Фебус. Принц Вианы (СИ) - Дмитрий Старицкий

— Я очищен вами от недостойных подозрений, господин барон?

— Да, Ваше Высочество, и нижайше прошу вас простить меня за них.

Все же доверчивый народ живет в эту эпоху. Намного чище душой, чем мы — их потомки. Даже совестно стало.

Некоторое время мы жевали, поглядывая на другую сторону стола, откуда в нашу сторону стреляла глазками юная Иоланта, одновременно смеясь тому, что ей втирал сьер Вото.

Наконец барон разродился.

— Ваше Высочество, а вы серьезно сказали насчет ношения вами цветов Меридор в честь Иоланты?

— Более чем, барон. Я буду носить их на каждом турнире. При условии, что вы не будете запрещать нам невинные прогулки по стенам замка и беседы о музыке. Это развлекает нашу скуку здесь.

— Хорошо, — судя по собравшимся морщинам на лбу, барон что-то спешно калькулировал. — Но вы объявите ее своей Дамой сердца при отъезде.

Утвердил он это уже как свое условие.

— Я сам это предложил, и давать задний ход не собираюсь. Слово принца тверже стали.

— Но ничего большего, кроме поцелуев, Ваше Высочество. И чтобы никто этого не видел. Изворачивайтесь сами как хотите.

— Меня коснуться только губы Иоланты. Клянусь, — ответил я на голубом глазу и не соврал.

Даже поднял правую руку в подтверждение. Чувствовал себя при этом последней свиньей, реально обманывающей этого чудного старика, но, ни словом не соврав.

Но страсть, страсть юного тела подталкивала меня и к большему, хотя мне и удавалось старым сознанием удерживать пока гормональный шторм юнца в узде. Припомнив свои ощущения на башне от «французского поцелуя» Иоланты, я чуть не застонал за столом. Память услужливо повторила то наслаждение, которое я испытал. Блин! Да сколько ж можно?

— Я надеюсь, вы разрешите нам вдвоем посмотреть со стен вашего замка закат солнца? Это так романтично.

— Хорошо, только не оставайтесь там, в темноте, — дал свое разрешение барон. — Опасно на лестнице.

— Я обязательно прихвачу с собой слугу с факелами. На всякий случай.

Упоминание присутствия слуги на культурном мероприятии окончательно успокоило барона.

Е-е-е-е-е-с!

Надо же, я снова становлюсь мальчишкой. А еще чувствую себя козлом, которого запустили в огород.

Рано я обрадовался. Старого барона кем-кем, а вот только дураком считать не надо. Так он и пустил козла в свой огород без присмотра. Три ха-ха. Присмотр был надежно обеспечен в виде дородной бабы из служанок лет под тридцать, одетой также как Иоланта, только чепец на ней был черный. Впрочем, надо отдать должное вкусу барона, сия особа была весьма привлекательной на личико, и щедро одарена выдающимися выпуклостями и впуклостями в нужных местах фигуры. На местный вкус так и вовсе неотразимая красавица с очень обещающим взглядом блудливых синих глаз.

Обещающих все.

Именно мне.

«Знойная женщина — мечта поэта». Все просчитал старый барон, в том числе и «квадратные яйца» малолетнего шалопая после продолжительной «тискотеки» с его внучкой.

Так мы и прогуливались ближе к закату по замковому саду парами. Я с Иолантой впереди, отступя от нас на десяток шагов — Микал с дуэньей моей пассии.

Пришлось, слегка придерживая локоть внучки барона, действительно разговаривать с ней о музыке.

Тоска.

Утешало только то, что такая же тоска читалась и в глазах Иоланты.

Погуляли немного в саду, а потом всей компанией пошли к угловой башне, чтобы действительно насладиться закатом с высоты замковых крутин, раз уж так все пошло наперекосяк.

Перед входом с башню Микал запалил факел, но меня с баронессой на винтовую лестницу пропустил вперед.

Вид с башни на закат был потрясающий. Тень от леса постепенно набегала на поля и виноградники, с которых неторопливо уходили припозднившиеся пейзане. Солнце уже прогуливалось по верхушкам деревьев на горизонте. Пруд, бликуя, окрашивался в фантастические цвета.

Иоланта прислонилась ко мне спиной и из моих мятежных рук, ласкающих ее грудь и живот, с восторгом наблюдала за быстро сменяющимися метеорологическими эффектами природы.

— Почему я раньше пропускала такое волнующее зрелище? — спросила она, как бы саму себя.

В этот раз на ней было надето меньше юбок, судя по ощущениям.

— Наверное, потому, что раньше не с кем было поделиться охватывающими при этом чувствами, — ответил я ей немного самонадеянно, слегка прикусив за мочку уха.

— Ты прав, Франсуа, когда меня переполняет любовь к тебе, то краски природы кажутся мне ярче и сочнее, — закинула девушка пробный шар.

Я оглянулся посмотреть на наших дуэний, ища в них смены щекотливой темы, но никого не увидел на площадке.

— А куда делись наши соглядатаи? — спросила Иоланта, оглядываясь вместе со мной, одновременно проводя рукой по моему бедру.

Люк на боевую площадку оставался открытым и в него с лестницы были видны сполохи отраженного пламени факела. Наши сопровождающие нас тактично покинули.

Ну, Микал, ну, сукин сын, еще один плюсик заработал. Не ошибся я с ним. Скоро этот нахаленок меня еще «мин херц» обзывать будет.

Не обнаружив рядом эскорта, мы немедленно бросились друг другу в объятия, скрепляя обоюдное желание крепким поцелуем, давая волю изжаждавшимся рукам, и самозабвенно предавались стоя глубокому петингу до тех пор, пока не услышали раздававшиеся из люка ритмичные охи, переходящие в тихий взвизг. Иоланта непроизвольно отстранилась от меня, но я снова прижал ее к себе. Я сразу понял, что это Микал отдувается за меня на дуэнье. На здоровье. Должен же человек, хотя и раб, получать хоть какое-то удовольствие от службы.

Под юбками у моей пассии были суконные чулки, похожие на шоссы со смешными завязками выше колена. Как и шоссы вверху они крепились к поясу. А вот больше никакого нижнего белья, в отличие от мужчин, дамы тут не носили…

Поспать удалось недолго. Перед рассветом я был безжалостно разбужен своей «ступенькой», наскоро им же умыт и чуть ли не за руку оттащен все к той же угловой башне «любоваться рассветом».

На крутине нас уже ожидала Иоланта в обществе улыбающейся до ушей дуэньи. Только сейчас все взгляды и улыбки этой валькирии были предназначены не принцу, а рабу.

Охотно исполнив ритуал «французской любви», которую, наверное, в этой местности теперь уже назовут «наваррской», Иоланта просветила меня, что инициатива любования рассветом исходила от дуэньи, и что она была разбужена так же безжалостно, как и я. Но нисколько об этом не жалеет.

Это как раз я давно заметил, что женщина считает правильным все то, на что решилась.

И мы действительно успели налюбоваться восходом солнца под охи и взвизги, которые издавали с винтовой лестницы те, которые по идее старого барона должны были блюсти нашу с Иолантой мораль, если у нас с ней не останется нравственности.

Встреча рассвета неожиданно закончилась в замковой капелле, где патер Дени отслужил нам мессу Прощения, согласно которой у всего нашего отряда на будущее образовалось сорок дней индульгенции*.

Такое известие всех моих людей настроило на благостный лад. Прошлые грехи простили вчера, сегодня простили будущие — чему не радоваться верующему человеку. Тем более что все задарма. Платил за всех дон Саншо, оставив на алтаре жертву в дюжину турских денье*.

После церковной службы осталось нам только позавтракать, собраться — и в путь. Однако торжественные наши проводы из замка Боже начались со скандала.

На совете командиров состоявшимся после завтрака в моих покоях, при обсуждении движения отряда от замка до реки я категорически отказался от носилок, напирая на то, что чувствую я себя вполне сносно.

— Меня уже не тошнит и головокружения стали редки, — выдал я свои аргументы. — Тем более что носилки сильно тормозят движение всего отряда. Отлежусь потом на барке если что.

Меня пытались отговорить.

Я упрямился.

Ну-у-у… слово за слово, фразой по столу, и с каждым новым предложением поднимался тон и накал дискуссии. А я еще злой и не выспавшийся.

Под конец орали друг на друга в моей спальне так, что гобелен на стене трясся.

Точнее орали только я и дон Саншо.

Шевалье со сьером голоса повышать на меня не смели, но уже аспидами шипели, а не говорили. И все в заботе о моем драгоценном здоровье.

Сержант не позволял себе ни повышать на меня голос, ни шипеть со злобной интонацией. Он доставал меня спокойными резонами заботливой бабушки, которая кутает внука в вату, потому что на улице уже минус… Минус два. Или плюс. В общем, несущественная температура для того кого кутают. «Собирала на разбой бабушка пирата…»

— Мы приведем доктора, и пусть он решает можно тебе ехать в седле или нет, — наконец произнес дон Саншо, как мне показалось, окончательно выдохнувшись.

— Спасибо, брат, ты уже приводил мне доктора, который даже руки не моет, — съехидничал я в ответ, — В итоге обошлись цирюльником.