Алое пламя в зеленой листве - Кирилл Шатилов

Дайлет промолчал, ожидая, что по этому поводу скажут остальные. Сам же он был приятно удивлен проницательностью своего всегда такого немногословного зятя. Хид словно читал его собственные невеселые мысли.

— Уж не намерен ли ты им помешать? — усмехнулся Саннак, водружая шлем обратно на мокрую шапочку. — Если бы Гейвен не был так глуп, он догадался бы сам допросить этого человека, а не тащить его к Граки. Тогда еще было бы время что-нибудь предпринять. А теперь молва побежит впереди них, и дураком окажется тот, кто попытается ей воспрепятствовать.

Стражники согласно закивали, не замечая сердитых взглядов, которыми обменялись Хид и Дайлет. Никому не хотелось новых треволнений для своих чад и домочадцев, но еще меньше — попасть в число неугодных Локлану и его царствующему отцу. При всей своей справедливости Ракли был строг и не допускал, чтобы ему перечили или мешали. Всем был памятен случай, когда младшего брата Локлана, Ломма, заподозрили в заговоре против наследника, и Ракли, вникнув в суть предложенных доказательств, распорядился казнить сына. Мальчишке было всего четырнадцать. С тех пор мнения о правителе вабонов разделились: большинство придворных упрекали его — разумеется, про себя — в жестокосердии и гордыне, тогда как люди простые приветствовали поступок своего правителя, не пожелавшего отступать от буквы закона даже ради самого близкого и любимого существа. Некоторые, правда, называли это решение поспешным и опрометчивым, а Ракли — наивным и близоруким, поскольку склонны были видеть в произошедшем коварный замысел Локлана, удалившего таким образом единственную возможную помеху на собственном пути к престолу.

— Так что будем делать с зайцем? — не то в шутку, не то всерьез поинтересовался, ни к кому не обращаясь, Хид. Про зайца все давно забыли, однако, если взглянуть через бойницы, его одинокая тушка отчетливо виднелась на склоне рва в нескольких шагах от опущенного моста. — Раз Граки против, чтобы мы по ним стреляли, то уж хоть этого нам нужно пристроить. Спущусь-ка я и заберу его.

Не дожидаясь разрешения Дайлета, он поднялся с низенькой скамейки, на которой все это время сидел, и вышел на ранты. Хиду хотелось не только сменить тему, но и побыть одному. Предшествующий разговор настроил его на невеселый лад, и теперь он думал, чем все это может закончиться.

Шелта, его жена и дочь Дайлета, была любовницей Локлана. Именно от Локлана, а вовсе не от него, как думали окружающие, она ждала ребенка, своего первенца. Даже сам Локлан не догадывался об этом. Собственно, у них была лишь мимолетная связь, никого ни к чему не обязывающая, настолько мимолетная, что спроси сейчас Локлана, помнит ли он кареглазую девушку с соломенными волосами, которая уступила ему на веселом празднике прихода весны, он едва ли понял бы о ком речь. В определенные дни вабоны позволяли себе полную свободу нравов, когда даже прелюбодеяние не считалось греховным, и Хид сам мог похвастаться не одной легкой победой над подругами Шелты. К тому моменту они были женаты уже несколько месяцев. Однако больше всего самолюбие Хида уязвило то, что Шелта не призналась ему в содеянном, хотя уклад жизни вабонов требовал от нее откровенности с мужем во всем. О произошедшем между ней и Локланом он узнал случайно. Если говорить начистоту, просто-напросто подслушал разговор Шелты и Мев, ее близкой подруги, когда женщины думали, что Хид спит, устав от любовных подвигов.

К тому времени Шелта уже знала, что беременна, и пригласила Мев заменить ее на мужнином ложе. Муж Мев погиб на той самой заставе, где теперь служил Хид, детей они нажить не успели, так что связь между ними, да еще под приглядом законной жены, считалась у вабонов делом почти будничным. Девочки в семьях преобладали, и мужчинам, если они могли это себе позволить, разрешалось помимо жены жить еще с одной или даже несколькими женщинами, если те уже вступали в брак, но затем овдовели. При этом, если б у Мев от первого мужа остались дети, причем любого пола, от Хида она имела бы право родить только мальчика. Появись на свет девочка, ее в лучшем случае отдали бы в Айтен’гард, Обитель Матерей. О том, что с ней могло произойти в худшем случае, Хид предпочитал не думать. Да и вообще о Мев он вспомнил сейчас исключительно потому, что она была единственным посторонним человеком, знавшим о его позоре. Вопросы деторождения его не слишком заботили. Кто бы ни родился у Шелты, мальчик или девочка, ребенка не тронут. Как не тронут и второго, даже если это снова будет девочка. Но до этого еще далеко! Шелте только девятнадцать, у них все впереди! В роду Хида часто рождались мальчики. Чем он хуже своего отца! Разве тем, что отцу не изменяла ни одна из трех женщин, с которыми он жил после смерти матери Хида? Но кто может сказать наверняка?

Еще в детстве Хид слышал от одного старого воина и на всю жизнь запомнил поговорку: «Правда — есть нераскрытая ложь». Как же сделать так, чтобы ложь Шелты осталась нераскрытой? Хотя лжи-то как раз и не было. Хид корил себя за то, что ему так и не хватило мужества вызвать Шелту на откровенный разговор. Она по-прежнему думала, будто он ничего не знает. Почему он промолчал тогда? Испугался упасть в глазах Мев? Но она и так знала правду. Или посчитал, что выяснение отношений приведет к неминуемому разрыву и Шелта уйдет к Локлану? Чушь! Приревновал к этому мальчишке, к этому выскочке, занимавшему свое место исключительно в силу происхождения. Тот ведь даже ни разу не вступал в схватку с настоящими шеважа. Нет, нужно гнать прочь все эти никчемные мысли. Вот бы еще вспомнить, какой была в постели эта самая Мев…

Спускаясь по ступеням, Хид почувствовал, что за ним наблюдают. Такое бывало с ним, когда во время боя он интуитивно уклонялся в сторону, а там, где только что была его голова, проносилась смертоносная стрела. На сей раз вместо стрелы он увидел стоявшего в отдалении Граки. «Вот привязался», — зло подумал Хид и сплюнул себе под ноги. — «Ведет себя так, будто кто-то сомневается, что он здесь главный. А главный — ну и занимайся своими делами. Нет же, ему обязательно нужно все разнюхать, самому пальцем в дерьме поковыряться, а потом придумать какую-нибудь причину, чтобы отчитать по первое число».

Делая вид, что не замечает Граки, Хид невозмутимо направился к воротам. Когда мост через ров был опущен, выходить за пределы заставы никому из эльгяр не возбранялось, однако существовало неписаное правило, по которому этой свободой пользовались лишь в крайних случаях. Только специально обученные лазутчики постоянно покидали заставу и рано или поздно возвращались обратно с новыми сведениями о перемещениях неприятеля. Судя по последним донесениям из леса, основные силы шеважа отступили далеко фюль’сан[2] и там затаились. Скорее всего, на время, как обычно бывало перед особенно яростными атаками, однако за их действиями неусыпно следили опытные воины, и эльгяр знали, что будут заранее предупреждены о надвигающихся переменах. Хиду даже приходилось слышать о том, что несколько лазутчиков настолько хорошо освоили язык и повадки шеважа, что живут вместе с ними, успешно выдавая себя за дикарей. Хид этим слухам не верил, как не верил ничему, чего не видел собственными глазами. Он даже представить себе не мог, какими нужно обладать талантами, чтобы шеважа приняли тебя за своего. По крайней мере, родиться рыжим. Среди вабонов рыжие, конечно, попадались, однако, кроме себя самого, Хид встречал за всю жизнь лишь двоих.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});