Франсуа Винсент - Олег Ёлшин

– Вы их бросите с этого обрыва? – пришел в себя коротышка.

– Да, если вы не избавите меня от них.

– Простите?

– Здесь пять миллионов. Вам нужны эти деньги?

– Не знаю, что вам ответить… Постойте… Не бросайте… Да! Конечно!.. Но, я не понимаю…

– А вам и не нужно ничего понимать. Вы только что хотели оказать услугу и спасти меня? В свою очередь, я хочу вас отблагодарить, вручив этот саквояж. Вы согласны?

– Да!..

– Но, с одним условием. Вы должны потратить их на благое дело.

– О! Месье, конечно!.. Но, я не понимаю…

– Так берите же, пока я не передумал! – закричал он.

Тот схватил чемодан и бросился прочь. Бежал от этого русского так быстро, насколько могли нести его маленькие ножки. А русский стоял у края обрыва и хохотал. Француз удалился на сотню метров, остановился, обернулся, показывая на чемодан. Словно, не верил в такую удачу и спрашивал разрешения. А он хохотал все громче и махал ему рукой.

– Проваливай!!!

Тогда маленький, но прыткий француз, уже более уверенной походной засеменил прочь. Куда он шел – сомнений не было. Куда ведут все дороги в Монако? Конечно же, в казино! Теперь он был спокоен. Он вернул эти деньги! Вернул все до единого цента!

15

Больше он не летел, а медленно тащился по полям и холмам, почти не давил на педаль и не радовал свою машину сумасшедшей гонкой. Ехал и думал. А перед глазами стояли не любимые руки Мари, не ее глаза, а пропасть, от которой он едва отошел. Он не смог сделать шаг, который с того обрыва делали многие. За сотни лет жизни этого казино люди проигрывали, шли к обрыву, а потом дальше вниз, в пропасть, в неизвестность… Что с ними сейчас? Как искупают они этот шаг?

Снова деньги. Почему, когда их мало или нет вовсе, ты бескорыстен и чист перед совестью своей. Но почему, когда они появляются – взамен, отбирают частицу души, и ты уже не имеешь друзей, завидуешь алкашу, который готов снять с себя последнюю рубашку, не имеешь женщины, лишь покупаешь ее тело. Не имеешь ничего. И все, что не имеет цены – теряет смысл. А, может быть, то, что этой цены не имеет – бесценно! И никакие деньги не помогут. И сейчас эти глаза – нет, не любимой женщины, а его друга, спустя столетия стояли перед ним и не давали покоя. Теперь он хорошо понимал Мари, которая не могла быть с ним, потому что до сих пор не могла переступить через себя, не помнить взгляд ее брата. Закрыть на это свои красивые, такие добрые и грустные глаза. Как можно искупить то, чего не вернуть? Где предел совести, которая гложет? Совесть. Уже вторая жизнь проходит, а ей все мало…

И подумал, – если все это когда-то закончится, насколько аккуратно он будет идти по этой земле, делая каждый шаг в неизвестность, который всегда сможет потом вернуться к нему.

Что же делать – бояться? Не идти, не жить? А может, просто научиться любить? Тогда не наступишь и не раздавишь. А может, эта любовь и научит тебя ходить, и жить. И уже не важно, кого ты любишь! Тогда к тебе будет возвращаться не проклятие, но сама любовь. Может быть, не в этой жизни, но это уже не важно. А важно, что ты, наконец, будешь свободен! И начинать новую жизнь будешь с чистой совестью – не с белого листа, а оттуда, где остановился когда-то. Если, конечно, оно того стоило…

Как в это мгновение он снова захотел оказаться в рваных, потертых джинсах, сидеть на деревянной скамейке, зарабатывать свои первые копейки и просто жить…

Он снова находился в том величественном Храме, который пережил в не одну жизнь и не одну революцию. Его строили столетия, потом пытались разрушить, снова строили и возносили, как возносятся души праведных за той чертой… В его стенах устраивали вертеп, а потом освящали, и после он своим великолепием короновал Наполеона, снисходительно глядя даже на него. Он пережил средневековье инквизиции. С него сбрасывали статуи и возводили химеры. Все взлеты и падения этой великой страны не обходились без его участия. Нотрдам де Пари. Маленький остров Сите в самом центре Парижа, и на нем этот великий католический Собор.

В таком месте чувствуешь себя ничтожным, но связанным воедино с божественным космосом там, над его готическим шпилем. Именно сюда он решил прийти и отдать все, что у него оставалось. А было у него так мало! – думал он, разглядывая Собор.

– Месье, я хотел бы сделать пожертвование.

– Пожалуйста, – ответил ему служитель Храма, – по периметру Собора находятся урны для пожертвований, вы можете выбрать любую.

– Боюсь, что такая урна будет слишком мала.

– Если месье желает внести значительную сумму, он может опустить туда чек.

Но ему хотелось сделать это наверняка. Сделать так, чтобы этот чек не затерялся где-нибудь на дне деревянной коробки, а потом каким-то невероятным образом не оказался в его портмоне.

– И все-таки, месье, я хотел бы внести очень значительную сумму. Вы мне не поможете? Я могу встретиться с настоятелем Собора? Если, конечно, это возможно…

– Приходите завтра. После мессы он некоторое время будет здесь. Я доложу о вас, – равнодушно сказал служитель и откланялся.

– Благодарю, – смиренно сказал он так, словно был просителем, а не хотел пожертвовать миллионы. Как непросто было избавиться от этих денег – в этом он уже убедился.

На следующий день он пришел немного раньше и по окончании службы попросил об аудиенции. Его вежливо проводили в комнату, где он какое-то время ждал. Наконец, появился священнослужитель. Это был почтенный мужчина, не очень пожилой, энергичный, с живыми, пронзительными глазами.

– Вы хотели внести некоторую сумму на счет нашего Собора? – спокойно спросил он.

– Прошу простить за беспокойство, но я хотел сделать это лично.

– Церковь приветствует такие поступки. Слушаю вас?

Он протянул чек, и тот оказался перед глазами священника. Это была не купюра в пятьсот евро. Там была прописана сумма в сто миллионов, которую священник с удивительным спокойствием прочитал на банковской бумажке. Мгновение подержал ее в руках и положил перед собой.

– Как экзаменационный билет, – подумал он.

А священник продолжал:

– Поскольку вы просили о встрече, видимо, вы хотите что-то сказать или о чем-то меня просить?

– Не хочу просить вас истратить эти деньги на благое дело, потому что в этом абсолютно уверен, просто пришел с этим чеком и прошу его принять.

Священник задумался.

– Это значительная сумма. Что заставляет вас пойти на такой шаг? Для вашего капитала такое пожертвование безболезненно? Вы уверены?

– Сказать по правде, это почти все, что у меня осталось, – ответил он.

– Почти, – повторил священник. Неожиданно улыбнулся, немного помолчал и уже с интересом на него посмотрел.

– Вы не хотите исповедаться?

– Я ничего не хочу. Прошу лишь принять эти деньги.

– Есть в вашей жизни поступок, который заставляет пойти на этот шаг?

– Пожалуй, – неохотно ответил он.

– Но, вы не хотите об этом говорить…. – задумался тот. – Вы хотели бы получить индульгенцию?

Он не знал, что ответить.

– Поясню, – продолжал священник. – Когда-то давно, несколько столетий назад, обеспеченные люди приходили сюда, и церковь за деньги выдавала небольшие свитки, перевязанные тесемкой – индульгенции, в которых были прописаны их грехи и отпущения. А назавтра, откупившись, они с чистой совестью продолжали делать то же, что и вчера. Хочу внести ясность и не хочу обманывать. Только искреннее раскаяние может облегчить душу. Вы не хотите говорить, да и не в этом дело. Иной раз должно понадобиться достаточно времени, потрачено много сил, чтобы искупить содеянное. Поэтому вот уже два столетия, мы не выдаем эти «прощательные» свитки. Мы не можем за человека решить проблему с его же совестью. Можем лишь приблизить его к Богу и наставить на этот путь. Но, главное человек должен сделать сам. И только истинное раскаяние, данное трудом, молитвой и поступками может ему помочь… Вы уверены, что после того, что я вам сказал, хотите принести для церкви этот дар? – и придвинул к нему чек.

– Да. Иначе я не пришел бы в Храм католический. Я православный. Там бы исповедовался и о чем-то просил.

– Все мы дети Господа, – смиренно ответил священник.

– Поэтому искренне прошу его принять.

Настоятель Собора как-то подобрался, встал и торжественно, искренне, его поблагодарил. А стены величественного Собора почтительным эхом вторили ему.

– И да будет с вами Господь, – после этих слов священник вежливо поклонился.

Они уже расходились по разные стороны, каждый в свою дверь. Внезапно настоятель обернулся и, хитро улыбаясь, воскликнул: – Вы сказали в начале нашего разговора – «это почти все, что у меня есть».

– Да, ваша честь, – ответил он.

– А «почти» не считается! – и засмеялся. – Ну-ну… Я пошутил… Прощайте.

Двери обители закрылись, двери Собора сомкнулись за его спиной, и теперь только чувство смятения оставалось после этой встречи… Наконец пришел в себя.