Дизайн мечты - Линн Мессина

Марк принялся с подчеркнутым вниманием разбирать бумаги на столе. Он привык давать отставку и тут же выдворять из кабинета. Теперь, когда удар был нанесен, клинок опущен, мое присутствие стало ему неприятно. Неудивительно: мое увольнение — косметическое средство, кратковременное снятие остроты основной проблемы, и Марк это отлично понимал. Я стала девственницей, принесенной в жертву инвестиционным богам, но это ничего не могло изменить: моя пролитая кровь не гарантировала компании прибыльного сезона.

— Хорошо, — сказала я, вставая. Добавить было нечего, и я вышла из кабинета, не попрощавшись, не пожав Марку руку и не бросив на прощание беззаботное пожелание всего наилучшего. Начальник тоже не счел нужным поблагодарить меня за добросовестную четырехлетнюю службу.

Задерживаться не было смысла, и я приступила к сборам. Времени это заняло немного: через сорок минут все имущество было сложено в обувную коробку из-под туфель от Джимми Чу и небольшой пакет с логотипом компании, которую я отныне не была обязана расхваливать. В этом офисе я провела четыре года жизни, больше, чем где-либо (за исключением дома в Беллморе, где выросла), и не накопила ничего. Домой я забирала вазу муранского стекла с растительным орнаментом, несколько книг по дизайну, старую радиолу «Сони» и фотографию, где были сняты мы с мамой, — все это я принесла сюда, когда начинала работать. Вскоре стол оказался заваленным журналами, пачками стакеров, компьютерными распечатками разнообразных дизайнов, но весь этот хлам был чужим, как полотенца в гостинице. Работа у Марка для меня так и осталась транзитом.

Я быстро и аккуратно упаковала вещи — положила книги на дно коробки, обернула вазу мягкой упаковочной пленкой с пузырьками и помедлила над фотографией в рамке, прежде чем положить ее сверху. В день моего двадцатичетырехлетия мы снялись на фоне Эйфелевой башни и парижского заката. Обняв меня левой рукой, правую мама вытянула, объясняя непонятливому австралийскому туристу, как работает фотоаппарат. На снимке мы были очень похожи — одинаковые широкие улыбки, каштановые кудри, женственные формы, правда, я на несколько дюймов повыше — спасибо папочке. Это была моя любимая фотография — мать и дочь в дебрях Парижа. Ни одна из нас не говорила по-французски, но мама изучала язык в колледже и надеялась, что какие-нибудь слова всплывут в памяти. Помню ее в самолете, взволнованную, нетерпеливую, немного испуганную путешествием. Строгая мантия родительской ответственности слетела в мгновение ока, будто сильный бриз сдул ее с маминых плеч, и вот она, Эмили Уэст, не мать и не жена, но туристка, всем существом жаждущая новых впечатлений. Наблюдая, как мама притворяется, что читает книжку, я почувствовала: чаши весов сдвинулись — качнулись, пришли в равновесие и замерли в идеальном соответствии. Первый раз в жизни мы стали равными — я готова была заботиться о ней так же, как она всегда заботилась обо мне. Но равенство оказалось мимолетным. Внезапное головокружительное равновесие долго не продлилось. За долю секунды, за одну вспышку видеокамеры оно исчезло. Чашки весов качнулись в противоположном направлении, и не успела я оглянуться, как стояла в больничной палате, держа маму за руку, как бы стараясь передать ей сил, и давая обещания, выполнить которые смертному не по силам.

— Ага, небольшая летняя уборка, — улыбнулась Эбби, входя в офис после перерыва на ленч. В руке она держала объемистый пакет из кафе «Тайм», а локтем прижимала к себе журнал «Обои». Глянцевый журнал красиво смотрелся в обрамлении гофрированного рукава. — Я тоже собираюсь прибраться, но все некогда…

Эбби работала в «Марк Медичи и партнеры» всего четвертый месяц (в мае она окончила Парсонс), но ее рабочее место напоминало хорошо обжитую комнату в общежитии. Она даже повесила над столом репродукцию картины Климта.

— Я не убираю, а убираюсь, — скаламбурила я, роясь в верхнем ящике тумбы среди скрепок, карандашей и зажимов для бумаги в поисках чистого диска.

Эбби по-птичьи наклонила голову, пытаясь уловить разницу.

— Убираешься?

Отыскав диск, я переписала на него файлы. Последние несколько месяцев я каждую свободную минуту посвящала доработке и переделке собственных эскизов — столы, диваны, лампы, часы. Первые пробы пера «Таллула дизайнс», которые я не собиралась оставлять. Эти несмелые наброски — мое будущее.

— Освобождаю стол, пакую вещи и забираю домой, — объяснила я, открывая файлы с диска — убедиться, что все записалось нормально. Оригинальные файлы с жесткого диска я стерла, не желая ничего оставлять после себя. И даже удалила письма из личной папки. — Около часа назад Марк меня уволил.

Эбби растерянно заморгала, как испуганное животное. Не знаю, чего она боялась больше: потерять работу или автоматически унаследовать мои малоинтересные обязанности.

— Что?!

— Уволил меня, чтобы задобрить каких-то инвесторов. — Я пожала плечами, словно дело меня совершенно не касалось. На самом деле это, конечно, было не так, но в ту минуту я еще не разобралась, насколько меня задело неожиданное увольнение. Слишком рано было говорить об ощущениях, как преждевременно судить об оттенке стен, пока не высохнет краска. — Сказал, ты вышлешь почтой все, что я не смогу унести, но не беспокойся, — я указала на обувную коробку и пакет, — все мое здесь.

— Но ты нужна компании!

— Как видишь, не очень.

— Какой ужас, Kу! — воскликнула Эбби, заключив меня в объятия, от которых хрустнули кости, — девица была сильнее, чем казалась. — С тобой все будет в порядке, вот увидишь! Я уверена, ты найдешь работу в мгновение ока. Ты дружелюбная, смышленая, разбираешься в компьютерах. Еще и в выигрыше окажешься, можешь мне поверить. А если вдруг поиски затянутся, не теряй надежды. Это все экономика. Твоей вины тут нет.

Нет ничего противнее, чем выслушивать подбадривания двадцатидвухлетнего дизайнера, вчерашней выпускницы, которая не может обойтись без каталога «Ди-сайфер Ф.М.» при определении цветовой гаммы.

— Спасибо за премилый вотум доверия, Эбби, — высвобождаясь из цепких объятий, съязвила я с небольшой, впрочем, долей сарказма. Несмотря на снисходительный тон, Эбби говорила искренне.

— Слушай, давай сходим куда-нибудь выпить, — предложила она. — Устроим тебе проводы. Уговорим бармена прилепить свечу к тарелке с солеными крендельками, и ты сможешь загадать желание.

— У меня не день рождения.

— Верно, — тут же согласилась Эбби, понятия не имевшая, какого числа я родилась. — Но это первый день твоей новой жизни! Практически одно и то же.

Аргумент был неплох, и я позволила себя уговорить.