Завтра мы будем вместе - Галина Врублевская

Я убедилась, что он действительно вспомнил мою мать.

— Я — дочь Нины из Кронштадта и ваша дочь! — выпалила я. Будь что будет.

— Вот как? Говоришь, ее дочь? — Он непроизвольно перешел на «ты» и изучающе посмотрел на меня. — На мать ты мало похожа! И что ты сказала — моя дочь? Ну и ну! Может, твоя мама пошутила?

Я, ссылаясь на бабушкины слова, прояснила ситуацию и в подтверждение своих слов достала из кармана пару прихваченных с собой белых слоников.

— Это ваш подарок, так ведь?

Островский с любопытством уставился на причудливые фигурки и вернул их мне.

— Нет, я никогда Нине таких игрушек не дарил.

А что, она утверждает, что это мой подарок?

— Она ничего больше не утверждает. Мама умерла, — тихо отозвалась я. — Вы теперь можете отпираться, — украдкой вытирая ладонью слезы, добавила я. — Доказать ваше отцовство никто не сможет.

— Катя, Катя, бедная девочка.

Островский достал чистый носовой платок и дал его мне. Впервые я пожалела, что у меня не оказалось платка — вечно о них забываю. Утираться его платком было неприятно. Ведь он отказался от меня.

— Послушай, Катя. Все это так неожиданно.

И смерть Нины. Почему же она, такая молодая, умерла? — Не получив ответа, продолжил:

— Да, Нину я хорошо знал, мы даже в одной школе учились. Правда, я двумя классами младше был. Она после восьмилетки уехала в Ленинград, в медучилище поступила, а я десятилетку в Кронштадте заканчивал. В то время мы с ней не встречались.

Сама посуди, стала бы ты, взрослая девушка, со школяром встречаться? А когда я поступил в морское училище, ее снова встретил. Она уже работала там в санчасти и, кстати, уже замужем была.

— Да, замужем, но муж ее в загранку часто уходил, месяцами не бывал дома. А бабуля говорила, что в это время вы и домой к нам заходили, и так, вообще… — всхлипывая, проговорила я.

— Заходил, наверное, по-дружески. Мы иногда и в Кронштадт на одном пароме добирались. Нина ко мне как к младшему брату относилась. Освобождения от нарядов выписывала. Я своим землячеством пользовался. Что было, то было. Но близких отношений у нас с Ниной не было. И понимаете, Катя, — он снова перешел на «вы», — курсанты — не то что ребята на гражданке. Мы старались завязать серьезные отношения с девушками. У курсантов одна забота — жениться до выпуска. Потом в дальний гарнизон или на корабль пошлют, там выбирать не из кого. Так что тратить время на замужнюю женщину у меня резона не было.

Вначале его объяснения показались мне смехотворными, но Валерий Валерьевич говорил серьезно и убедительно. С каждым его словом уверенность моя слабела и таяла. Да, наверное, Островский — не мой отец. И не мог с моей матерью связаться такой строгий и основательный, каким он, наверное, и в те годы был, парень.

— А ты, уверена. Катя, что Петров тебе — не родной отец? Ты с ним обсуждала этот вопрос?

— С ним тоже теперь не поговоришь, он десять лет назад оставил нас, сбежал за кордон. Зато его отношение ко мне говорило само за себя. Не мог он быть моим отцом.

— Что, бил тебя, строго наказывал? — участливо спросил Островский.

— Даже говорить про него не хочу, — пробурчала я, возвращая Островскому влажный платок.

— Что ж, тебе виднее. А знаешь что, Катя, вернешься в Питер, загляни к Ларисе. Она с Ниной дружила.

— Какой Ларисе?

— Черт, фамилию забыл. Она зубным врачом в санчасти училища работала. Неужели ты ее не знала?

— А, тетя Лариса! Как же. Меня мама к ней водила зубы лечить. Она потом в какой-то заводской поликлинике работала. Я даже помню зрительно, где это находится.

— Ладно, Катюша, пора возвращаться. Мне надо кое-что еще подготовить. Кстати, увидишь кронштадтских, передавай привет. Давно я в родном городе не был. А как ты меня откопала, случайно?

— Руденко Григорий Миронович помог. Он у нас в техникуме преподает.

— И как он, держится? Ему уж лет-то немало, надо полагать. Мне уже скоро сорок будет. Он ведь и моим учителем был. Передай, что на службе его советы мне очень пригодились. А теперь, выходит, мне тебя учить поручено. Придется взяться всерьез.

Что-то вчера Серов на тебя жаловался.

Теперь в голосе Островского звучали прямо-таки отцовские нотки. Мне было неудобно и досадно выслушивать его замечания. Тем более, что поведать ему истинную причину моего конфликта с Серовым я не могла.

— У меня голова болела, — буркнула я первое попавшееся оправдание.

— А теперь прошла? — с улыбкой спросил он.

Мои нервы были на пределе. Я еле сдерживалась, чтобы не нагрубить Островскому. Все они одинаковы. Детей бросают, женам изменяют. Но я чувствовала несправедливость своих обвинений. Нет, Валерий Валерьевич не виноват, что у меня так скверно сложилась судьба. Мне хотелось крикнуть, что у меня не голова, а душа болит. Но я выпалила совсем другое:

— Наврала я. Голова тут ни при чем. Просто я — прогульщица и разгильдяйка! Вот так, Валерий Валерьевич. — И я снова зарыдала!

Но умный добрый капитан Островский возразил мне:

— Не надо, Катя, на себя наговаривать. Я верю, что у тебя были основания пропустить практику. Но у тебя еще достаточно времени, чтобы показать, как ты умеешь работать. Нам сейчас предстоит исследовать сигналы акватории. Все магнитные записи с полигона надо быстро прогнать через лабораторные магнитофоны. Так что сейчас твоя партия станет заглавной.

Я перестала всхлипывать. Никто еще так не говорил со мной. Что ж, я докажу Валерию Валерьевичу, что на меня можно положиться.

Мы вернулись в городок и разошлись в разные стороны.

* * *

Просторный зал клуба был украшен гирляндами из военно-морских флажков, расчерченных горизонтальными и вертикальными линиями. В них посвященные могли прочитать поздравление личному составу части. На сцене стоял большой плакат с цифрой 40. Под ним — белое эмалированное ведро с огромным букетом полевых цветов. Их красиво подобранные синие, фиолетовые, васильковые соцветия тоже были сродни морю и морякам. В углу сцены, в специальной стойке, высилось знамя части, а на занавесе крепились выпиленные из фанеры ордена Ленина и Красного Знамени.

Зрительный зал, он же кинозал, был преобразован в ресторанный. Фанерные кресла были вынесены. Вместо них расставлены столы и столики.

Длинные, вдоль стен — для матросов, маленькие, на четыре — шесть человек, — для офицеров и членов их семей. Кроме фруктов, столы украшали тарелки с выложенными на них горкой пирожками, слепленными главным коком части.

После обязательного официоза — выступления командира части, объявления благодарностей и вручения грамот — начался концерт. Его вела статная дама в длинном шелковом платье, жена командира части.