Жареный лед - Алексей Ермолаев

— Там мой телефон. Звони обязательно.

Юргелевич с радостным удивлением наблюдал за этой сценой. Наталья чмокнула меня в щеку на прощанье и убежала, а Ян, покачивая головой, весело говорил:

— Ну и лейтенант, ну и хват, и когда только успел…

На обратном пути Вадик старательно доказывал, что самый легкий и приятный народ в мире — это артисты. Но я не слушал своего попутчика, хотя, дойди его слова до моего сознания, я бы обязательно согласился.

Отчаявшись разговорить меня, Вадик деловито спросил:

— А фотографии твой Чистовский пришлет?

Анатоль Бешеный прислал. Кто мог подумать тогда, что это фото станет последним в жизни криминалиста…

УБИЙЦАМИ НЕ РОЖДАЮТСЯ

Неделя началась с приезда районного начальства во главе с представителем из области. Еще в пятницу Ганин срочно созвал совещание для узкого круга. Все было погружено в атмосферу таинственности. Ганинский секрет Полишинеля. О нем знал каждый сотрудник. Гибель Вадика и еще двух коллег не могла не вызвать далеко идущих последствий. ЧП, весть о котором разнеслась по округе, всколыхнула всех. Убийство трех офицеров — разве это возможно в нашем захолустье? У нас и мафии, и рэкетиров порядочных нет. Так, мелюзга уголовная по заброшенным домам и отдаленным лавочкам шурует.

Случай был и в самом деле нелепый. Начался он в Тучине с бытовой бузы. Бригадир-строитель Сенцов, человек, по мнению соседей, предельно уравновешенный, вроде бы непьющий, день-деньской хлопотавший в собственном огороде, неожиданно устроил дома пьяный скандал. Выгнав на ночь глядя жену и детей за ворота, он заперся на веранде с охотничьим ружьем. По всей улице неслись его угрозы пристрелить каждого, кто попробует войти к нему. Для пущей убедительности Сенцов дважды выстрелил через открытое окно…

Услышав эту фамилию, я сразу вспомнил нашу встречу на заброшенной стройке. Эпизод из моей журналистской практики. На память пришли его инициалы А. Б., с расшифровкой — Александр Борисович, вагончик на спущенных колесах, сам старшой — здоровенный, краснорожий, со вставными зубами неоднородного цвета. Кажется, именно он дал мне листок — написать прошение об отставке на имя Купчихи. Вот ведь как жизнь поворачивается…

Сообщение о семейном скандале, переросшем домашние рамки, дежурный довел до Ганина, который за каким-то чертом застрял в отделении. На оперативной машине ГАВ за десять минут домчался до поселка. Видать, оперативное прошлое взыграло. Местный участковый, не по бумажкам знавший о самодурском характере бригадира, предложил наглухо отсечь его от остальной части Тучина и подождать прибытия группы захвата. Был расчет и на то, что Сенцов за два-три часа придет в себя, одумается. Ведь он не рецидивист, которому нечего терять.

Но Ганину не терпелось действовать. Он пригнал в опасную зону чуть ли не весь личный состав отделения и затеял что-то наподобие игры в солдатики. Бестолковщина, крики, растерянность — вот что вызвала ганинская предприимчивость. Он беззаветно верил в то, что одно его присутствие само по себе принесет успех…

С трудом верится, но в оперативной группке, наспех сколоченной, не имелось даже собаки. Какие уж там бронежилеты, спецсредства. Вообще, у ГАВа просто крыша поехала: он вдруг устроил парням психологическую проверку. Вместо того чтобы послать на дело самых опытных и подготовленных, он, с усмешкой, перед строем стал выкликать добровольцев. Околович и попался на эту удочку, хотя на стрельбах ничего выше двойки не получал, а задержания видел только в кино. Никто не ожидал трагического развития событий, мужики похихикивали, а Вадик наверняка что-то предчувствовал. Я это точно знаю, иначе бы он не пошел, не из таковских Околович, чтобы искать дешевой славы…

Дом, таивший смертельную опасность, выглядел вполне мирно. Почти в открытую Вадим и еще двое наших мужиков миновали садовую дорожку. Кто-то из них, обернувшись, беспечно помахал оставшимся рукой, мол, ждите, скоро будем.

У входа на веранду та пара завернула за угол, а Околовичу досталось налаживать контакт с засевшим. Смешно, если бы не было горько — отправить на переговоры заику! Мне потом рассказывали: дескать, физический недостаток не дал о себе знать, тон моего друга был спокойный и уверенный, ни разу не «споткнулся». Все-таки человеческая психика — дело тонкое. Скандалист ответил милиционеру.

Панин с мегафоном в руках ежеминутно торопил события из-за забора. Сенцов, наконец, крикнул:

— Ладно, заходите по одному. Карабин не заряжен, — и после короткого молчания добавил:

— Первым пусть идет тот, кто со мной говорил. Ему сдамся…

Говорят, Вадим посмотрел на тех, кто был с ним, посмотрел так, словно хотел запомнить навек. Обычно бледное, его лицо стало чуть розовей. Околовича пытались отговорить, но он сказал, кивнув в сторону забора:

— В этой ситуации все равно кому-то придется рисковать. Меня, к тому же, пригласили…

Он взялся за дверную ручку, и в этот момент на всю улицу прогремел ганинский приказ:

— Брать живым! Только живым!

Я сейчас думаю, что эти слова стали роковыми, хотя другие считают, что они ничего уже не могли изменить…

Выстрел прозвучал глухо. Сенцов бил в упор. Стоявшие за углом мужики не испугались, рванули на подмогу, но застали Вадика в судорогах, с огромным выходным отверстием-раной в спине.

Преступник выпрыгнул через окно, которое уже никем не охранялось…

Ганинская дурь и сатанинское везение помраченного бригадира породили еще более страшную беду. Двое парней, бежавших на помощь, получили по пуле. Сенцовский карабин точно сам дьявол наводил. Он палил навскидку, в темноте, но каждый раз без промаха. И только на краю деревни, когда Сенцов впопыхах растерял патроны, Колька Чибисов смертельно ранил его. Бригадира не успели довезти даже до больницы…

Вот как бывает. Вадим старался служить делу, гнал от себя мечты о Большом Поступке. Да, его гибель получилась какой-то заурядной, не героической. Точно Вадимова скромность не позволила смерти взять его жизнь при иных обстоятельствах. Он и напоследок запнулся на полуслове…

Наш мир крепок. Даже если обрываются три судьбы, жизненный пульс не утихает. Люди реагируют на потери в своих рядах, для них чужая смерть — еще один повод творить разные дела и делишки…

Перед совещанием Ганин развил лихорадочную деятельность. Расследованием убийств занимались буквально все.

И это казалось странным, поскольку неясностей вроде бы не существовало. И для нас с Лехой Чернышевым нашлось занятие. Послали к матери Сенцова, жившей на моем участке, насобирать побольше компрометирующих сведений. Александр Васильевич назвал это «дополнительной проверкой морального облика преступника и выявлением мотивов преступления».

На этот предмет родственников Сенцова опросили, между прочим, десятки раз.

Ганина я не любил. Не любил с самого начала. Не так уж много на свете людей, почитающих начальство. Теперь я его ненавидел. И думаю, имел на то основания. И тем не менее, не верилось, что возню вокруг трагических событий он затеял исключительно затем, чтобы выгородить себя. Все так считали, а я не хотел соглашаться. Должен же быть предел человеческому цинизму? Точно страус, пряча голову в песок от очевидной опасности, надеялся найти выход из тупика. Поди ж ты, доказывал, что у Александра Васильевича проснулась совесть, что он пытается замолить грехи. О, трижды остолоп…

Встречаться с матерью бригадира было тяжело для меня. Нужны ли тут объяснения. И Чернышев шел к ней скрепя сердце. Наша задача казалась дурацкой, если не кощунственной.

Мы брели по пыльной дороге и не желали реагировать на зеленое буйство природы. Перебрались на проселок. Тучные сады наливались гроздьями плодов. Шаловливый ветер раздувал салатовые паруса крон. Незримое крыло изобилия покрыло мой участок. Вишневые деревья, облокотясь на заборы, манили бордовыми зрачками ягод. Нет, удержаться просто невозможно. Раз, и горсть полна вишен. Вынутые из пакета, они почему-то не так вкусны…

Леха хлопает меня по плечу, понимающе улыбается скуластым лицом. Кажется, я увлекся. Но тоска смертная. Когда мы добрели до нужной калитки, все опротивело окончательно… Эх, плюнуть бы на эти визиты да закатиться на речку. Сесть у берега и созерцать тихий и плавный ток воды. По-моему, лишь у ночного костра и тихих волн человек мудро смиряется перед неизбежностью неизбежного. Неторопливо перекатывается водица, пахнущая рыбьей чешуей и придонными растениями. Откуда бежит — неизвестно. Куда? Зачем? Сколько лет? Ничего неведомо. Стало быть, в струях есть мимолетность и вечность жизни. Великое таинство реки…

Черныш решительно толкнул калитку. Дорожка из разбитого и замшелого кирпича приводит к крыльцу. Двор самый обычный. Сараюшка, от которого тянет яблоками, куриным пометом и сладким дымом; кругом буйная трава и крапива, полчищем подступившие к самому фундаменту; ведро в кустах малины, забытое хозяевами давным-давно. Запустение. Прекрасная и печальная картина медленного угасания целого мира. Мира моего детства, чьей-то юности, зрелости, отпылавшего счастья и многого, многого другого…