Коллекционер сердец - Джойс Оутс

И вдруг Джон со всей ясностью ощутил, с какой настороженностью относится к нему теперь отчим. Куда только делись его командирские замашки, сарказм и хвастовство, которые он проявлял наедине с Мириам! Едва в доме появились Джон и Лорел, как он стал приторно любезен, так и лебезил перед ними, прямо из кожи вон лез. Он был по-прежнему крупным, ростом не меньше шести футов, с массивной грудью и толстым животом. И вот с кривоватой, немного мальчишеской улыбкой заметил:

– Ну, ты поняла, о чем я толковал, Мирьям. – И заговорщицки подмигнул, делая вид, что ослеплен красотой Лорел. Эти посторонние люди в его доме отчасти принадлежали ему – с ними придется иметь дело, приглядеться, оценить их возможности и – кто знает? – может, даже как-то использовать их. И уж само собой разумеется, он задавал Джону массу вопросов о «клиентах-миллионерах».

А рядом была Мириам, мать Джона, написавшая им письмо с приглашением, исполнявшая роль пожилой хозяйки дома старательно и автоматически, со слабой улыбкой на губах. Она задавала совсем мало вопросов и только все смотрела, смотрела на сына и улыбалась, улыбалась. А Джон думал: Почему? Почему ты меня от него не защищала? Почему до сих пор с ним? Что есть твоя жизнь, и как можно ее выносить? Почему не увезла меня? Почему мы оба с тобой не убежали куда угодно, куда глаза глядят, чтобы спастись? Почему? С возрастом Мириам стала казаться совсем хрупкой и слабой, точно косточки ее в обертке из тонкой слегка блестящей кожи истончились и могли в любой момент сломаться. И еще у нее появилась привычка часто откашливаться, стеснительно прикрывая ладонью рот. Джону показалось, что она его боится, боится, что сын вдруг возьмет ее за руки, заглянет в глаза и заставит признать существующую между ними связь. Почему?

Разумеется, Джон не стал этого делать. Ему не хотелось огорчать мать, ставить ее в неловкое положение – нет, ни за что и никогда!

По его подсчетам, он не прикасался к матери уже двадцать восемь лет.

Лорел, красивая и проницательная Лорел почувствовала возникшее напряжение, но не подала виду. И, к изумлению Джона, повела себя с матерью просто изумительно, прямо как дочь – говорила в основном только с Мириам, заговорщицки шепталась о чем-то, оставшись наедине, противостояла неуклюжим попыткам Джека Шредера завести разговор без участия Мириам или же сделать ее объектом насмешек. Лорел поставила себе цель получить удовольствие от этого визита. И она решила, что ей должна понравиться мать Джона – до чего славная женщина, правда, несколько подавленная присутствием мужа, но очень милая и умная.

– И знаешь, вы с ней очень похожи, – несколько раз повторила она.

Джон осторожно спросил:

– Внешне или по характеру?

– Пока еще не разобралась, не знаю, – рассеянно ответила Лорел. – Но сходство, несомненно, есть и в том и другом плане.

14

Дом, в котором жили теперь отчим с матерью, являл собой дешевый и претенциозный образчик ранчо. Тот, прежний, дом был истинным домом, где остались воспоминания, боль. Джон живо помнил все его комнаты – холл наверху, ванную со старомодными кранами и саму ванну, которая так легко пачкалась, и бедная Мириам была вынуждена оттирать, драить, скоблить… Хорошо помнил он и кухню в старом доме, где золотистый свет заходящего солнца проникал в окна, наполняя помещение волшебным сиянием. А внизу, в подвале, свет тускнел, затемнялся, просвечивая сквозь толстый налет пыли на окнах. То были совсем узенькие окошки, размером примерно восемнадцать на десять дюймов, слишком маленькие даже для того, чтобы в них мог пролезть узкоплечий и тонкокостный мальчишка. Хотя много раз он, запертый в подвале на ночь для обучения «дисциплине», подтаскивал к одному из них шаткий стул, вставал на него и смотрел.

Но даже днем почти ничего не было видно, кроме травы, мусора, грязи. Как в могиле. И все равно он становился на стул и смотрел на волю.

А команда была всегда одна и та же: «Снимай штаны, мальчик».

Почему именно «снимай», а не «спускай»?…

А на следующий день мать, улучив безопасный момент, когда они оказывались одни, с жарким упреком шептала:

– Если б ты заплакал, Джон! Ну, как делал раньше. Он думает, ты над ним издеваешься. Тем, что никогда не плачешь.

15

Замышлял ли он, Джон Шредер, убить своего отчима, Джека Шредера, или все произошло совершенно случайно, и скоропостижная смерть на озере была совершенно непредсказуема? Он и сам часто раздумывал над этим. Да, представьте себе! Часто задавал себе этот вопрос.

Безусловно, он, подобно многим мужчинам и женщинам его круга, был как в профессиональном, так и поведенческом плане человеком вполне предсказуемым, умеющим заранее обдумывать свои действия. Мужчиной, обладающим ледяной выдержкой, оценивающим себя трезво и без малейших признаков сентиментальности. Джон был уверен: он знает о себе все – й не потому, что на протяжении нескольких лет проходил курс лечения у психотерапевта, просто по природе своей он был склонен к самоанализу. И если бы стал не архитектором, а живописцем, то его автопортреты отличались бы безжалостной точностью и правдивостью.

– Ты слишком строг к себе! – не раз замечала Лорел.

– Уверен, что недостаточно строг, – отвечал Джон.

К примеру, он давно понял, что каждому человеку свойственно выстраивать в уме собственную жизнь в форме повествования, где все остальные люди становятся героями второго плана. Искушение это было продиктовано желанием уверовать в собственную значимость. Еще одна из иллюзий.

«Кто угодно, только не я, – говорил он себе. – Это выбили из меня давным-давно».

Так оно и было. Он был просто уверен в этом.

16

В воскресенье утром, если верить последним сводкам погоды, ураган благополучно покинул их края и умчался к морю, и Джеку Шредеру не терпелось поехать и посмотреть, какой ущерб был нанесен его собственности на берегу озера Чинкуапин; весь предшествующий день он говорил только об этом.

– Не кажется ли тебе, что это превратилось у него в своего рода навязчивую идею? – мягко заметил матери Джон.

На что Мириам осторожно ответила:

– Просто он думает об этом, вот и все.

Естественно, Джон вызвался сопровождать отчима.

Вернее, отвезти на машине. В новенькой «тойоте» последней модели, которой так шумно восхищался Джек, хотя все знали, что он не одобряет иностранные автомобили.

Джон вел машину и не слишком прислушивался к воркотне отчима и его несвязному монологу. Он никогда не рисковал, никогда не делал того, что хотелось, поскольку умел внушить себе, будто этого ему не хочется вовсе. И что все люди по большей части просто не могут позволить себе того, чего им хотелось больше всего на свете.

17

– Помнишь Увертыша?

– Что? Кого?

– Увертыш. Помнишь?

– Кто? Кто это такой?

Он слышал и прекрасно помнил, Джон сразу это понял по тому, как Джек напрягся на сиденье, и заговорил еле слышным голосом:

– Ну а Керли? Керли-то ты помнишь?

– Керли?…

– Щенка. Кокер-спаниеля. Ты знаешь.

Джек Шредер пошевелил губами. Со свистом втянул воздух сквозь вставные зубы и, видимо, размышлял над тем, как лучше ответить и отвечать ли вообще. Они уже приближались к озеру Чинкуапин, на всем пути были заметны следы урагана: поваленные деревья, сломанные ветки, несколько брошенных машин, часть асфальтовой дороги была залита грязной водой – глубина луж составляла не меньше шести дюймов.

– Щенка, Керли. Неужели не помнишь? Я помню. – Джон умолк и, глядя перед собой на дорогу и отмечая, что хоть ветер и стих немного, окончательно еще не улегся. – Щенка, которому ты позволил умереть.

– Я… я не помню.

– Щенка, которого ты убил.

– Что? Щенка? Не помню я никакого щенка.

Он слышал, и помнил, и знал, но поднес сложенную чашечкой ладонь к уху, подался к Джону, но в глаза смотреть избегал.

Джон бросил небрежно:

– Ладно. Не важно. Не бери в голову, Джек.

Они поехали дальше. Бледное, затянутое туманной дымкой солнце светило, казалось, со всех сторон. Дорожный знак возвещал, что до деревни Лейк-Чинкуапин, через которую они должны были проехать на пути к домику Джека, осталось три мили.

В наступившей неловкой тишине Джек Шредер откашлялся и пробормотал:

– Сроду не держали в доме собаки, твоя мама всегда говорила, что они действуют ей на нервы. Сам знаешь, какая она у нас дерганая. – И когда Джон не ответил, делая вид, что не слышал, добавил уже громче: – Мой отец их прямо терпеть не мог.

18

В шестнадцать лет Джон Шредер собирался стать телохранителем, пройдя специальную тренировку, поэтому знал, как делается искусственное дыхание рот в рот. И попробовал сделать его отчиму, когда того хватил удар прямо на берегу озера Чинкуапин. Но все попытки оказались безрезультатными.

Тогда он поехал в деревню, вызвал по телефону «скорую помощь» и вернулся к озеру, где его и нашла рядом с безжизненным телом старика бригада врачей. Он склонился над телом Джека Шредера – тот лежал на спине, на сыром заваленном мусором пляже. Джон поднялся и сказал тихо: – Мой отчим… кажется, он умер.