Маша без медведя-2 - Ольга Войлошникова

и попросила меня выйти.

— Только, барышня, сразу уж тепло оденьтесь.

— Это для чего? — не поняла я.

— Так Степаныч не пустил их. Надежда Генриховна сильно больных не велит пускать, боится эту… пид е мию. Так она не уходит, на коленочки за воротами падает. Вы хоть выдьте да издалека-то помаячьте.

Ну, если целительства толком нет, а доктора уповают только на таблетки — будешь тут «пидемию» бояться. Я вздохнула:

— Не переживайте, помаячу.

Я автоматически проверила под манжетой ряд обработанных браслетиков и пошла.

Степаныч воевал с женщиной, падающей ему в ноги и цепляющейся за шинель и дворнический фартук:

— Сказано тебе: не положено! Занесёшь свою лихоманку, а тута девочек цельный дом! Они тебе чем виноваты⁈

Женщина рыдала и заламывала руки.

— Дядь Степаныч…

От моего голоса дворник аж подпрыгнул и начал костерить уже меня, что, дескать, не положено, и что случится, если эти все болящие ему свои болячки прицепят, а у него шестеро детей, кормить надо…

— Шестеро детей! — восхитилась я. — Степаныч, ты не бойся. Дай-ка я тебе верёвочку намоленную привяжу, тебя Боженька защитит…

Женщина перестала хватать его за полы и только всхлипывала, сидя на коленках прямо на тротуаре. Степаныч же смотрел на меня, как на блаженную, в некотором оцепенении. Я сняла из-под рукава верёвочку и привязала ему на левое запястье — еле-еле хватило, эка кость широкая у мужика!

— Вот. Ты не снимай, никакая хворь тебя не возьмёт. А будут ещё сильно болящие приходить — пусть гулянье ждут, у заборчика, я выходить буду.

Степаныч кивнул как замороженный — и чего он, я же ни капельки никакого внушения ему не делала?

— Твой ребёнок где? — спросила я женщину.

— Не ребёнок! Мама! Мама у меня…

Я выглянула из ворот и увидела в сторонке инвалидное кресло, всё укутанное одеялами.

— Барышня, не положено… — неуверенно сказал Степаныч.

— Знаю, Степаныч. Но иногда надо делать и что не положено.

Я подошла к креслу в котором, казалось, спала очень пожилая бабулька. То, что она спит, а не отошла, пока мы тут разговоры разговаривали, было понятно по шумному, но слабому дыханию. И по тому, что трясло её, как осинку. Я вздохнула. Оглянулась на женщину.

— Руку дай.

Она суетливо выпростала из одеял тоненькую кисть с прозрачной, почти пергаментной кожей.

— Да свою руку дай! Кровью ведь кашляешь? — я завязала ей верёвочку. — Молись чаще, поняла? И не просто читай — пой. Кашляешь — всё равно пой. Через кашель пой. Любые молитвы, какие знаешь.

Взрослых целить сложнее. Тут одной заплаткой не отделаешься, и приток энергии нужен был сильнее. А молитвенное пение поднимало концентрацию маны сразу минимум на порядок.

— Нет, мало будет. Дай вторую руку. И не снимай верёвочки, поняла?

— А мама?

— И маме завяжем. Чтобы спокойно ушла. Чего ты на меня таращишься? Боженька её зовёт, ты не слышишь, что ли? К батюшке беги, он тебе лучше скажет, что с матушкой делать… Езжайте с Богом.

Я поправила одеяло. Сухонькая ручка вдруг потянулась, сжала мне пальцы:

— Спасибо, деточка… Дай Бог тебе счастья…

— Барышня, заругают! — позвал от калитки Степаныч.

Ну и заругают. Что теперь?

07. ИСКУССТВО И СПОРТ

КТО СКАЗАЛ, ЧТО ПО ПОНЕДЕЛЬНИКАМ ДОЛЖНО БЫТЬ ЛЕГКО?

Пятое ноября.

То, что у господина Бирюкова удачно прошло собеседование с дирекцией, я поняла из того простого факта, что Ефимыч притащил в учебку здоровенный мольберт-треножник, а следом — подготовленный холст. Я лично не исключаю, что бывший купец (и по-прежнему удачливый делец) заручился для успешности реализации своего замысла поддержкой неких менее деловых, но более именитых покровителей.

После обеда директриса достаточно пришла в себя и примирилась с ситуацией, чтобы вызвать меня и приветливо побеседовать относительно того, что мне «дозволяется» работать над портретом «из уважения к памяти».

У меня было некоторое подозрение, что как только о сделке станет известно, появятся ещё желающие обзавестись модной картиной (пусть даже под видом уважения к памяти), и тянуть с портретом два месяца я, на самом деле, не собиралась. Но тут уж, выражаясь словами Баграра, как попрёт.

Ещё одной новостью, взбудоражившей старшую часть гимназии, стало известие о выезде третьего и четвёртого отделений в ближайшее воскресенье на осенние военно-спортивные соревнования к артиллеристам. В смысле — в высшее командное артиллерийское училище.

— Если бы нас пригласили в морскую академию, — многозначительно сказала мне Маруся, — это можно было бы рассматривать как ответный визит вежливости. Но поскольку нас туда не пригласили, мы с тобой расценим это как жест предусмотрительности некой небезызвестной нам семьи.

— Предосторожности, — кисло пробормотала я.

— И предосторожности, конечно. А как же.

ГОСПОЖА БИРЮКОВА

Вечером я решилась взяться за портрет. На фотографии госпожа Бирюкова была молодой полноватой женщиной с мягкими чертами лица. Почему она ушла так рано? Или муж хотел сохранить её в памяти именно такой — молодой? Какой она была на самом деле?

Я так долго вглядывалась в её лицо, что мне показалось, будто женщина кивает и говорит мне что-то.

— Маша… Маша!

Я вскинулась, выныривая из странного, почти наведённого состояния. Маруся смотрела не меня тревожно.

— Я всё понимаю, сорок минут смотреть на фотографию, проникаться образом и тому подобное. Но когда ты начала бормотать…

— Спасибо. Это было очень своевременно.

— Всегда пожалуйста, — иронично ответила Маруся.

Да, мне было немного не по себе. Зато я теперь знала, как нужно нарисовать эту женщину.

КУМУШКИ-ГОЛУБУШКИ

Воскресенье, одиннадцатое ноября.

Не успели мы после завтрака устроиться в цветочной гостиной, как за мной пришла горничная с известием, что ко мне пришла кума. «Кумой» оказалась тётя Таня. Я сперва обрадовалась, а потом испугалась:

— Что⁈ Хуже стало?

— Что ты, что ты, Машенька! Наоборот! Порозовел, щёчки наел. Я вот к тебе с благодарностью и с гостинцем, — она сунула мне коробку шоколадных конфет и, видя моё лицо, попросила: — Возьми, не обижай…

— Спасибо. Я просто думаю — дорого для вас.

— Так ведь за ради жизни, — тётя Таня посмотрела на меня своими светло-серыми, прозрачными глазами, — это капелька малая.

В носу у меня защипало.

— Как ваши ноги? Не болят?

— У! — оживилась она. — Летаю!

— А я вот хотела шарфики отдать, да не знаю кому. Может, вы найдёте,