Воспоминания - Лидия Авилова

Хорошо! Зеленой стеной стоит сад, и как темная тоннель — аллея. Розы розовые, розы красные, розы белые… Громадная клумба белых крупных роз. Кругом бассейна — пестрым венком левкои. Какая тишина! Только тихо-тихо шумит дождь…

[Летний день в Клекотках]

Вспоминается летний жаркий день. Я сижу в кабинете со спущенными шторами. Хочется писать, но ручка прилипает к пальцам, на лицо садятся мухи, и надо их отмахивать, из чернильницы лезут мухи… Сижу и ничего не делаю. И вижу, как из Селезневского сада идет с книгой Нина. Идет сперва тихо, спокойно и вдруг бросается бежать, неловко, чуть-чуть бочком. Кто-то спрашивает ее о чем-то, и она на бегу отвечает: «Жарко!»

Это было когда-то, это почему-то запомнилось. Я тогда подумала: почему Нина не умеет бегать?

Ах, сколько было этих дней в кабинете, с мухами, с жарой, с мыслями о чьих-то чужих и небывалых жизнях, потому что в своей было тихо, покойно, жарко…

Протягивалась Мишина рука и подавала на листьях клена ягоды земляники.

Мимо окон, от крыльца к балкону, проходил Лева и за ним лениво плелась собака, потряхивая ушами. Лодя спрашивал во дворе: «А нельзя ли принести квасу? Похолоднее!»

И жара все сгущалась и от опущенных занавесок, и от гудения мух, и от гама домашней птицы, и от немолчного чириканья воробьев. Индюшки звенели как колокольчики, и резко кричал гусак.

— Да уберите вы эту чертову птицу! Зарежьте ее, что ли! Я не знаю… Но это невыносимо, наконец! — Какой странный голос у Лоди, когда он сердится.

— Слушаюсь! — вспыльчиво и насмешливо откуда-то отвечает Лева. Мне смешно. Оба сердятся.

А солнце уже склоняется к деревьям Селезневского сада. Скоро будет прохладнее. Скоро вечер. У колодца уже слышен смех, крики и всплески воды. Сейчас, быстро мелькая босыми ногами, пойдут по дорожкам поденные с лейками, и весело зажурчит вода через ситки. Напьются земля и цветы…

[Петербург]

В 1887 году я вышла замуж и переехала в Петербург. Мне нравилось переменить жизнь так, чтобы старая и новая совершенно не походили одна на другую с внешней стороны. На Б. Итальянской, рядом с пассажем, в третьем дворе и третьем этаже я нашла квартиру в 5 комнат, выкроенную так хитро, что окно гостиной сходилось под острым углом с окном столовой, а окна спальной и смежной комнаты, уже предполагавшейся для детской, выходили в такие узкие и глубокие колодцы-дворики, что даже в самый яркий, солнечный день в них было темно. Таких домов и квартир я в Москве не видала. Это было совершенно ново. Чтобы выйти на Невский, надо было только пройти через пассаж или по короткой Михайловской улице. Еще одним важным преимуществом этой местности было то, что моя сестра, Надежда Алексеевна Худекова, жила на Фонтанке, в нескольких минутах ходьбы от меня. Я позвала ее с мужем и еще двух-трех лиц к нам на новоселье, не дожидаясь устройства квартиры. Стулья были, стола не было, и мы приспособили вместо него ящики. Беспорядок в комнатах был невыразимый. В передней С. Н. Худеков сказал мне: «Вы звали на новоселье, и я счел нужным надеть фрак». Он действительно оказался в старом фраке вместо пиджака. Жилет остался пиджачный, высокий.

У Худековых жизнь тогда была чрезвычайно замкнутой. Он уже несколько лет был редактором Петербургской газеты, очень много работал. Газету он сперва арендовал у И. А. Арсеньева, а потом купил. Первый номер этой газеты вышел 1 января 1867 года и в течение 1867–1868 года выходил под редакторством Арсеньева. В 1869 году его заменил временный редактор В. К. Тихомиров, а 8 июля 1871 года Арсеньев заявил Главному управлению по делам печати, что передал газету отставному майору С. Н. Худекову. С 8 июля газета была временно приостановлена, а № 1 газеты под фирмою С. Н. Худекова вышел 1 августа 1871 года. Газета была мало распространенной, печаталась всего в количестве 600 экземпляров. Было время, когда она печаталась в маленькой типографии «Человеколюбивого общества», на машине, которую вертели мужики. Бывало, номер готов, сверстан, но колесо машины вертеть некому, потому что одни вертельщики напились, а другие выбились из сил.

Сергей Николаевич взялся за дело энергично и сумел подобрать талантливых и полезных сотрудников. Они быстро двинули газету вперед. До 1875 года газета выходила 4 раза в неделю, затем — пять раз, с 1880 года разрешено было ее выпускать 6 раз, а с 1882 года она стала ежедневной. Кроме того, она увеличилась в объеме в четыре раза. Сергей Николаевич сам, как главный редактор, очень много работал, и к нему ходили только по делам редакции. Квартира была тесная, так как, кроме своих собственных троих детей, у Худековых воспитывались двое детей близких родственников и еще один мальчик, приемыш.

Конечно, и сестра была очень занята. Она с самого замужества стала работать в газете как переводчица романов, помещаемых ежедневно. Позже она стала писать рецензии о театре и изредка печатала собственные маленькие рассказы. Когда я, еще до замужества, приезжала иногда из Москвы погостить у Худековых, мне очень интересно было не познакомиться, а посмотреть на писателей, которые приходили к Сергею Николаевичу. И вот помню, как Сергей Николаевич позвал меня один раз и сказал: «Иди. У меня сидит поэт Минаев. Ведь знаешь?» Я знала Минаева, хотя его поэзия не трогала меня. Но сестра была в восторге от него, находила его очень талантливым, интересным, хотя и очень злым. Она сейчас же решила, что такое знакомство доставит мне громадное удовольствие. «Вот ты увидишь… Он удивительный… И я уверена, что он сейчас же напишет тебе стихи!» Мы отправились в гостиную, и Сергей Николаевич сейчас же привел туда Минаева. Тот поздоровался с Надеждой Алексеевной, потом хотел пожать мне руку, но споткнулся, крепко наступил мне на ногу и икнул. Не могло быть сомнения, что он был сильно не трезв. Сестра оживленно заговорила с ним, но он в ответ только непонятно что-то бурчал и очень скоро поднялся и, неуверенно ступая, направился в переднюю. «И это поэт!» — сказала я. «И какой талант! — восторженно подхватила сестра. — Ну что ж такого? Немного выпил. С ним это, правда, часто случается, но, вероятно, ему это необходимо. У нас большинство талантливых людей более или менее пьяницы. Что же делать?»

Проводив Минаева, Сергей Николаевич вернулся к нам. «Ну как? Что? — спрашивал он, ероша себе по привычке длинные волосы и лукаво посмеиваясь, — очарована? влюбилась?»

Здесь же я познакомилась с Н. А. Лейкиным. Эти два сотрудника были одни из тех, кому Петербургская газета была больше всего обязана своим преуспеванием. Столпы. И Сергей Николаевич ими особенно дорожил. «Ты Минаева не оценила, не разглядела, — говорила мне сестра, — ну а этот [Лейкин] не может тебе понравиться. По-моему, это какое-то недоразумение: почему он пишет, а не торгует в лавочке? Да он сам хорошенько не понимает, что он пишет: воображает, что все это очень серьезно, а почему-то выходит смешно, хотя он и не собирался смешить. Он и сам такой: смешной, а воображает себя серьезным». Меня, прежде всего, удивила его наружность: он был очень маленького роста, хромой, с очень толстым носом и толстыми искривленными губами. Только глаза были недурны: темные, живые, добрые. Волос надо лбом было очень мало. «Я не лысый, — объяснял он, — но когда я пишу, я накручиваю волосы на палец и дергаю. Я без этого не могу. Вот и повыдергал!»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});