Размышления о Кристе Т. - Криста Вольф

О хотении не могло быть и речи. Вот только в эти дни она — как бы это поточней выразиться? — была слаба и податлива на сверхъестественное. Рецидив, констатирует она. Пусть рецидив, что с того?

И тут она слышит — ведь к чему человек стремится, то он непременно услышит, — что собирается группа. Шествие пилигримов, говорит она фрау Крегер, но та ее не понимает. Скоропостижная смерть одной женщины, которой «енерал» из Нигендорфа предсказал близкое несчастье, очень повысила его акции. Самое время отправиться к нему всем страждущим и обремененным.

Есть еще место? — спрашивает Криста Т. словно невзначай. Тогда бы я составила вам компанию. В жизни надо повидать всякое. Это отговорка для себя самой.

Подобие фургона, ни свет ни заря. Папаша Фукс — у него неизлечимая болезнь. Уже упоминавшаяся Крегерша — та, верно, надеется услышать что-нибудь про своего без вести пропавшего мужа. Тощая фрейлейн Финсен, она уже изрядно поотцвела, ей разве что нечистая сила поможет найти жениха. Еще несколько человек такого же рода. Все удивлены, но самую малость. С чего это учительша выбралась к «енералу»? Вряд ли у нее какая-то хворь, в деревне знали бы. Может, несчастная любовь? Или болезнь отца? Тот усыхает день ото дня, а она очень любит старика. Фрау Крегер вздыхает. Не каждый христианин несет свой крест напоказ всему свету.

Районный центр. Если кто хочет выйти, еще не поздно. Это адресовано мне, я же знаю папашу Фукса. Ему вроде бы по нраву, что я пропускаю его слова мимо ушей. Похоже, они все не прочь, чтобы я с ними ехала. Ick glцw ja doar nich an — я в это не верю. Слова Крегерши. Ick ook nich — я тоже нет. Баста.

Потом пошли незнакомые деревни: Герен, Козеров. И то место, где в лесу лежит и дотлевает противогаз, об этом мы уже говорили, когда нынешний день был далеко впереди, теперь он придвинулся вплотную. Она думает: нет, не думает, а видит, как раздвигается занавес перед картиной, которую она давно избегает, только на сей раз она видит ее в другом ракурсе из положения вне картины, видит застрявший в снегу грузовик с боеприпасами, себя самое в кабине, а метрах в двух — маленький холмик, у холмика — сверток, немного мяса, немного костей, немного ткани, все это постепенно заносит снегом.

А вы, фрейлейн, часом не увильнете? Фрау Крегер всегда очень четко выражает свои мысли. Нет, почему же… Кстати, говорят, что он предсказывает чистую правду.

9

Wat de Generool seggt hett — что рек «енерал».

А вдруг она просто-напросто его выдумала? Ведь если бы его не было, его следовало бы выдумать, потому что он был ей нужен. Вот только у нее не хватало духу выдумывать, но об этом в свое время. Итак, он был, он действительно появился, но осторожности ради был тотчас снова упрятан за ироническую реплику: «Что рек „енерал“.

Не угодно ли вам будет подойти поближе, фрейлейн?

То, что подошло ближе, не было просто любопытством, просто верой в чудеса, просто готовностью упасть ниц перед сверхспособностями другого, и собеседник, австриец, отставной генерал-полковник, которому помогала молодая, робкая женщина в баварском платьице, — этот человек сразу все угадал.

Он предложил ей сесть лицом к свету, так они все делают. Сам он сел спиной к окну и видится только неясным силуэтом, так начинается всякое шарлатанство, всякая исповедь и всякий допрос.

Как вас зовут? Студентка, если не ошибаюсь? Вот видите. Впрочем, это не относится к делу. В такое время года и не на занятиях? Или теперь каникулы начинаются раньше, как почти все?.. Он смеется. Ну да, каждому человеку нужен порой внеочередной отдых.

Она не успела еще до конца разглядеть комнату, прочесть настенные изречения, которые все говорят о скудости человеческих сил, не изучила цинковые кружки на полке, а он уже знает все, что хотел знать.

Он просит ее показать ему руку, ей это кажется безвкусицей, может, ей вообще лучше уйти? Генерал сразу угадал ее мысль, душевное движение проникло до кончиков пальцев. Вот видите, говорит он. Никаких других ухищрений ему не надо. Он так в себе уверен, что может пренебречь привычным реквизитом своего искусства: кофейной гущей, картами… Вообще-то он гадает и на кофейной гуще, и на картах, она это знает, и он, ловя ее взгляд, чуть заметно пожимает плечами: видите ли, фрейлейн, люди хотят, чтобы их обманывали. Но вы… Тот, у кого столь отчетливо выражены линии руки… А ты ступай, холодно говорит он своей жене.

Ваш отец, если не ошибаюсь, занят в интеллигентной профессии. И он хороший отец. Умный, искусный во всем, включая ручные поделки. Жив ли он? Да, жив, хотя, как вы сами понимаете, человеческой жизни положен предел… Кроме вас, еще двое детей. Только одна сестра? И очень любимая, это ясно видно. А касательно второго, — прошу усвоить, что в мире, с которым я имею дело, существуют не только выжившие, не только рожденные дети.

Так я и думала: выкидыш. Родители хотели скрыть это от нас, но я всегда что-то подозревала.

Генерал доволен.

Кстати, фрейлейн, а известно ли вам, что для вас имеет большое значение смена фаз луны? Что именно ей вы обязаны своей тягой к юго-восточной линии? Впрочем, в вашем юном возрасте эта линия еще не могла так отчетливо проявиться. Позже, когда вы устроитесь на жительство в каком-нибудь большом городе, в Дрездене к примеру, вы, думается, вспомните обо мне…

Теперь о звездах… Да, Венера и Сатурн стоят очень близко. Венера, любовь или нежность, она всегда здесь присутствует. Впрочем, не тревожьтесь; я вижу, как вокруг вас собирается целый хоровод звезд. Очень многое, очень разнообразное таится и открывается в нем, богатые задатки, многосторонние интересы…

Он приоткрывает некоторое сродство душ: кому неизвестно, что порой и богатство может стать в тягость?

Тут я просто обязана добавить, потому что иначе мне не знать покоя: этого генерала она, разумеется, выдумала на другой день после сеанса, когда сидела одна, в своей комнате, устремив взгляд на семнадцать тополей, положив перед собой дневник. Она сочинила его с самыми лучшими намерениями, чтобы быть точной, чтоб быть объективной, чтобы записать речь генерала в его выражениях, ни разу не прервав его, даже когда стесняется. Можно ли поступить справедливее? Она справедлива, как каждый из нас: выжимает все до предела, все, что сделано из ее материала, а остальное, запутанное, ошибочное, глупое до идиотизма, непременно помянет.

Я возьму на себя смелость подправить ее и сама придумаю своего генерала. Я справедлива, как каждый из нас, чего же больше?

Вам предстоит экзамен, говорит генерал. Сдадите вы его без особого блеска, что для вас не будет неожиданностью. Я бы даже сказал «посредственно», не знай я, что ваша интеллектуальная и мыслительная сфера, в настоящее время несколько ограниченная, впоследствии должна расшириться. Вам известно, надеюсь, что женщина достигнет своего потолка перед тридцатилетием. У вас же это может произойти и несколько позже.

Будьте осторожны, продолжает генерал, ближайшее полугодие будет для вас не совсем простым. Нервы у вас в плохом состоянии. В вас дремлют зачатки многих болезней. А то, что происходит с вами сейчас, я назвал бы временной нежизнеспособностью.

Тут генерал бросает на нее быстрый взгляд, чтобы удостовериться, можно ли дать себе полную волю — или как это у них называется, — и видит, что можно.

Душевные затруднения, продолжает он, будут усиливаться всякий раз, когда вам надо будет принимать какое-нибудь решение.

Криста Т., ах да, Кришан, сидит и чувствует свои собственные мысли: он прав. Свет окна, против которого он ее посадил, открывает ему и эту ее мысль, он удобнее откидывается в кресле, он уже не так крепко держит ее руку, он даже позволяет себе заполнить возникшую пустоту маленьким трюком, из тех, что у него всегда наготове.

В недалеком будущем, говорит генерал, вам предстоит участвовать в похоронах, скорее всего — похоронах тетушки, возраста от шестидесяти до семидесяти лет.

После этих слов генерал видит: дама опять от него ускользает. Ничего не выйдет, мой генерал, придется вам поднатужиться.

Вы слишком много размышляете, говорит генерал, и в голосе у него появляется некоторая настойчивость. Если позволите дать вам совет: избавьтесь от этой изматывающей нервы привычки. Поверьте, через три-четыре года — я ведь не ошибаюсь, вам действительно двадцать четыре года? Вот видите: то есть лет в двадцать шесть-двадцать семь для вас все переменится. Ваша констелляция убеждает меня: вы превзойдете своих ровесников. Это признают все, если вы только проникнетесь доверием к себе: станете целеустремленной, но будете остерегаться перенапряжений, избегать крайностей, хотя бы минимальное умение жить, дорогая фрейлейн, отнюдь не повредит вам…

Лишь теперь — я вижу это — она складывает оружие, и я вместе с ней. Будь он, несмотря ни на что, ловцом человеков, найди он — в те дни только он — хоть слово, которое ее смягчило бы, принесло облегчение…