Неистощимая - Игорь Тарасевич

Теперь Голубович только головой покрутил.

Тут мы должны сделать некое преуведомление, чтобы заранее вас поставить в известность, дорогие мои. Мы же не детектив тут вам сооружаем, чтобы вы голову себе ломали, а честно излагаем события.

Так вот, в тот вечер еще произошло некое сближение.

Когда, значит, Голубович и Хелен покинули «Глухой колпак», и когда Маккорнейл уже лежал головой на столе, пуская изо рта тонкую струйку слюны и невнятное бормотание – то уж, воля ваша, оказывался не английский, а Бог знает какой язык, разве что папуасский, Коровин даже и не пытался понимать и переводить, да и не для кого было. Никитин, сам, кстати, свободно, куда лучше Коровина, говорящий по-английски, отбыл обратно в Москву еще в середине дня, голубовичевский секретарь Максим и сотрудник Денис спокойно сидели на противоположном конце стола, потягивали коньячок, профессионально не пьянея и тихонько переговариваясь меж собою, отлично, видимо, понимая друг друга – ну, свои же люди, – мальчики же из охраны все уехали вслед за Голубовичем и Хелен, трое маккорнейловых инженеров давно уже отвезены были в гостиницу, куда на стоянку отогнан был и микроавтобус их со всею аппаратурой – перед «Колпаком» оставались только розовый «Xаммер» и голубой секретарский «Hиcсан», одинаково серые в мрачном свете фонаря, даже полицейская «десятка» отсутствовала, потому что копы, утомившись охранять гостей, давно отбыли восвояси; у дверей «Колпака» курил только одинокий бровастый кавказец в черном комбинезоне – охранник заведения – когда, значит, произошли эти только что честно описанные нами события, к Денису и секретарю подошел в полупоклоне хозяин «Колпака» Бухути:

– Жэлаэтэ эщще, Максым Мыхайловыч, да-а?

– Еще нам вот с Денисом горячего, – распорядился секретарь, – и грамм двести еще. И хорош.

– Сдэлаэм.

Так Коровин, значит, никому уже ничего не переводил, а только спросил у Пэт:

– And how often is he that drunk?[47]

На что Пэт сначала отрицательно, а потом утвердительно покачала головой, скроив милую печальную рожицу, поэтому мы не можем вам сейчас точно сказать, часто ли напивался Маккорнейл. Неизвестно. Известно только, что Пэт поднялась и, провожаемая взглядами Дениса и секретаря, неопределенной своей походкою направилась в туалет и, побуждаемый неким неосознанным чувством, ужасно уставший от целого дня и половины ночи непривычной работы учитель Коровин, на которого даже Денис не обратил в тот миг никакого внимания, Коровин, значит, безотчетно, точно так же, как Голубович за Хелен, прошел следом за Пэт и встал у закрытой туалетной комнаты – вот то, что дверь можно распахнуть, ему, в отличие от Голубовича, даже в голову не пришло. Тут его кто-то сзади жестко взял за предплечье, Коровин обернулся – за ним стоял Бухути.

– Там, – пальцем показал улыбающийся хозяин ресторана в глубь своего заведения, – там, налэво, второй двэрь.

Послушный учитель прошел по коридору, повернул и заглянул во вторую дверь. За нею оказалась маленькая комнатка с широкой кроватью, тумбочкой и белым кафельным санузлом – тут же, при комнате, только что отделенным от самой комнаты полупрозрачной пластмассовой занавескою, да-с, с санузлом – стульчаком и душевой кабинкой.

– Бэлье чистый, – сказал за спиною Коровина ресторатор.

Коровин ничего не ответил, Бухути более ничего не сказал, и нам, повторяем, неизвестно, как и что произошло в «Глухом колпаке» далее, мы можем поведать вам только о некоем, значится, произошедшем сближении в ту ночь, уж совсем под утро, перед тем, когда «Xаммер» с так и не проснувшимся английским гостем и светящей распахнутыми глазами Пэт, когда, значит, «Xаммер», ведомый специально вызванным трезвым водителем вслед за машиной секретаря Максима Михайловича отбыл от ресторана. Кстати мы тут вам можем сообщить, дорогие мои, что на заднем сидении секретарского «Hисcана» почему-то сидела актриса театра им. А. В. Луначарского, а сотрудник Денис – рядом с Максимом. А вскоре и Голубович проснулся у себя в резиденции, и, как мы уже вам сообщали, употребил меркантильную переводчицу в анус. Ну, дурацкое дело нехитрое.

Ко времени отъезда четы Mаккорнейлов большинство актеров – кроме уехавшей с Максимом актрисы, разумеется, тоже давно уже отсутствовали в «Глухом колпаке», незадолго перед отъездом действительно представив из Островского.

– Мне только проститься с ним, а там… а там хоть умирать, – нервно говорила, изображая Катерину, актриса лет сорока в коротком платьице, открывающем толстые ляжки. – Не помню, все забыла. Ночи, ночи мне тяжелы! – актриса взяла себя за прическу, не поясняя, о чем это она вдруг забыла, словно склеротичка, и почему вдруг ей тяжелы ночи, когда прекрасно артистам было известно – ночные голубовичевские вызовы всегда отлично и исправно оплачивались областным министерством культуры, а чаще всего самим губернатором. – Зачем они так смотрят на меня? – спросила депрессивная тетка, как будто действительно адресуясь к смотрящим на нее в ту минуту. – Отчего не убивают? – добавила она, словно прозревая скорое будущее. – Батюшки, скучно мне, скучно! – Вот здесь актриса изложила полную правду.

И тут же премьер глухово-колпаковского театра, блондинистый с плоским ликом парень лет тридцати, не могущий даже сыграть на гитаре, а не то, чтобы составить счастье любящей женщины, парень, значит, не входя в причины скуки глухoво-колпаковской Катерины, сообщил ей:

– Еду! Лошади уж готовы!

Катерина ахнула, а парень гордо выложил прямо несчастной в лицо:

– Я вольная птица!

Вот это были важные слова, и безотчетно все присутствующие, кроме спящего Маккорнейла, все, значит, присутствующие почему-то переглянулись меж собою – никто из них вольною птицей себя никак, честно вам, дорогие мои, сообщаем, никто, себя вольной птицею даже и в глубине души не мог считать, и завистливая мысль отобразилась на лицах в полусвете самого дорогого в Глухово-Колпакове кабака.

Ну-с, Катерина исправно бросилась в Волгу, сделав шаг в сторону стола и даже севши за него как раз напротив блюда с осетриной, и тут же машинально взяла лежащую в блюде двузубую вилку, и начала осетрину прямо из блюда доедать. А премьер, в слезах попрощавшись с Катериной, почтительно принял от секретаря конверт и спросил деловито:

– Домой нас отвезут, Максим Михайлович?

– Вон к ним садитесь в автобус, – указал секретарь на инженеров. – До гостиницы довезут, а оттуда уж вы сами.

И некий голос, нам с вами уже известный, голос, днем сообщавший невидимому своему собеседнику, что бурят, тут же произнес – причем где оный человек, обладатель голоса, находился в то мгновенье, мы знать не знаем – голос тихонько произнес:

– Инженеры отбывают… И артисты отбывают… А одна осталась – сидит, с губеровским секретарем пьет.

А полчаса назад тот же голос докладывал:

– Губернатор переводчицу повез… Охрана с ним… Англичане остаются пока…

Вы будете смеяться, дорогие мои, но мы можем совершенно точно вам сообщить, что в то же мгновенье еще один голос, вещающий в другую рацию, почти теми же словами доложил уже своему собеседнику:

– Инженеры уезжают… Упились вусмерть, козлы английские… Еле стоят… И артисты с ними садятся в ихний микроавтобус… Одна тетка остается пока…

А за полчаса до этого второй голос сообщал:

– Голубой вывел переводчицу… Сажает к себе в «Aуди»… Трахать повез… Все не натрахается, старая козлина…

И еще один совершенно сухой голос подвел итог всем докладам:

– Остались Маккорнейл с женой, секретарь, сопровождающий и переводчик. И актриса с ними сидит. Пьет на халяву.

Поскольку теперь сей голос не добавлял обращенное к слушающему «товарищ первый», мы с вами можем предположить, дорогие мои, что оный товарищ первый давно уже спал и видел сны, а на связи в сей миг находился не первый, а второй, а, может быть, даже третий или какой-нибудь восьмой или девятый, и голос мог позволить себе небольшие вольности в докладе.

Мы не станем вас утомлять сходными докладами таинственных и почему-то столь многочисленных в окрестностях города и в самом городе Глухово-Колпакове голосов, тем более что все они постоянно сообщают одну и ту же информацию – информацию, прекрасно нам с вами известную. Тут мы кстати можем заключить, что все подобные таинственные голоса, где бы они ни находились, всегда сообщают только то, что всем известно, и, значит, даром стараются. Но, возможно, мы ошибаемся, потому что не менее, а даже более таинственные, чем оные голоса, далекие их собеседники, как раз и заинтересованы в получении общеизвестной информации, а неизвестную и, тем более, тревожную получать вовсе не желают. Ну, чего не знаем, того не ведаем, а врать не станем. Да-с, не станем. Мы никогда не врем.

Так, значит, скудно, по диетологической науке, но с водочкою позавтракавши после траха, пробежки и душа, губернатор выехал на основную в области трассу – трассу Глухово-Колпаков – Светлозыбальск. Светлозыбальск – это был второй в области сравнительно большой город, а по сути, разросшийся поселок городского типа при нескольких давно умерших заводиках и при станции, на которой теперь не останавливались скорые поезда. Раньше – когда-то – Светлозыбальск назывался Царево-Борисово, потом Сталинское. Ну, не суть. Светлозыбальск, так Светлозыбальск. Можем вам поведать, дорогие мои, что странное наименование города образовалось от названий двух соседних озер – Светлое и Зыбкое. А ушлое глухово-колпаковское население, разумеется, говоря о городе, букву «ы» в гордом его имени заменяло на целые две буквы – «а» и «е». Это измененное название в бытовании народа долго боролось с другим – заменой «з» и «ы» на одно только «е»; боролось и победило… Ну, тут уж мы, опять-таки, ни сном, ни духом… Выехал, значит, наш любимый на трассу.