Вензель на плече Урсулы - Эмма Герц

Подпись:…………………………

11. Подпись Мастера.

Я прочитал и понял данный Контракт. Я согласен принять моего (мою) раба (рабыню) в полное владение и распоряжаться его (ее) физическим телом. Я обязуюсь отвечать за его (ее) благополучие и заботиться о нем (ней) в силу своих способностей. Я обязуюсь воспитывать его (ее), обучать, всячески развивать его (ее) внутренний потенциал, поощрять и наказывать его (ее). Я отдаю себе отчет, что отвечаю за его (ее) физическую и эмоциональную стабильность, и готов заботиться и оберегать его (ее). Я понимаю, что данное соглашение может быть разорвано мною в любой момент по моему желанию.

Подпись:…………………………

Надеюсь, что была тебе полезной — и до скорой встречи!

Трактир «Чем Бог послал», меню на 25.06.1993:

«Салат из огурцов, помидоров и яиц.

Борщ со сметаной.

Бифштексы с отварным молодым картофелем.

Крем малиновый.

Приятного аппетита!

С уважением и заботой

Хозяева».

Доска объявлений в трактире «Чем Бог послал»:

«Милые гости! Завтра, 26 июня, в Кабинете состоится собрание Дискуссионного Клуба. Право, не знаю, о чем Клуб собирается дискутировать, но очень просили бы дражайших посетителей Гостиной громко не петь и агрессивно не танцевать. Благодарю за понимание, ваш Георгий. А жена моя, Дарья, с дочерью Марьей укатили в город-герой Москву».

* * *

На подступах к магазину, шагов с пяти (сильный туман и фонари на верхушке строящегося здания смотрятся тремя ровно сияющими звездами большой величины), заметила двух женщин в белых пальто. Одна громко говорила: «Нет! Нет! Нет!» И так далее. Вторая слушала внимательно, будто каждое «Нет» несло в себе новую информацию. Потом мы с Полиной добрались до магазина, и они — тоже. Полина листала журналы у стойки, я набрала традиционный набор продуктов плюс замороженная вишня и жидкое мыло, встретились в овощном ряду; ожидали продавца — взвесить груши (им) и лимоны (мне). Женщина-нет нервно стягивала из блестящей кожи перчатки, волосы ее были белыми, как пальто, аккуратный второй подбородочек и большой красивый рот. Вторая — стриженая, темноволосая, темноглазая, — очень тонкие брови, как в «Служебном романе», — «ниточка, удивленно приподнятая…» Она держала в красной корзинке бутылку вина, упаковку сыра и маленькую коробку пирожных. Первая не прекращала отчаянного, прекрасного в своей ярости монолога:

«Я сразу заметила это превращение, это перерождение. Он пе-ре-ро-дил-ся, вот в чем дело, и это заметно в любой, самой незначительной детали. В частности, он полюбил вареное тесто. Грибная лапша, пельмени, манты, вареники с картошкой, в ресторанах — только паста… А раньше-то никогда, да его просто воротило от этого самого вареного теста, как некоторых от вареного лука, бббуэээ!.. Губы вот так, знаешь, подожмет и плечами передергивает… Я-то, я-то ему все мясо, мясо, баранину, свинину духовую, котлеты вертела!.. Цыплята табака, куры провансаль, семгу-гриль!.. Даже чебуреки, зараза, не ел, а все потому, что пельменное тесто, нежный он у нас!.. Был. Так ведь и неспроста все, я так и подумала, с первой же его тарелки несчастных спагетти „Болоньезе“ поняла, с каждой навороченной на вилку макарониной прожевала… Завел, сука, кого-то на стороне, и это всерьез!.. Любительница вермишели… мать ее…»

Тут подошла магазинная девушка, наляпала на пакеты наклейки со штрихкодом, разошлись. Женщины в белых верхних одеждах, с грушами, пирожными, сыром и бутылкой вина, направились в отдел бытовой химии. Я тронула Полину за рукав, прошли на кассу. Ожидая расчета, уже издали смотрела на них. Блондинка продолжала говорить, взмахивая руками, длинные полы пальто взлетали, распахивались, хорошие ноги в высоких сапогах не стояли на месте — то приподнимали тело на цыпочки, то делали маленькие шаги. Будто бы хотели уже выбежать из грустного рассказа о том, как цыпленок табака и седло барашка не справились с порученными им обязанностями сделать человека счастливым.

Вздыхаю, как о чем-то личном, а это так и есть. Хватаю пакеты, иду домой. Полина разговаривает о чем-то.

— Привет! — Бывалов широко улыбается, глядя на меня.

— Откуда ты тут взялся? — спрашиваю.

— Тебя ждал. Мы можем поговорить?

— Слушай… — Я перекладываю мешки в одну руку и глажу его по плечу через одежду. Холодно, и в круге от фонаря его лицо выглядит болезненно-желтым. — …Слушай, я ужасно устала, давай завтра? Давай утром?

Бывалов пожимает плечом под оранжевым пуховиком. Полина закуривает на морозе, деревья без листьев и почти без веток отбрасывают тени, тени двигаются.

— Хорошо, — наконец говорит он, — но это важно. И лучше сегодня вечером. Я позвоню.

Проходим в подъезд. Слышится писк сигнализации автомобиля Бывалова. У него какой-то такой автомобильный парк, с ним все время происходят истории. Как-то коллега Бывалова завел роман помимо брака. Роман коллеги был бурным, все время что-то происходило, — то любовница беременела двойней, то жена выбрасывалась из окна, то официальный ребенок болел менингитом и требовал специального ухода. В результате обиженная любовница решила выместить гнев хоть каким-то путем и разбила все стекла автомобиля своего неверного возлюбленного железным прутом. Все бы ничего, но это оказался автомобиль Бывалова. Автомобили были одинаковы, за исключением номера, но на номер-то любовница коллеги и не обратила внимания. Годом позже Бывалов гостил у родственников в Германии, где осуществил свою детскую мечту и купил совершенно роскошный «Мерседес» за какую-то совершенно дикую цену. Он говорил по моде времени: «мерин». Происходило все в Первомай, и то ли фашисты, то ли антифашисты «мерина» сожгли, — там так принято, в Германии. Конечно, страховку он получил, но это было уже не то.

Распрощавшись у собственной входной двери с соседкой, попавшей в переплет из разномастных любовников, я вхожу в квартиру, грохаю на пол пакеты и спрашиваю в глубь темного коридора:

— Васька, ты вообще-то дома?

Подумав, переспрашиваю:

— Дольф, дорогой, куда ты делся?

Иван Григорьевич на сборах в древнем городе Казани. Совершенно счастливый, звонит по вечерам. Или не звонит. И я звоню ему сама. Младший сын должен быть дома. Но тихо, очень тихо. Плотная такая тишина, теплая.

Ни Васька, ни Дольф не отвечают. Обеспокоенно прохожу в комнаты. Обнаруживаю на письменном столе беленькую записку, придавленную оптической мышью: «Мама, я поехал к бабушке, она меня забрала, потому что у нас нету батарей, а трубку ты не берешь, а бабушка сказала, зачем тогда телефон?»

Действительно, думаю я, зачем. Звоню маме, слушаю ее замечания насчет беспорядка, холода в квартире, неопрятного состояния детских штанов и чего-то еще, безусловно соглашаюсь со всем сказанным, получаю индульгенцию, кладу трубку.

Мама уже несколько лет владеет собственным таксопарком, небольшим, но скандальным. Непоколебимые интонации и глаголы в повелительных наклонениях отличают ее речь и вне работы.

Прохожу в спальню, стягиваю узкие джинсы, черный опостылевший свитер, пользуясь безлюдьем, хожу по квартире в черных трусах с кокетливыми бантиками и черном лифчике в серую полоску.

Вынимаю из пакетов две бутылки темного пива «Гиннесс», четыре яблока сорта «Фуджи» — очень вкусные яблоки, молоко, сыр, полкилограмма сосисок и десяток яиц для традиционных оладьев семьи.

В детстве я очень любила писателя Эрве Базена, в особенности его почти дилогию «Супружеская жизнь» и «Анатомия развода». Содержание этих книг понятно из названий, и мне сейчас трудно объяснить, чем двенадцатилетнюю девочку привлекали будничные зарисовки из жизни французских семей среднего класса. Особенно мне запомнились слова автора о героине «Анатомии развода» — матери четырех детей, оставленной мужем. Покачиваясь от душевной боли и глотая слезы, она натягивает резиновые перчатки и начинает чистить духовку. Сердце женщины может разрываться от боли, со знанием дела говорит Базен, а руки хозяйки привычно займутся домашней работой.

Есть такая известная песня группы «Roxette»: «Listen to your heart When he’s calling for you», — экспрессивно выпевает популярный дуэт. Прислушалась к собственному сердцу. Было тихо.

При рождении своего старшего сына, Ивана Григорьевича, я соседствовала в палате с женщиной. Она знала, что у девочки внутри нее отсутствует три четверти сердца, такой порок. Но они с мужем решили, что хотят, чтобы она родилась. Они дали ей имя. Как получилось, что я забыла его? Девочка прожила менее десяти минут, но она была теплая и дышала.

Иду в спальню, спешно достаю прозрачный файл, все эти распечатки, все эти фотографии, разрываю их на возможно мелкие кусочки. Надо бы сжечь, но нет желания возиться с громоздкой пепельницей, пусть так. Отправляю кучу бумажного мусора в помойное ведро. Одна четверть сердца, оставшаяся у меня в наличии, одобряет поступок.