Сказочные повести. Выпуск третий - Анатолий Алексин

Я вышел в коридор и поманил таксу к себе. Она подбежала и стала ласково, покорно вилять своим куцым хвостом. В этот момент соседка выглянула в щелку и закричала своему мужу:

— Смотри, смотри, он околдовал нашу Ренату!

Если б она только знала, как точны были ее слова!

Короче говоря, через час я повел Ренату к ее любимому столбику. А еще через час выяснилось, что она принимает пищу только из моих рук. Я с удовольствием кормил ее своими призами и подарками, которые уже начинали мне немножко надоедать.

— Если бы она была бешеная, — через дверь объяснял я соседям, — она бы кусала всех. А вот посмотрите: она же меня не кусает. Значит, Рената просто разлюбила вас и полюбила меня! Ведь у людей так бывает? А собака — друг человека: значит, и с ней это может случиться.

За дверью раздались рыдания соседки. Мне даже стало ее жалко. Но я знал, что только при помощи Ренаты смогу проникнуть в кружок юнукров, участвовать в представлениях и парадах юных укротителей.

Ночь такса провела у меня под кроватью. Как ни заманивали ее соседи на старую лежанку, она твердо решила переменить квартиру.

На следующий день соседи привели к таксе своего знакомого ветеринара. Он осмотрел собаку и сказал:

— Мне бы такое здоровье!

— Но в чем же дело? — воскликнула соседка.

— У собаки тоже есть сердце, — ответил ветеринар. — Да, сердце, которому не прикажешь! Вы хотите, чтобы такса осталась в вашей квартире?

— Да, конечно… Разлука с ней была бы невыносима!

— Тогда уступите ее вашему юному соседу. Это единственный выход.

Рената стала моей!

Прежде всего я дал таксе новое имя. Юнукры называли мирных домашних животных грозными именами хищников: рыжих кошек — Львицами, пятнистых — Тигрицами. Я назвал свою таксу Рысью.

По десять раз в день выводил я таксу во двор, надеясь, что нас с ней увидит Валерик. Я подводил Рысь к ее любимому столбику, но она равнодушно отворачивалась от него, давая мне понять, что столько раз в день этот столбик ей вовсе не нужен. А Валерика во дворе не было: должно быть, он с утра до вечера готовился к своему знаменитому дню юнукров.

Тогда однажды я вывел таксу во двор совсем рано, в тот час, когда Валерик должен был бежать на уроки.

Рысь со всех ног помчалась к столбику (за ночь она успевала по нему соскучиться), а я стал дежурить возле подъезда, чтобы не пропустить Валерика. Наконец он появился… Хоть в запасе у меня было всего несколько минут (Валерик торопился в школу), я решил начать не с самого главного.

— Что это у тебя в руках? — спросил я. — Такое… свернутое в трубочку…

— Это плакаты для нашей будущей «комнаты смеха и страшных рассказов».

— Смеха и страшных рассказов?

— Ну да. Мы открываем ее специально для юнукров. Юный укротитель должен быть всегда веселым и храбрым! В этой комнате он иногда будет веселиться, а иногда страшные рассказы будут закалять его волю!

Я насторожился. Дело в том, что я очень любил смеяться. Я мог смеяться целыми часами, и иногда в самых неподходящих местах: например, на уроке или где-нибудь на сборе. И страшные истории Валерика «с продолжением» я тоже мог слушать до бесконечности. Поэтому я сказал:

— Но ведь мне тоже нужно закалить свою волю! Ты сам говорил об этом… Вы пустите меня туда, в эту комнату?

— Видишь ли, — начал объяснять Валерик своим как бы вечно извиняющимся голосом, который моя мама называла вежливым, интеллигентным и непохожим на мой. — Мне очень неудобно тебе отказывать… Но у нас будет не просто веселая комната. Там, на стенах, будут вывешены всякие плакаты. Как раз вот эти, которые у меня в руках…

— А что там написано?

— Ну, например: «Кто не работает, тот…»

— Не ест! — подхватил я быстро, точно отгадывая последнюю строчку в стихах дяди Гоши.

— Нет, у нас будет написано немного по-другому: «Кто не работает, тот не смеется!» И еще: «Смеется тот, кто…»

— Смеется последним! — снова перебил я Валерика.

— Опять не угадал. У нас будет написано так: «Смеется тот, кто не только смеется!» Понимаешь? Ну, в том смысле, что не только развлекается…

— Но ведь ты знаешь, что я умею смеяться громче, всех у нас в школе!

И потом… моя воля очень нуждается в закалке. Я сам это чувствую!

— Этого еще мало!

«Ах, этого еще мало! — мысленно возмутился я. — Ну, сейчас ты поймешь, что я вам пригожусь! Что я не с голыми руками собираюсь вступить в юнукры!..»

— Рысь! Рысь, сюда! — крикнул я.

И такса послушно подскочила ко мне.

— Соседкину собаку прогуливаешь? — спросил Валерик.

— Нет, не соседкину, а свою! Теперь она моя.

— Довольно породистая…

— Довольно породистая! Да знаешь ли ты, что ее родители имели десять золотых медалей, пятнадцать серебряных и столько же бронзовых! Я уже не говорю о ее дедушке и бабушке!..

— Отдай ее нам, — сказал Валерик.

— Это невозможно: Рысь любит только меня. И просто сдохнет с тоски…

— Не умрет! А кто-нибудь из ребят будет ее воспитывать.

— Твой любимый Жорочка?

— Напрасно ты злишься: Жорка — хороший парень.

— А я плохой?

— Жорка — сильный и добрый.

— А я слабый и злой?

Валерик ничего не ответил.

— А я, значит, не могу воспитывать свою собственную таксу? Не имею права?

— Извини меня, Петя… Но ведь ты же не можешь ходить в школу. А кружок наш будет как раз при школе.

— Почему это я не могу?

— Потому что ты проходишь «курс лечения», а больные школу не посещают.

— Это вам учительница сказала? Она все перепутала!

В эту минуту из подъезда выскочил Мишка-будильник и громко сообщил:

— Восемь часов двадцать минут!

Они с Валериком побежали за ворота, на ту самую дорогу, по которой я и сегодня мог бы идти зажмурившись…

Из другого подъезда выскочил Жора, догнал их… И они побежали втроем.

Дед-Мороз аккуратно выполнял мою просьбу. Я понял, что смеяться мне теперь придется в одиночку. И в одиночку придется закалять свою волю. И, уж конечно, одному придется сидеть в темноте на служебном стуле подруги маминой юности.

Я вернулся домой. Снял трубку и набрал две двойки.

— Собака очень утомляет меня, — сказал я Снегурочке. — Просто даже отягощает… Пусть она вернется к своим хозяевам.

Словно предчувствуя разлуку, такса стала тереться о мою ногу.

— Рысь, брысь! — отогнал я ее.

— Что такое? — спросила Снегурочка.

— Это я собаке… Она наскучила мне!

— Все понятно. Заказ принят. Номер заказа тринадцать дробь семь. Больше никаких желаний не будет?

Я хотел что-нибудь попросить. Помолчал немного…

Но, так ничего и не придумав, спросил у Снегурочки:

— А почему у вас к каждому номеру прибавляется это самое «дробь семь»?

— Для пущей сказочности, — ответила Снегурочка.

— Для сказочности? — удивился я.

— Ну да. Разве ты не замечал, что семерка — одна из самых волшебных цифр? Почти все чудеса в сказках совершаются «за семью морями», «за семью замками», «за семью печатями», «в семь дней и семь ночей» или где-нибудь «на седьмом небе»!.. Значит, сегодня заказов на развлечения не будет?

— Нет. Что-то я немного устал…

Пионер-пенсионер

Я и правда устал, потому что в Стране Вечных Каникул был очень напряженный график развлечений.

Утром я выходил из дому, за углом садился все в тот же троллейбус, впереди и на боку которого было написано: «В ремонт!», и прибывал на нем в Докмераб. Там я пел «хором», ходил «хороводом», соревновался сам с собой, побеждал, забирал все призы, которые были у Деда-Мороза, получал жестяную подарочную коробку и уходил домой.

Конечно, я мог попросить Деда-Мороза изменить эту программу, но я по-прежнему боялся, что в другом представлении не будет соревнований, в которых я уже так привык побеждать. И что я не буду каждый день получать пряники, пастилу и шоколадные медали. Хотя от всего этого меня уже понемножку начинало тошнить.

Над столом у меня теперь вместо «Расписания уроков» висело «Расписание развлечений». Согласно этому расписанию, которое каждый день менялось, я после Елки непременно должен был идти в цирк, или на дневной концерт, или на какую-нибудь выставку.

А сразу же после обеда я, по маминому приказу, отправлялся в кино.

Вечером, вернувшись с работы, мама высовывалась в окно и, если я был во дворе, требовательно звала меня слушать патефон. Иногда в окно высовывался и папа.

— Домо-ой! Пора смотреть диафильмы! — командовал он.

Да, кроме кинофильмов, я еще должен был дома в обязательном порядке смотреть диафильмы.

Раньше папа, который был за «беспощадное трудовое воспитание», требовал, чтобы я сам вешал на стену свой пододеяльник, предварительно, конечно, вынув из него одеяло, и чтобы сам возился с черным аппаратом, вставляя в него узкие ленты диафильмов. Теперь папа не разрешал мне вешать экран-пододеяльник и не позволял близко подходить к аппарату — он все делал сам, а я был только зрителем.