Выходец с Арбата - Валерий Алексеев

31

Короче, ситуация стремительно развивалась — причем в совершенно неожиданном направлении. Дошло до того, что с санкции Конрада Дмитриевича Бичуев уже представлял институт на международном симпозиуме, а содокладчиком был Анисин, выступление которого явилось, по выражению газет, «праздником научной мысли». Надо было что-то срочно предпринять. Но что? Вернуть к жизни Конрада Д. Коркина не представлялось возможным: после бичуевской защиты он удалился от дел и, по слухам, то ли уехал лечиться, то ли просто никого не принимал на дому. Мне пришла в голову идея массового воздействия (скажем, на тот же симпозиум). Было бы очень эффектно, если бы все участники этого научного форума начали дружно скандировать: «Лап-шин! Лап-шин!» Но Фарафонов деликатно напомнил мне, что такая задача ему не по плечу: над аудиторией он не властен.

— А кстати, Володя, — спросил он. — Сколько пунктов нам еще осталось выполнить?

Этого я и сам еще в точности не знал, а потому скакал уклончиво, что самое главное у нас еще впереди.

— Жаль, — промолвил Фарафонов со вздохом. — Жаль, а то я уж начал подумывать о заслуженном отдыхе.

— Какой такой еще отдых? — сердито спросил я.

И Фарафонов задумчиво ответил в том смысле, что генеральной цели достигнуть, как видно, непросто, и хочется ему забыть о своем богом проклятом даре, найти себе надежную бабенку и зажить попросту, как все люди.

Я понимал его прекрасно: как и все уголовники с прошлым, Юра страдал тоской по простому патриархальному быту. Тут сказывалось, видимо, и влияние Марфиньки — маленькой мещаночки с мизерными запросами. Меня это мало волновало, поскольку Фарафонов был у меня в руках: я один знал о том, что имелось на совести у этого человека. И все же с такими настроениями Фарафонов не годился для ответственных дел. Пришлось напомнить ему о духе и букве нашего соглашения, на которое он, черт побери, сам напросился.

— Да я не возражаю, — вяло сказал Фарафонов. ~ Скучно только чего-то. Два месяца прошло, а конца не видать.

— Конечной цели, Юра, — ответил я ему, — конечной цели у науки нет и быть не может. Познание — это процесс. Мы с вами лишь устраняем препятствия на пути движения научной мысли.

— Чьей мысли-то? — полюбопытствовал Фарафонов.

— Коллективной, разумеется, — ответил я хладнокровно. — А в чем, собственно, дело? Через месяц вы будете свободны, как птица. Или вы чем-нибудь недовольны?

— Да мне-то что, — уклончиво сказал Фарафонов. — Перспективы не вижу. Вот не вижу — и все.

— А вам, Юрий Андреевич, ее видеть и необязательно. Достаточно того, что я ее вижу.

32

А тучи над моей головой все сгущались, и вскоре упали первые капли дождя. Меня вызвал к себе Бичуев (не встретил в коридоре, как раньше, а именно вызвал: он теперь сидел в кабинете Конрада Д. Коркина), и ледяной блеск его очков не предвещал ничего хорошего.

— Вот что, Владимир Лаврентьевич, — сказал он, потирая двумя пальцами свой лоснящийся носик. — У людей создалось впечатление, что вы топчетесь на месте. Пора вам отчитаться за свою работу, хотя бы вчерне.

Я похолодел. Вот это был удар так удар! Враги мои нащупали самое уязвимое место: последнее время мысль моя была занята только борьбою, и к работе я несколько поприостыл.

— Что ж, это справедливо, Иван Иванович… — начал я.

И кто бы мог подумать, что придет время, когда я вынужден буду вспомнить его имя-отчество? На протяжении нескольких лет этот человек был для меня безнадегой Бичуевым, и вот своими руками, можно сказать, я сделал из него человека.

— …но не кажется ли вам, что начинать с меня было бы стратегической ошибкой? Анисин выступал на симпозиуме, вышел в большой эфир, ему и карты в руки. А уж затем, попозднее…

— Анисин отчитывается на Ученом совете сегодня, — блеснув очками, сказал Бичуев. — Следующая очередь ваша.

— А в качестве кого вы, собственно, это говорите?

— В качестве исполняющего обязанности директора института.

Вот как. Две новости подряд, и обе я проморгал. И Марфинька нам ничего не сказала. А может быть, сказала, но не мне.

— Когда… в котором часу выступает Анисин? — спросил я прерывающимся голосом.

Бичуев посмотрел на часы.

— В семнадцать ноль-ноль, — ответил он любезно. — Но заседание закрытое, имейте в виду.

В приемной возле Марфинького стола увивался Фарафонов. Видимо, я застал их врасплох, потому что оба они уставились на меня чуть ли не с испугом.

— Юрий Андреевич, на пару слов, — холодно сказал я и взялся за ручку двери.

— Он что вам, мальчик на побегушках? — звонким голосом спросила Марфинька.

Я пожал плечами и вышел.

33

Фарафонов догнал меня в коридоре, возле курилки.

— Не сердитесь на нее, Володя, — сказал он, положив руку мне на плечо. Сами понимаете: женщина. Она ревнует меня буквально ко всему.

— И к вашему прошлому, видимо, тоже. — Я высвободил плечо и сел на диван.

Фарафонов остался стоять. Я взглянул ему в лицо — он жалко моргал глазами.

— Это запрещенный прием, — тихо произнес он.

— Разве? — осведомился я. — Мы об этом не договаривались.

Фарафонов подумал.

— Ладно. Какие будут указания?

Я сжалился над ним.

— Садитесь.

Он сел чуть поодаль.

— На заседание Ученого совета вы можете пройти?

— Могу. Но потом меня выставят.

Вот черт! Я об этом забыл. Массовое воздействие ему недоступно.

— Ну, хорошо. Необходимо укоротить Бичуева. Он окончательно зарвался.

— Каким же образом?

— Скажем так. Минут через двадцать он пойдет в зал заседаний. В коридоре его обступят люди, станут надоедать вопросами. Вы встанете вот здесь, возле лестничной клетки, так, чтобы не бросаться в глаза. Неожиданно Бичуев снимает пиджак и…

— Он старый человек, Володя, — перебил меня Фарафонов.

— Да, да, — поспешно согласился я. — Недозрелая идея. Тогда так. Он отдает идиотский приказ…

— Например?

— Например, выносить на улицу несгораемые шкафы… Нет, не то. Мы не должны выставлять его невменяемым. Полная неспособность к руководству — вот что должно быть ключом. Может быть, вы что-нибудь посоветуете?

— Не понимаю, что это даст, — сказал Фарафонов. — Старика уберут, и его место займет Анисин. Вы, Володя, пока не котируетесь.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил я, глядя ему прямо в глаза.

Фарафонов сокрушенно молчал.

— Ах ты выходец проклятый! — заорал я, не помня себя от бешенства. — Ты еще будешь мне шпильки подсовывать? Делай, что сказано!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});