть, будет лежать в постели, умрет от голода, как зверь, но свободный зверь!

Но Арлет не пожелала ничего услышать, она даже не пожелала заметить Люс, хотя выражение и цвет ее лица и растрепанная прическа говорили о многом. Лоик продолжал:

– Нужно, чтобы кто-нибудь из нас отправился наблюдать за этим пресловутым Никуда-не-пойду: он остался наедине с Брюно!

– Я пойду, – сказала Диана и припустила рысью, довольная своей ролью дуэньи.

И это несмотря на то что она не верила по-настоящему во всю эту историю. Не то чтобы нравы Брюно казались ей нерушимыми но что-то здесь не сходилось. Одному Богу известно, в курсе скольких скандалов она была – уж чего-чего, а этого в ее окружении всегда хватало: она знала одного молодожена, уехавшего в день свадьбы с братом невесты, в то время как все родственники дожидались в церкви Сент-Оноре д'Эйло; она знала жену одного премьер-министра, которая, оставив в порту своего мужа, смылась на яхте с мальчишкой-лакеем из отеля; она знала богатейшего итальянского князя, который лишил наследства всю свою семью ради цветочницы. Но при этом всегда соблюдалось одно правило: богатый уходил с богатым или богатый с бедным, но никогда не соединялись два бедняка. Такой союз не имел бы будущего. Кто стал бы принимать мужчину, уже не свободного и, следовательно, не подходящего на роль удобного кавалера, и женщину, также не одинокую, которую нельзя было бы использовать в качестве наперсницы в городе или компаньонки в скучных путешествиях? Короче говоря, обоим этим склонным к авантюризму дармоедам было бы отказано от дома, и они исчезли бы во тьме, откуда и появились. Ну скажите на милость, можно ли отвергнуть старого знакомого, чьи акции так же высоки на бирже, как и твои, ради двух незнакомцев, которые не смогли воспользоваться предоставленным им шансом?

В общем, такой альфонс, как Брюно, никогда не соединит свою судьбу с пастухом вроде Никуда-не-пойду, если только он не хочет поставить на себе крест, выглядеть смешным и неприличным. Если бы этот дегенерат наследовал сталелитейный завод, это бы меняло дело, придало бы всему какой-то смысл, в том числе и тому, что Брюно бросает Люс. Но в данном случае, честно говоря, все было слишком убого, заурядно и заведомо обречено на крах, а потому никого не могло позабавить. С намерением прочитать Брюно мораль Диана вошла в его комнату и увидела, что он по-прежнему весь пылает в горячке и у его кровати по-прежнему бдит его воздыхатель.

Диана любезно кивнула дурачку и уселась напротив. Как две тумбочки, расположились они по обеим сторонам кровати, но отныне Диана не обращала внимания на нелепости: она снова вошла в роль светской женщины со всеми вытекающими отсюда обязательствами. Ей нужно было обнаружить всю суть этой истории, она должна все узнать, пусть даже ей поведает об этом Вообще-никуда-не-пойду-и-с-места-не-сдвинусь! Торопиться ей некуда: и речи не может идти о том, что вечером она будет что-то чистить или ощипывать!..

– Кажется, нашему другу гораздо лучше, – улыбаясь, начала она.

В глазах Никуда-не-пойду самая старшая из парижан была просто жуткой, и он сразу подчинился ей, как только телега въехала во двор фермы семьи Анри. Красивая молодая женщина была очень робкой, а высокий худой мужик в основном молчал. Но эта вот баба с красными волосами могла и разораться, а то и что-нибудь похуже устроить! О чем она только что спросила у него?

Поди пойми, ведь у нее такой визгливый голос!.. И слова, которые она произносит, совсем непонятные!.. Никуда-не-пойду решил прибегнуть к упрощенному языку, которому его обучил сегодня утром его протеже, этим языком говорили или парижане, или индейцы.