Симптомы Бессмертия (СИ) - Виноградов Максим

Барный шкаф не порадовал содержимым. Початая бутыль вина; шампанское, дожидающееся новогодних праздников. Крепкий алкоголь закончился, окончательно обрисовав, таким образом, мрачную картину безрадостного вечера.

Джин! Нужен старый добрый джин. Можно с лимоном. Но никаких тоников.

Накинул плащ, на голову нахлобучил теплую шляпу. После секундных размышлений заряженный пулевик нашел место за поясом. Пусть это и не вполне законно — владеть можно, а носить нет — зато спокойней. Собственная безопасность важнее глупых формальностей. Особенно после недвусмысленных предупреждений от мафиози.

Придется теперь ходить и оглядываться. Следить за каждой тенью. Прислушиваться к шорохам. И сторониться темных улиц. То есть, практически всех.

Выглянул за дверь — снаружи стремительно темнело. Не заметив ничего подозрительного, скорым шагом двинулся к ближайшему магазину. Добрался без проблем, закупился по полной. Обратный путь не принес никаких неожиданностей. Скорее наоборот — прохожие шарахались, встретив мой настороженный агрессивный взгляд.

Вернувшись, с наслаждением скинул уличную одежду. Дежурное освещение придавало гостиной таинственный вид. Пройдя к кухонной стойке, принялся разгружать сумку.

— Хм... Привет!

Тело среагировало гораздо быстрее разума. Причем, реакция оказалась куда как характерной.

Ноги подогнулись, так что с размаху бахнулся на колено. Левая рука судорожно пыталась удержать бутыль, что покатилась на пол от резкого движения. В то же время в правой ладони сам по себе возник пулевик. Как я не выстрелил — ума не приложу.

— Извините... я... не хотела вас пугать...

Вообще-то, это она казалась испуганной донельзя.

Девушка. Та самая, с лекции достопамятного Харриса.

Я медленно выпрямился, не сводя с нее глаз. И не отводя пулевика. Аккуратно установил пойманный джин на законное место.

Невысокая, чуть ниже среднего. Худая, так что этого не скрыть даже за свободной одеждой. Одежка, кстати, поношенная, какая-то серая, блеклая. И все то же неуловимое ощущение какой-то прозрачности. Словно передо мной призрак.

— Ты... как сюда попала? — в данной ситуации не нашел вопроса умнее.

— Пришла по делу, — она слегка осмелела, но двинуться все еще опасалась, — Дверь была не заперта...

— Не заперта?!

— Да. Я вошла, а тут никого. Решила подождать. И вот...

Пришлось сдержаться, чтобы не выматериться вслух. Вот тебе и хваленые меры безопасности! Пулевик в кармане! А начать следовало бы с банальной мелочи — запирать, мать его, замок!

Осторожно повел рукой, отложив оружие на стойку. Ладонь заметно дрожала. Да и общий настрой далеко не напоминал спокойствие.

— Садись! — повелительно указал на диван.

Девушка села, не сказав ни слова. Ноги сжала вместе, так что длинное платье прикрыло худые щиколотки почти целиком. Бледные ладони легли на колени, будто у примерной школьницы.

Если честно, она и сама весьма напоминала школьницу. Во всяком случае, больше восемнадцати я бы ей вряд ли дал.

— Я тебя помню. Встречались на лекции Харриса. Как звать?

— Элли.

— Элли, а фамилия?

— Просто Элли.

Девушка чуть заметно вздрогнула при упоминании умершего профессора. Держалась она не слишком уверенно, но вполне достойно.

Взяв бутыль, разом скрутил пробку. Напиток забулькал, наполняя стакан. По воздуху поплыл сивушный запах. Сделав несколько больших глотков, почувствовал, как по организму расплывается блаженное тепло. Можно функционировать дальше.

— Хорошо, Элли, — раз уж ей так хочется подурачиться, придется подыграть, — Что ты делала на лекции? И зачем пришла сюда?

— Мы... наблюдали за профессором. Хотели кое-что разузнать. А потом это покушение... Мы оценили вашу смелость. Безрассудный бросок под пули. Хоть все знают про вашу ненависть к лонгерам. Решили, что лучше побеседовать. Может быть, даже нанять. Вот только теперь... Я не знаю.

Она говорила тонким, скрипучим, но отчего-то весьма милым голосом. Фразы короткие, отрывистые, словно у первоклассницы. Сама при этом почти не двигалась, замерев будто статуя.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Мы? — перебил несвязное словоизлияние, — Кто это «мы»?

Элли неловко запнулась. Так и смотрела на меня, не в силах произнести ни слова. Взяв второй бокал, я плеснул туда джина. Подошел и уселся рядом — на расстоянии вытянутой руки. Пулевик демонстративно оставил подальше.

Протянул стакан. Она взяла, судорожно пригубила и закашлялась. Неужели первый раз попробовала крепкий напиток?

— Так что за «мы»? — спросил как можно мягче.

Показалось, что Элли слегка покраснела. Во всяком случае, алкоголь придал бледной коже живой оттенок. Голубые глаза блеснули с какой-то странной печалью и болью. Ну как, глаза... Один глаз. Потому что второй почти полностью закрывали волосы. Как она так видит? Неужели удобно?

— «Мы»... доноры, — почти прошептала Элли.

Настал мой черед вздрагивать. Несколько секунд не мог осознать услышанное. Потом не мог поверить. Потом...

Медленно протянув руку, коснулся ее волос. Пальцы бережно провели по лбу, отводя длинную челку в сторону. Элли терпела, напрягшись до предела. Только теперь, когда лицо полностью предстало перед взором, на левой щеке явственно прорисовалась страшная вязь клейма.

Клеймо.

Не глупая татуировка, не простой шрам, не банальный ожог.

Темно-красная въевшаяся в кожу вязь, уродующая лицо. Линии штрихкода, не позволяющие спутать клеймо ни с чем иным. Идентификационный номер, являющийся, по сути, удостоверением личности донора.

Вот почему у нее нет фамилии. Даже имя, я уверен, не более чем выдумка. Необходимость как-то себя называть.

Эту жуть не вывести. Не снять. Не исправить, не вылечить. Разве что вместе с доброй частью головы. Или — как Элли — стыдливо прикрывать прической.

Опустил руку. Девушка болезненно встряхнулась, возвращая волосы на место. Челка прикрыла глаз, щеку; спрятала половину лица. Худого, вытянутого, бледного, но очень даже привлекательного лица.

— Ты... — внезапно оказалось нечего сказать, — Сколько тебе лет?

— Девятнадцать.

Врет? Может быть. Желание казаться взрослее никто не отменял. Но все же...

— И со скольки...

— С детства. С самого детства.

Вот оно как. О таком приходилось только слышать. Якобы где-то уже есть целая группа отверженных, обреченных на существование в предвкушении процедуры... Пока какому-то богатею не понадобится новая жизнь. Законодательно все оформлено, не подкопаешься. И никто ведь, что характерно, всерьез не возражал. Ни один человек не думает, что сам может превратиться в донора. Зато долгоживущим мечтает стать каждый.

— А когда...

— Нас растят. Считается, что в двадцать один год человек достигает пика. Вершины роста. Репродуктивности. Энергетический максимум. Самое время для донорства.

Элли говорила таким простым тоном, как люди обычно рассказывают о вчерашнем ужине. Меня невольно передернуло. Холодная судорога прошла по позвоночнику, остановившись где-то в желудке.

Этой... девочке... осталось жить чуть меньше двух лет. Потом ей на голову наденут электроды, руки скуют кандалы. И — разряд! Вся ее сила, вся жизнь, вся энергия — перейдет очередному старперу, давно отмотавшему свое. Элли умрет, а долгоживущий продолжит существование. Вечно молодой, вечно откупающийся от смерти за счет гибели других.

Подло это. Подло и противно. Зато в духе времени.

И разве не об этом так уверенно верещал убитый Харрис? Разделение человечества на касты. Уже более чем реально. Долгоживущие, натуралы и доноры. Три ступени по нисходящей.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Я думал вы... Ну, вас...

— Что? Держат в инкубаторах? — Элли едва заметно улыбнулась.

— Скорее, в тюрьме...

— А смысл? — девушка коротко пожала плечами, — Я не могу никуда убежать. У меня нет никаких документов. Нет денег. Нет прав. Меня не посадят на дирижабль или поезд. Меня не пускают в магазины. Со мной не разговаривают. Если увидят это...