Горизонты разных лет. Сборник рассказов - Виктор Балдоржиев

безопасности СССР подполковник Н-ский.

И тут же налил из графина стакан воды, видя, что состояние мое не намерено улучшаться. Объяснил тем, что давно мечтал побеседовать со мной, а тут, как раз, случай представился. Всё сошлось…

Начался разговор, вернее монолог. Подполковник оказался очень интересным собеседником. Попутно объяснил мне, чего не должен был объяснять (не положено), а именно: с 1978 года я нахожусь под пристальным вниманием органов госбезопасности. Разъяснил, кто такие СОЭ. Чем грозит статья 70 УК РСФСР – антисоветская пропаганда и агитация: от двух до пяти лет. Чем опасна статья 64 УК РСФСР – измена Родине: от десяти до пятнадцати лет, расстрел. В этом месте он снова предложил стакан воды. Состояние моё было не только паршивым, а совершенно обезвоженным.

Но… Человек взглянул на меня из-под очков и почти дружелюбно сообщил, что мой редактор, а также районный комитет партии настоятельно просят органы госбезопасности оставить меня в районе для продолжения деятельности по созданию редакции газеты, как исключительно ценного кадра.

Ещё один стакан воды. На этот раз я выпил залпом.

– Они надеются на Вас! – Почти торжественно сказал он, блеснув очками.

И далее доверительно завершил, что, исходя, из вышеизложенной ситуации, подполковник надеется на мое понимание и взаимную дружбу с ним.

Что интересно: он не предлагал мне стать сексотом. Он, действительно, желал мне добра, интересовался литературой, не употреблял слова «одаренный», «гениальный» и даже близкие к ним.

– Поменьше встречайтесь с декабристами, – посоветовал он мне.

– С какими декабристами? – сипло поинтересовался я, снова поглядывая на стакан воды.

– Вы же выпиваете иногда с кочегарами Леонтьевым и Струнским. А они высланы сюда из Ленинграда в прошлом году. Очень начитанные и умные люди. Вы же им передали книгу Высоцкого «Нерв», который в конце июля пришёл по квоте вашему редактору, а он за ненадобностью, отдал её вам. Вы уже полгода мусолите бедного Высоцкого в кочегарке райкома партии…

Неожиданно он улыбнулся и доверительно сказал, положив свою тяжёлую руку мне на плечо:

– Кстати, вы, а также Леонтьев и Струнский, – очень умные и честные люди. Не принижайте себя. Надо же хотя бы иногда чувствовать себе цену.

Сосланные ленинградцы были кандидатами или даже докторами каких-то наук. Познакомился я ними на почве любви к поэзии. Мы чувствовали потребность в общении друг с другом, но почему-то избегали общества, где, на наш взгляд, были настоящие хозяева жизни. Зачем хозяевам поэзия и уходить в какую-то внутреннюю эмиграцию, когда им доступно всё? По сравнению с ними мы были изгоями и бездельниками. Трудно было скрыть чувство вины.

Подполковник это заметил и ободрял меня.

После этого разговора мы распрощались.

7 ноября, не помню какого года, я застал его в пустынном райкоме партии, он наблюдал из окна второго этажа за марширующей колонной райцентра и что-то записывал в блокнот.

– 17 антисоветчиков, – объявил он, увидев мой недоумённый взгляд. – Игнорируют общий настрой, призывы и трибуны, кажется, выпившие.

В 1992 году он открыл магазинчик и торговал спиртным. Когда его машину остановили первые в наших краях бандиты, он вышел на дорогу и, достав пистолет, спокойно прострелил колеса бандитской тачки. Бандиты убежали. Говорили, что после этого случая он приобрёл ротный пулемёт Калашникова.

Позже он передал свои магазины племянникам. Его дом и сейчас окружает кирпичная ограда, поверх которой протянута колючая проволока.

Иногда я вижу его. Он ещё подтянут, по-прежнему приветлив и вежлив.

Вилы

Давно это было. Много и много лет тому назад. Но почему-то сегодня вспомнилось. Чётко, в мельчайших деталях.

Нас, деревенских ребятишек, отправляли на сенокос. На всё лето. Лагерей детских мы не знали. Весь наш каторжный край был в лагерях для взрослых. Одежда всех в лагере и вне лагеря – кирзовые сапоги, бушлаты и телогрейки. Большие и маленькие. Зимой – застёгнутые, летом – нараспашку. Сенокос – дело добровольное, никакое не рабство. Так укоренилось, так было положено, да и хорошо на сенокосе. Все друзья в куче. Воля.

В то лето мне ещё семи не было. Взрослый. Брату Володя лет десять. Он всегда был тихий, послушный, а я – дерзкий и вредный. Так говорили. И сейчас припоминают. Да и есть за что. Зону пророчили. А я с малолетства ненавидел всё уголовное и блатное, но всё вокруг было только таким…

Бригада наша стояла недалеко от маленькой степной речушки. Нас, ребятишек, было, наверное, человек пятнадцать. От шестилеток до подростков. Дружно жили. С утра до вечера – сенокос. Волокуши, грабли, косилка. Всё на конной тяге. Взрослые ставят зароды. Солнце печёт. А мы смотрим на небо – будет ли дождь? Чаще – в сторону бригадного стана. Не готов ли обед? В дождливые дни отдыхаем, балуемся. Иногда воруем махорку у взрослых и курим втихаря в оврагах и ямах старых барсучьих нор.

У меня ещё одна забота – брат. Мне всё время кажется, что нас или его, чаще его, обижают, задирают. При первом признаке недоброжелательства я кидаюсь врукопашную. Все удивляются и посмеиваются: младший опекает старшего. А я всю нашу семью опекаю.

Первым подбегаю к бригадному котлу, первым хватаю две миски, беру сразу себе и Володе. Вечером достаю из рюкзака сложенное мамой бельё и хожу с трусами за Володей, уговариваю сменить. Он смущается и нехотя отмахивается от меня.

Был среди нас смуглый до черноты, цыгановатый Лёшка. Пацан лет двенадцати. Хулиган из хулиганов. Только фраериться начинал, уважал всё блатное, уже пытался мазу держать. Даже походочкой показывал свою приблатнённость. В нашем каторжном краю это было нормой и даже шиком.

В один из дождливых дней во время обеда Лёшка, получив свою миску с кулешом, наткнулся на неожиданно вышедшего из балагана Володю. Миска полетела на землю… Вся ребятня притихла, предвкушая спектакль.

– Ах ты цуцик! – вскричал Лёшка, растопырив пальцы и надвигаясь на съежившегося от испуга Володю.

– Убью, тварина! – закричал я и, мгновенно схватив лежавшие у балагана вилы, ринулся на Лёшку.

На миг я увидел, как в глазах врага плеснулся ужас, отпрыгнув, он метнулся в степь, а я, шестилетний, с блестящими и острыми вилами наперевес побежал за ним по свежескошенной траве, задыхаясь от дикого гнева и ненависти, видя, как тумане, удаляющее пятно серой рубахи, пузырящееся на степном ветру.

Убежал он далеко. Меня догнали взрослые. Я кусался и дико вырывался из крепких рук мужиков и кричал, что обязательно убью Лёшку…

Кто-то увёз его в деревню. В бригаду он не вернулся. Меня успокаивала повариха, которую все звали Индира Ганди. Она