Любимые и покинутые - Наталья Калинина

Они выехали в субботу вечером. Ни рыболовных снастей, ни какой-либо провизии Первый брать не велел. «Там есть все и даже больше, — как-то уж больно таинственно сказал он. — Поцелуй в щечку свою жену-комсомолочку и полный вперед».

По дороге они выпили по две стопки отличного коньяку. На пароме, перевозившем их, и только их, машину на остров, Первый сказал:

— Давай-ка хлопнем еще по одной. В «замке царя Соломона» нас ждет много интересного и забавного. Ты знаешь, кто такой был царь Соломон?

— Какой-то исторический персонаж, — неуверенно проговорил Николай Петрович. — Я читал в детстве книжку «Копи царя Соломона».

Первый расхохотался.

— Книжка тут, брат, ни при чем. Это детская книжка. Царь Соломон был иудеем, то есть евреем, и был у него гарем, собранный из прекраснейших женщин. Этот еврей, как выясняется, понимал в них толк. Оттого и прожил долгую и счастливую жизнь. Мы с тобой с нашей сумасшедшей работой так долго ни за что не протянем, уж поверь мне.

Они подъехали к каменному двухэтажному дому, стоявшему на возвышенной части острова. Он на самом деле напоминал замок основательностью постройки и двумя башнями, расположенными по диагонали друг от друга. Николай Петрович обратил внимание на окружавшие дом постройки: несколько финских домиков, большой ангар, спрятавшийся среди деревьев, оранжерея.

— Инфраструктура здесь налажена отлично, — пояснил Первый. — Продукты доставляют с большой земли, а овощи круглый год свои. Розы тоже. Я, брат ты мой, слабость питаю к этим цветам.

Стол уже был накрыт. В большой комнате, отделанной дубовыми панелями, стояли по углам в высоких вазах букеты свежих роз. Две миловидные девушки в белых крахмальных передниках и кружевных наколках улыбками приветствовали вошедших. Близнецы, подумал Николай Петрович. Похожи как две капли воды. Только одна блондинка, крашеная очевидно, а другая шатенка. Смазливые девчонки. Он вдруг почувствовал, как ожил его прибор.

— Сперва попаримся в баньке, а вы, девочки, велите Михайле ставить в духовку жаркое. У нас сегодня какое меню?

— Стерляжья уха, осетрина на вертеле, жаркое из сайгака, — без запинки говорила блондинка. — Раки ставить варить или позже?

— Попозже. Я их люблю горячими. Федор достал березовых веников?

— Да. Проходите, там все готово, — сказала шатенка и, улыбнувшись, медленно пошла вперед. Они проследовали за ней. Николай Петрович отметил, что у шатенки стройные длинные ноги, и шов на чулках ровный, как стрелка.

Они парились долго и со вкусом. Николай Петрович давненько не был в бане, а он, признаться, очень любил этот русский обычай париться по субботам. Напоминало ему это детство, отца. Увы, сейчас он никак не мог до конца отдаться буйству пара и жара, смешанных со свежим березовым духом. Перед глазами стояли ноги, прочерченные сверху вниз ровными черными швами. Он все время старался прикрывать рукой свой срам — стыдно было Первого. Но тот тем не менее заметил.

— Здоровый ты, видать, мужик, Николай Петрович — при одном виде на бабу тебя заводит. А вот мой — он кивнул на свой обвисший и сморщенный член, — совсем потух. Его домкратом нужно поднимать. Партийная работа, я тебе скажу, она не только его сушит, но и мозги тоже. Серафима Антоновна уже и обижаться на меня перестала — все без толку. Да и ей в ее возрасте не пристало подобными вещами интересоваться. Там у нее, небось, все мхом позарастало.

Николая Петровича неприятно поразила откровенность Первого, но он, разумеется, смолчал.

А Первый между тем продолжал:

— Ну, женщины так устроены, что им вовсе не обязательно спать с мужиками. Их организм и без того каждый месяц очищается. Ну, а когда природа отнимает у них красное знамя, им уже секс не нужен. Нам же наше семя в голову ударяет, если его вовремя не излить. Да и болезни от этого всякие развиваются. Вплоть до рака. Тебе-то это не грозит — твоя Комсомолочка, небось, замучила тебя ночами. Ты по утрам другой раз с такими черными кругами под глазами приходишь, что я завидую. Ты только смотри, брат, чтобы она на стороне кого не завела — мало ли какой фортель может отмочить молодая красивая женщина, не обремененная домашним хозяйством и работой.

Первый шумно плюхнулся в бассейн и поплыл, фыркая, словно морж. А Николай Петрович машинально хлестал себя по ногам веником. На него слова Первого подействовали болезненно.

Они завернулись в длинные махровые халаты и вышли к столу. Он уже был накрыт всевозможными закусками и заставлен бутылками с коньяком, водкой, вином, «боржоми». Верхний свет погасили. Бра под желтыми абажурами создавали уютный, словно пронизанный солнечным светом, полумрак. Девушек видно не было.

— Давай закусим чем Бог послал, — сказал Первый, подвигая к себе блюдо с рыбным ассорти. — Балык пересолен, а вот осетринки рекомендую отведать, очень рекомендую. И икорка зернистая прямо-таки тает во рту.

Они пили, не чокаясь, «цинандали», «твиши» №№ 5 и 19, заедая салатами, балыком, красной рыбой. Наконец Первый отодвинул тарелку, вытер губы белоснежной салфеткой, хлопнул в ладоши и подмигнул Николаю Петровичу. Тут же раздвинулась портьера двери направо и на пороге появилась блондинка. Она была обнажена до пояса, но в трусиках и черных чулках с ажурными резинками.

Николай Петрович обомлел и даже выронил вилку. Первый весело рассмеялся и хлопнул его по плечу.

— Хороша, а? Но ты не спеши, Николай Петрович, не трать на нее весь запас своей мужской силы. Настоящий гурман должен не спеша отведывать понемногу от каждого блюда.

Он хлопнул два раза.

Раздвинулась портьера двери налево, и появилась шатенка. Девушка была нага, только коротенькая пелерина из черного шелка прикрывала ее грудь.

— Браво, Алла. Ставлю тебе пять с плюсом. Подойди-ка сюда.

Алла приблизилась к столу вихляющей походкой. Ее покрытое мелкими курчавыми волосами лоно оказалось рядом с блюдом, на котором возвышалась голова заливного осетра.

Первый положил руку ей на живот, скользнул ладонью вниз, закопавшись большим пальцем в кудряшках. Он прищурил глаза, как делал на бюро обкома, когда, по его мнению, выступавший товарищ говорил дельно.

— Ух ты, коза, — сказал Первый, просунув ладонь между ног Аллы. — Горячо-то у тебя там как — словно в аду. Чертовка, а не девчонка.

Алла улыбнулась жирно накрашенными губами и повела бедрами, раздвигая их пошире. Лицо Первого сделалось серьезным и сосредоточенным — он словно обдумывал свое резюме.

Николай Петрович затаил дыхание. Мысленно он проникал вместе с пальцами Первого в лоно Аллы, чувствуя каждую складочку, ложбинку, бугорок.

Первый вдруг сделал рывок всем телом. Алла вскрикнула, еще шире расставила бедра и покачнулась. Первый ущипнул ее другой рукой за ягодицу — на белой коже остался малиновый след, — тут он наклонил голову и впился в ягодицу Аллы зубами.

Казалось, она теряет сознание: голова запрокинулась, глаза закатились, но девушка тем не менее удержалась на ногах. Когда Первый отнял свой рот от ее ягодицы, по ноге шатенки сбегала струйка крови.

— И где только такие чертовки воспитываются? — довольно мурлыкал Первый. — Неужели в нашей советской школе?

Николай Петрович не спускал с Аллы глаз. Томным жестом она завела за голову обе руки, обнажив груди с овальными темно-розовыми сосками, расстегнула на шее застежку пелерины, взяла ее за края и, обернув вокруг бедер, застегнула на поясе. Края пелерины сходились на животе, оставляя открытым мохнатый лобок. Алла подперла ладонями свои слегка обвисшие груди, заставив их смотреть вперед. Первый схватил ее за талию. Она моментально задрала правую ногу в лаковой туфле на высоком каблуке и села верхом на колени к Первому, очутившись к нему лицом.

Николай Петрович заметил, что блондинка сняла трусы, оставшись в одних чулках. Она казалась полнее Аллы, да и грудь у нее была побольше.

И он почему-то вспомнил Нату, какой та была в ранней юности. Вот так же кто-то старый и развратный заставлял ее ублажать дряблую умирающую плоть. Но мысль эту захлестнул и унес поток все возрастающего возбуждения.

Блондинка приблизилась к нему, отчаянно вертя бедрами. Он медленно, словно против воли, встал. Она взяла его руку и приложила ладонью к округлому животу. Николая Петровича парализовало — ни пошевелиться не мог, ни слова вымолвить.

Наконец он выдавил:

— Тебя как зовут?

— Зина.

Ее пальцы уже проникли под полы его махрового халата. Они были прохладные, умелые и очень бесстыдные. Он набрал в легкие воздуха — вдруг сильно закружилась голова и онемели ноги. Зина встала на колени и, прильнув ртом к его хоботу, взяла его в рот, стиснула губами и стала тихонько щекотать острыми зубками. Николая Петровича обожгло блаженство. Он и представить себе не мог, что так бывает. Зина теперь уже тихонько покусывала его инструмент, забирая все глубже и глубже в рот. Николай Петрович превратился весь в наслаждение. Сейчас с ним можно было делать все, что угодно — он был беспомощен и, странное дело, наслаждался этой беспомощностью.