Эта идея должна умереть. Научные теории, которые блокируют прогресс - Сборник

Понятие расы всегда было туманным и обманчивым. В середине XVIII века такие европейские натуралисты, как Линней, граф де Бюффон и Иоганн Блуменбах, описали географическое распределение групп людей, различающихся по внешности. Философов Дэвида Юма и Иммануила Канта поражало физическое разнообразие типов человека; они считали, что излишние жара, холод или солнечный свет снижают человеческий потенциал. Юм в 1748 году утверждал, что «никогда не существовало цивилизованного народа с иным цветом лица, чем белый».

Кант испытывал примерно такие же чувства. Вопросы человеческого разнообразия занимали философа на протяжении всей его деятельности, и Кант, начиная с 1775 года, пространно рассуждал на эту тему в серии эссе. Он же первым назвал эти географические группирования «расами» (по-немецки Rassen). Кант выделял четыре расы – по цвету кожи, форме волос, форме черепа и другим анатомическим чертам, а также по способности к нравственности, самосовершенствованию и цивилизации. Они были расставлены иерархически, причем только европейская раса, по оценке Канта, была способна к самосовершенствованию.

Почему научный расизм Юма и Канта превалировал над логичной и осмысленной оппозицией Иоганна Готфрида фон Гердера и других? Возможно, потому, что Кант еще при жизни был признан великим философом, а в XIX веке его статус вырос еще больше по мере того, как его главные философские труды получили широкое распространение. Одни его сторонники соглашались с его расистскими взглядами, другие извинялись за них, а большинство просто не обращали на них внимания. Более того, расизм – приуменьшавший или вообще отрицавший человеческую природу неевропейцев, особенно африканцев, – способствовал трансатлантической работорговле, которая стала важнейшим двигателем европейского экономического роста. Расистские взгляды подкреплялись популярными в то время библейскими аллюзиями, с помощью которых африканцы изображались как самой судьбой предназначенные для рабства. Цвет кожи как самая заметная расовая черта был связан с невнятным набором предрассудков и слухов о врожденных свойствах разных рас. Белый цвет кожи олицетворял нравственность, характер, способность к цивилизованности – он стал мемом.

В XIX и начале XX веков наблюдался подъем «расовой науки». Биологическая реальность рас была подтверждена новыми типами научных свидетельств, собранных новыми типами ученых – особенно антропологами и генетиками. Эта эра была отмечена рождением евгеники и ее отпрыска – понятия «расовой чистоты». Пришествие социал-дарвинизма еще усилило представление о том, что превосходство белой расы – часть миропорядка. Тот факт, что все народы являются продуктами сложных генетических смешений, ставших результатом миграций и взаимных проникновений на протяжении тысяч лет, не был принят ни расовыми учеными, ни толпами евгеников, которые по обе стороны Атлантики вели кампанию за улучшение расового качества.

В середине XX века продолжалось распространение научных трактатов о расах. Однако к 1960-м годам два фактора способствовали тому, что понятие биологической расы постепенно исчезло из научного оборота. Одним из них было более широкое изучение физического и генетического разнообразия групп людей по всему миру; другим – появление движения за гражданские права в США и в других странах. Вскоре влиятельные ученые стали критиковать попытки изучения рас, поскольку самому этому понятию нельзя было дать научного определения. Где бы ученые ни искали четкие границы между группами – найти ничего не удавалось. Но несмотря на эти крупные сдвиги в научном мышлении, в массовой культуре оставались прочно укоренены отпрыски идей о человеческих расах и основанной на цвете кожи расовой иерархии. Расовые стереотипы были сильны и укоренены, особенно в Соединенных Штатах и в Южной Африке, где подчинение и эксплуатация труда темнокожего населения были основой экономического роста.

После своей научной смерти слово «раса» сохранилось как определение и идея, но постепенно стало означать нечто совсем другое. Сегодня многие люди идентифицируют себя с принадлежностью к той или иной расовой группе независимо от того, что наука может сказать о природе расы. Совместный опыт членов таких групп создает прочные социальные узы. Для многих людей, включая и многих ученых, понятие расы, пусть больше не биологическое, стало синтезом социальных категорий классовой и этнической принадлежности.

Клиницисты продолжают накладывать наблюдаемые модели здоровья и болезней на старые расовые понятия, такие как «белые», «черные» (или «афроамериканцы»), «азиаты» и так далее. Даже после того, как было показано, что многие болезни (взять хотя бы диабет II типа, алкоголизм, высокое кровяное давление) демонстрируют видимую расовую предрасположенность, потому что, хотя люди теперь живут в весьма схожих условиях, группирование по расам сохраняется. В эпидемиологических исследованиях использование расового самоопределения поддерживается и даже приветствуется. Однако медицинские исследования неравенства в состоянии здоровья между «расами» становятся бессмысленными, если брать в расчет существенные переменные: положение на социальной лестнице, этнические социальные практики, отношения и установки.

Нынешний образ расы вырастает из геномики и обсуждается в основном в биомедицинском контексте. Ханжеская позиция медицинской науки снова обеспечивает понятию расы некое уважительное отношение в массовом сознании. «Расовые реалисты» собирают геномные свидетельства в поддержку суровой биологической реальности расовых различий, тогда как «расовые скептики» не находят никаких расовых моделей. Ясно, что люди видят то, что хотят видеть, и проводят именно те исследования, которые нужны, чтобы получить результаты в поддержку собственной точки зрения. В изданной в 2012 году книге Race Decoded: The Genomic Fight for Social Justice («Расшифрованная раса: Геномная борьба за социальную справедливость») социолог из Калифорнийского университета Кэтрин Блисс убедительно формулирует сегодняшнее понимание расы как

системы верований, содержательной с точки зрения восприятия и практической деятельности для конкретного социально-исторического момента.

У расы есть место в истории, но больше нет места в науке. Неустойчивость и уязвимость перед неправильным истолкованием делают понятие расы бесполезным в качестве научного термина. Изобрести новый словарь для того, чтобы заниматься человеческим разнообразием и неравенством, будет нелегко, но это должно быть сделано.

Эссенциализм

Ричард Докинз

Эволюционный биолог, почетный профессор общественного понимания науки в Оксфорде. Автор книги The Magic of Reality: How We Know What’s Really True[20].

Эссенциализм – то, что я называю «тиранией прерывного разума», – идет от Платона с его характерным для греческого геометра взглядом на вещи. Для Платона круг или правильный треугольник были идеальными формами, определяемыми математически, но никогда не реализуемыми на практике. Круг, начертанный на песке, был несовершенным приближением к идеальному платоновскому кругу, висящему в некоем абстрактном пространстве.

Такой подход работает для геометрических фигур вроде круга, но эссенциализм применяется и к живым существам, и Эрнст Майр обвинял его в том, что именно из-за эссенциализма человечество так поздно открыло эволюцию – только в XIX веке. Если вы вслед за Аристотелем будете считать живых, из плоти и крови, кроликов лишь несовершенными приближениями идеального платоновского кролика, вам не придет в голову, что кролики могли эволюционировать из не похожего на кролика предка и могут эволюционировать в не похожего на кролика потомка. Если вы, следуя за словарным определением эссенциализма, думаете, что сущность кроликовости «первична» по отношению к существованию кроликов (что бы ни означало выражение «первично по отношению», оно само по себе абсурдно), идея эволюции вряд ли вдруг придет вам в голову, и вы будете сопротивляться, если вам ее предложит кто-то другой.

Палеонтологи будут горячо спорить о том, принадлежат ли те или иные ископаемые останки австралопитеку или человеку. Но любой эволюционист знает, что наверняка были какие-то промежуточные существа. Это эссенциалистская глупость – пытаться обязательно втиснуть ископаемые останки в тот или иной род. Никогда не существовало мамы-австралопитека, которая родила бы детеныша-человека, поскольку любой когда-либо родившийся детеныш всегда принадлежал к тому же виду, что и его мать. Вся система именования видов прерывными именами настроена на один срез времени, на настоящее, когда предки удобно отсекаются от нашего понимания (а «кольцевые виды» тактично игнорируются). Если бы каким-то чудом каждый предок сохранился в виде ископаемых останков, прерывное именование стало бы невозможным. Креационисты ошибочно любят ссылаться на «разрывы», которые якобы приводят в замешательство эволюционистов, но разрывы являются подарком судьбы для систематиков, которые по понятным причинам хотят давать видам раздельные имена. Спорить о том, принадлежат ли останки «действительно» австралопитеку или человеку – это всё равно что спорить о том, можно ли называть Джорджа высоким. В нем пять футов и десять дюймов роста – разве это не все, что вам нужно знать?