Альтернативная личность - Александр Диденко

Вот так. Все-таки, поговорит человек, и легче делается. Сам себя накрутит, потом эту «накрутку» другому передаст и затихнет. «А бывает наоборот – отфутболивается „накрутка“ и висит в воздухе. – Это Соня про Жорика. – Вроде передала человеку, а тот не принимает, выделывается». И сразу же треснул телефон. «Жорик, небось, – подумала Соня, – у него всегда так: только подумаешь, тут же о себе напоминает».

– Слушай, – сказал Жорик, – целый час не могу дозвониться, занято и занято.

– Я с бабой Маней разговаривала, – оправдалась Соня. – У нее с иконой проблема. Пожелтела.

– А тебе-то что? – спросил Жорик.

– Как что? – удивилась Соня. – Человеку помощь нужна.

Так всегда: он мог ее понять, но не хотел. А она его и так понимала, при любом раскладе.

– Знаешь, – сказал Жорик, – я сегодня занят…

– Понятно, не приедешь, – Соня посмотрела на часы: начало четвертого.

– Не приеду, – подтвердил Жорик. – Но завтра, как штык.

– Хорошо, – покорно согласилась Соня. – Как сессия?

– Идет, – буркнул Жорик. – Так что там с иконой?

– Ты не знаешь, каким образом может измениться изображение?

Жорик засмеялся:

– Если закрыть глаза, изображение вообще пропадает!

– Молодец, я это и без тебя знаю.

– Тогда читай труды по фотоэффекту. Фотоэффект – это процесс вырывания электронов из вещества под действием… – затараторил как по бумажке.

– Какой ты умный! – обиделась Соня. – Мне что-нибудь попроще. Например, книжку по фотоделу. И… не выпендривайся.

– Хорошо, не буду, – пообещал Жорик. – А книжку поищу. У меня была где-то. – Он помолчал. – Тогда пока?

– Пока, – сказала Соня и повесила трубку.

Через час Соня вернулась в офис, плеснула Жуле кефира. Принесла горе: продала «Камаринскую». Редчайшую. Упоминание об этой пластинке Соня встречала лишь однажды. В букинистическом каталоге 1923 года. Да уж, горе. Но нужны были деньги на покупку икон. Двух штук. Она торговалась и долго не выпускала пластинку из рук. Мужчина знал, что приобретает сокровище. Плохо скрывал радость. Аж руки дрожали. И глаза носились. Туда-сюда, туда-сюда. Записал на бумажке телефон. Еще хочет. Грабитель.

Ничего, Соня где-то читала, что все хорошее возвращается в приумножении. В каком размере – написано не было. Но минимум в два раза, решила Соня для успокоения. Значит, будет когда-нибудь у нее две такие пластинки. Одна про запас.

Соня открыла тумбу стола. На дне лежал маленький электрический проигрыватель в коричневом дерматиновой обивке. Подарок на д/р – на день рожденья. Одинокий, молчащий проигрыватель, одинокая человеческая душа, зима, не нужная самой себе. Можно, конечно, завести Русланову на компакт-диске. Но разве это то? Придавленный компьютером голос, какое-то цифровое сжатие, дающее неизбежные потери. Все гладкое, симметричное. Предсказуемое.

Надежда Плевицкая, Шульженко, Бернес, Борис Рубашкин потеряли сестру. «По диким степям Забайкалья, где золото роют в горах, бродяга, судьбу проклиная, тащился с сумой на плечах». Соня заплакала. Ей стало жалко себя. Себя и всех на свете. Сергея Арнольдовича, который тащился сейчас неизвестно где и неизвестно зачем, стало жалко старушку – ей жить осталось мало, Жорика за то, что он такой черствый и плохо думает о людях, пластинку, которую сейчас щупают чужие руки, Жулю, что она живет не дома, а в холодном офисе и плохо питается, проигрыватель, который устарел и стыдится своего происхождения, маму, чьих надежд она не оправдывает, денег, которые можно было бы потратить на новую пластинку, а теперь они пойдут на эксперимент, всех людей, потому что они не видят прекрасного под ногами, и само прекрасное, потому что оно слабое, а думает, что сильное, вторую собачку, которая теперь неизвестно в чьем доме, соседей, которые не знают, что здесь офис и решили, что притон, подруг, которые не увеличивают свое количество, а даже наоборот, Москву, за ее лукавство, снег – он нежный и тает от стыда.

* * *

– У вас счастливое было детство? – спросил незнакомец.

– Обычное, – ответил Андрей и понял, что сказал уклончиво. – Хорошее было детство.

Отец просил много читать. Приносил книги. Но отца он помнил смутно, а многие книги – ясно и отчетливо. Может, потому что Андрей их перечитывал всю жизнь, даже те, детские, а отец… Отец бывает один раз, и если он вдруг уходит, эта страница не повторяется. Может быть, может быть.

Страница отца закрылась для Андрея в десять лет. Болезнь он видел, а вот похороны. Ему сказали, что отец на время уехал и отправили… Куда? Этого он не помнил. Куда-то. Он не сразу обратил внимание, что отца нет. Все было как обычно. Отец долго отсутствовал, и Андрей, в конце концов, к этому привык. Иногда он даже забывал, что у него некогда был отец. А потом забыл надолго. И когда вдруг вспомнил и о чем-то – впервые – догадался, мысль настолько ошеломила, что Андрей побоялся спрашивать об отце. И как-то само собой между ним и матерью поселился этот неутвержденный сговор: отца нет. Без слов. Сначала мать не говорила, потому что не хотела ранить сына, позже – себя. И теперь Андрей помнил, что отец просил много читать, приносил книги.

Мать, в некотором смысле, в смерти отца нашла удобство. Если она говорила, что отец хотел бы видеть Андрея в таком-то качестве, Андрей непременно стремился выработать в себе именно это качество. Если она намекала, что отец никогда бы не одобрил какого-то занятия, Андрей непременно с ним расставался. Механизм работал и в отношении людей, выбираемых Андреем для дружбы. Повзрослев, Андрей уже сам понимал, что понравилось бы отцу, а что – нет. На отца он ориентировался во всем. Все, что было полезно и нравственно – это от отца. Другое – от недоброжелателей. Так и жил. Гнал смутные мысли, боролся, разговаривал внутри себя в двух лицах. «Как?» – спрашивал первый. «Надо вот так», – говорил второй. «Нет, – возражал первый, – отец этого не одобрит». Второй был провокатором и как бы против отца. А первый – почти самим отцом. И, конечно же, Андреем. Бывало, второй выдавал себя за отца. И это было удобно: иногда – так редко, что почти неправда – Андрей этим пользовался. Делал вид, что не знает истинного лица второго. И поступал вопреки воле отца – как велел второй. Однажды он струсил и ушел, а себе сказал, что это был голос отца. Он побежал к дереву, вместо того, чтобы бежать к дому. И даже настоял на том, что отец так велел. Как будто отец хотел его трусости. А отец хотел, чтобы он бежал к дому. Но возле дома было страшно, и Андрей бросился к дереву, где его догнала пуля. Так бывает: коли ищешь оправдание – с определенной легкостью его находишь… Но вопрос, как видно, так легко не решается, и позже Андрей понял, что лучше сразу съесть пуд дерьма, чем потом всю жизнь, по грамму глотать, имея во рту ежедневный его привкус… «Интересно, а у него каким оно было?» – подумал Андрей.

– Хотите спросить о моем? – как будто догадался незнакомец. – У меня детства не было.

Андрей кивнул, убеждая себя, что догадывается, о чем идет речь. Когда некто говорит, что у него не было детства, это означает, что оно было, но разве что убогим и безрадостным. Таких Андрею всегда делалось жаль. Но иногда они прибеднялись: есть такой сорт субъектов, которым все плохо. Этот парень в куртке и джинсах, похоже, из таких.

– Не подумайте, что я набиваю себе цену. Его у меня и в самом деле не было. Не плохое или мерзкое – напрочь не было. Именно так, как звучит.

– Совсем-совсем? – не понял Андрей. – Ведь так не бывает.

– Бывает, – заявил незнакомец.

* * *

В шесть с копейками вечера Сергей Арнольдович сошел с поезда. Почти безлюдная платформа, глубокий снег. Он поднял воротник. Впервые приехав в этот город, он почувствовал его старым знакомцем. Вон низенькое кирпичное здание с надписью «СНЕЖ Н». За вокзалом улица Ленина. Далее несколько домов, среди которых два смешных, как из детского утренника, розовых. Потом вся в колдобинах Садовая – одна из пяти, по которым пущен троллейбус. «Здравствуй, Снежин!» А Снежин не ответил, даже, показалось, отвернулся и шарахнул в лицо снежной крупой. «Смотри, какой неприветливый! Цену себе набивает». Сергей Арнольдович захромал по вокзальной площади. Миновав бездействующий светофор, он прошел к остановке на Садовой. Несколько человек скучали в ожидании троллейбуса. Сергей Арнольдович вдруг услышал знакомый голос. Вполголоса разговаривали мужчина и женщина.

– Андрей! – Сергей Арнольдович протянул руку. – Здравствуй, дорогой.

– Простите? – ответил мужчина, но на всякий случай пожал руку.

– Берггольц, – напомнил Сергей Арнольдович.

– Мы знакомы? – спросил мужчина.

– Ну как же: «Суворовец Берггольц, песню запе-вай!»

Мужчина пожал плечами:

– Бердников, Белкин… А мы с вами в одно время заканчивали? – поинтересовался мужчина и назвал год выпуска

– Именно этот год, – подтвердил Сергей Арнольдович.