Вечера княжны Джавахи. Сказания старой Барбалэ - Лидия Чарская

Гордо выпрямилась статная её фигурка.

— Из дочери духанщика-бедняка царицей стану! — прошептала она надменно и, бросив горделивый взгляд вокруг, смело протянула руку водяному духу.

Вспыхнули, как молнии, синие очи Вода. Схватил он в объятия красавицу и, прежде нежели успела крикнуть Тамара, исчез с нею под водою…

С тех пор немало лет уже прошло. Живет Тамара царицей в подводном хрустальном дворце, спит на мягком пушистом ложе из белых лилий, ест редкие яства с жемчужных раковин-тарелочек, одевается в ослепительной красоты ткани и носить корону из синих аквамаринов на черных кудрях.

Целые полчища рыбок даны ей в утеху, целые сотни зеленооких прислужниц-русалок окружают ее. Пляшут, тешат ее играми, забавляют всячески.

А она тоскует. Тоскует царица подводная, несмотря на всю эту роскошь, все богатство и власть…

Несносна, скучна вся её жизнь в хрустальном дворце. Скучает она по земле, по зеленым долинам, по высоким утесам, по голубому небу, по родному духану, даже по прежней нищенской жизни у отца. А больше всего по отце, по старом Дато, скучает Тамара.

Xочется ей на волю, домой. Всю свою царскую власть, все свое богатство отдала бы, всю свою долгую тысячелетнюю жизнь русалки, — лишь бы год, лишь бы месяц побывать дома, на земле, а там хоть и умереть.

Но нельзя этого никак сделать. Не возвращает Вод земле своей жертвы. И тоскует, и мечется царица у себя, в подводных палатах из голубого хрусталя.

Стонет и плачет Тамара, сверкает молниями глаз на своих прислужниц, и тогда закипает обычно спокойная поверхность озера, поднимается ветер, и перекатываются с грохотом от берега к берегу белые кипучие седые валы.

— Буря на озере! — говорят тогда в духане, а старый Дато тихо вздыхает при этом, вспоминая утонувшую дочь…

* * *

Барбалэ кончила сказку.

А Нина-джан и козочка Бэла все еще сидят, приумолкшие, и робко поглядывают в мутные воды Куры.

И мнится обеим: вот — вот выглянет из темной поверхности реки черная голова в аквамариновой короне и взглянут на них печально и жалобно большие страдальческие очи водяной царицы…

И жалостью полны сердца девочек — и смелой красоточки Нины, и молоденькой Бэлы-горянки — и думают обе о глупой Тамаре, променявшей вольную жизнь на холодный водяной чертог…

Восьмое сказание старой Барбалэ

Веселый джин

Короткая, мокрая ветряная зима, с метелями в горах, с бурями в долинах, миновала.

Веселою весеннею дымкой заволоклась природа. Голубоватый фимиам поднялся из хрустальной кадильницы и окутал горы. Звонко запели ручьи, загремели по скатам, побежали в низины. Запело свои нежные песни пернатое царство, зашумела молодая листва каштанов, весело-весело засверкало вечное солнце на бирюзовом пологе небес.

Опять весна, радость, песни, веселые всплески, аромат цветов и золотые потоки солнца.

Нынче не праздник, но как празднично выглядит природа. И горы, и небо, и земля…

— Седлай Шалого, Абрек! Поскачу в ущелье!

Княжна Нина, нарядная и розовая, как бабочка, как райская птичка, влетает в конюшню.

— Была на Куре! Ах, славно! И в нижних виноградниках была у старого Илико — еще лучше! А сейчас в горы! В горы! Скорее седлай мне Шалого, Абрек!

Говорит и смеется. Звенит сотнями звонков юный голос, а сама, как царевна из сказки.

Голубые шальвары, белый бешмет, папаха с алым донышком. Серебряные газыри на груди так и сверкают на солнце, черные кудри рассыпались по плечам.

Абрек смотрит и не налюбуется маленькой госпожой.

Только вдруг сдвигаются растерянно черные густые Нинины бровки. Хватается за пояс…

— Где мой пояс?

Сейчас только надевала его перед зеркалом, золоченый пояс — позументик, разукрашенный зеленоватой кавказской бирюзой.

— Куда он девался? Только что сама в руках держала, надевал а и вдруг исчез. Куда он мог деваться?

Мчится в дом княжна по чинаровой аллее, вбегает стрелою в кухню.

Там, в клубах пара, орудует Барбалэ.

— Барбалэ, милая моя, старая Барбалэ, где мой пояс?

— Пять минут тому назад держала в руках, говоришь, моя радость? — пытливо осведомляётся старуха у княжны.

— Пять минут.

А никуда но спрятала? А?

— Ну вот еще! Будто я не помню!

Подумала-подумала Барбалэ и наконец сказала:

— Стало быть веселый джин унес, не иначе.

— Кто?

Глаза у княжны разом вспыхивают от изумления и любопытства. Два черные горящие факела так и впились в лицо Барбалэ.

— Ну да, чему удивляешься, сердце мое? Унес весенний веселый джин, маленький весенний джин. О, он любит такие шутки!.. Давно что-то про него не было ничего слышно. А теперь, очевидно, опять появился, проказник. Всю зиму спал веселый джин под снежным сугробом неподвижно. Ударили первые лучи солнца, растопили снег, разбудили красавчика-джина с голубыми глазами. Проснулся джин и принялся за свои шутки… Ну, да мы сыщем твой пояс, не горюй, моя райская пташка.

Княжна слушает и недоумевает. Какой-такой веселый джин? Никогда она про него ничего не слышала!

А старая Барбалэ в это время с серьезным, сосредоточенным видом сняла алую ленточку с кудрей княжны, вышла на крыльцо с нею, спустилась со ступенек его к ближней чинаре, повесила ленточку на ветку её, украшенную молодой, только что нарядившейся листвой, и громко произнесла:

— Веселый джин! Веселый джин! Красавчик с голубыми глазами! Возьми ленточку на память, верни пояс Нине-княжне!

— Вот увидишь, золотая княжна моя, скоро пояс тебе вернет веселый джин, — прибавила Барбалэ, обращаясь к Нине.

— Неужели вернет? — замирая от любопытства, осведомилась княжна.

— Ну, понятно, зоренька восточная!

— Да кто он таков, этот веселый джин? — спросила Нина. — Расскажи мне о нем, о веселом джине!

— Подожди, Ниночка, после расскажу. Надо сперва работу окончить.

— Нет! Нет! Сейчас! Сейчас расскажи!

Ярко вспыхивают глазки Нины. Шумно прыгает на шею старой няньке.

— Расскажи, сердце мое, расскажи!

Можно ли отказать, когда просит Нина?

И покачивая седою головою, начинает рассказывать старая Барбалэ.

* * *

Каждую весну, как только зазеленеют внизу долины, зацветут первые персиковые деревья, зашумит старый орешник, — из чащи выбегает хорошенький юный веселый мальчик-крошка.

Ростом в вершок, не больше, а такой красавчик, какого не сыщешь ни на земле, ни на небе среди ангелов Божиих.

Кудри — золото, очи — бирюза, губы — лепестки роз, а сам весь смеющийся, звенящий.

Так и хохочет, так и заливается на всю рощу.

Личико все так и сияет.

А только не всем дано его видеть, не все способны слышать его смех. Иным кажется — просто кузнечик где-то поет или бабочка.

Этот мальчик и есть веселый джин, веселый дух кавказских гор.

Проказник он большой. Чего только не выдумает, чего только не делает, чтобы подразнить людей, да посмеяться над людьми.

Что ни день — то новая у него проказа, что ни час — то новая шалость.

Шла старая Като за водой к источнику, шла глупая, старая Като. Несла в руках кувшин, а веселый джин как свистнет ей в самое ухо, как гикнет изо всей мочи, — она на землю даже присела от страха, да как закричит, а кувшин то и выронила из рук. Упал кувшин и разбился на мелкие кусочки, на черепки.

Думает Като — ветер у неё из рук кувшин выхватил, а на самом деле джин это был, веселый джин…

В другой раз вышел веселый джин прогуляться по низине, глядит — убирают работники виноградник.

Подошел он, подкрался незаметно, бросил горсть песку в глаза одному, другому, третьему. А они как забранятся, как накинутся друг на друга, как начнут ссориться на весь сад.

— Ага! Ты так то, Вано, подожди у меня! Песком бросаться? Что выдумал, баран туполобый! — кричит один рабочий.

— Сам ты, Михако, бросаешься, я это видел, чекалка ты лукавая из горных лесов, — отвечает другой.

— Нет, это Нико черномазый, а не Михако! Клянусь святой Ниной! — возражает третий.

Слово за словом, и пошла перепалка.

А веселый джин стоить, да тешится, весело смеется…

— А ну-ка еще! А ну-ка еще! Подбавьте! — кричит он…

И так постоянно. Без всякой цели, просто, чтобы напроказить, придумывает свои шалости веселый джин.

Узнал как-то джин, что красавица Маро любила юношу Дато. Ждали, ждали обручения, не могли дождаться.

Наступил день великий, наконец, для Маро и для Дато. Повели молодых в церковь.

Идут по дороге. Зурна играет. Девушки все в ярких платьях, джигиты стреляют из винтовок. Маро так и сияет. Еще бы! Первый красавец из аула в мужья ей достался.

Ну, и не вытерпел шалун-джин. Взял, да и свистнул в ухо Дато.

Тот от неожиданности как шарахнется, да прямо Маро головою в лоб. Даже затрещало у неё в голове что-то, и в тот же миг шишка на лбу выскочила.