Источник. Книга 2 - Айн Рэнд

— Мистер Винанд — мистер Холкомб.

— Неужели тот самый мистер Гейл Винанд? — воскликнул Холкомб с великолепно разыгранной невинностью.

— Мистер Холкомб, если вы встретите одного из братьев Смит с этикетки капель против кашля, вы его узнаете? — спросил Винанд.

— Господи… полагаю, что да, — заморгал глазами Холкомб.

— Мое лицо, мистер Холкомб, для народа так же банально.

Холкомб пробормотал несколько благожелательных общих фраз и испарился.

Винанд тепло улыбнулся:

— Не стоило бояться представлять мне мистера Холкомба, мистер Китинг, даже если он архитектор.

— Бояться, мистер Винанд?

— Не нужно, потому что все уже договорено. Разве миссис Китинг не сказала вам, что Стоунридж ваш?

— Я… нет, она не сказала… Я не знал… — Винанд улыбался, улыбка оставалась на месте, как приклеенная, и Китинг чувствовал, что его вынуждают продолжать. — Я не очень надеялся… Не так скоро… конечно, я полагал, что этот обед может быть знаком… поможет вам решить… — И непроизвольно у него вырвалось: — Вы всегда разбрасываетесь такими сюрпризами, вот так, раз и все?

— При первой же возможности,— серьезно согласился Винанд.

— Я приложу все силы, чтобы заслужить эту честь и оправдать ваше доверие, мистер Винанд.

— Нисколько не сомневаюсь, — сказал Винанд.

Этим вечером он почти не обращался к Доминик. Казалось, все его внимание сосредоточилось на Китинге.

— Общество благожелательно отнеслось к моим прежним попыткам, — говорил Китинг,— но я сделаю Стоунридж своим лучшим творением.

— Это весьма серьезное обещание, учитывая замечательный список ваших работ.

— Я не надеялся, что мои работы достаточно интересны, чтобы привлечь ваше внимание, мистер Винанд.

— Но я их хорошо помню. Здание «Космо-Злотник»— это чистый Микеланджело. — Лицо Китинга расплылось в улыбке от невероятной радости, он знал, что Винанд разбирается в искусстве и не позволил бы себе такое сравнение без веской на то причины. — Здание банка «Пруденшал» — подлинный Палладио[6]. А универмаг Слоттерна позаимствован у Кристофера Рена… — Лицо Китинга сменило выражение. — Подумайте, какую компанию знаменитостей я получил, заплатив только одному. Разве это плохая сделка?

Китинг улыбнулся одеревеневшим лицом и произнес:

— Мне доводилось слышать о вашем бесподобном чувстве юмора, мистер Винанд.

— А не доводилось ли вам слышать о моем описательном стиле?

— Что вы имеете в виду?

Винанд полуобернулся на своем стуле и посмотрел на Доминик, будто разглядывал неодушевленный предмет.

— У вашей жены прекрасное тело, мистер Китинг. Ее плечи чересчур узки, но это великолепно сочетается со всем остальным. Ее ноги чересчур длинны, но это придает ей элегантность линий, которую можно увидеть в хорошей яхте. Ее груди великолепны, вы не находите?

— Архитектура — занятие грубое, мистер Винанд, — попытался рассмеяться Китинг. — Она не позволяет человеку заниматься высшими видами философствования.

— Вы меня не поняли, мистер Китинг?

— Если бы я не знал, что вы джентльмен, я мог бы вас неправильно понять, но вам меня не обмануть.

— Я как раз и не хочу вас обманывать.

— Я ценю комплименты, мистер Винанд, но мне трудно вообразить, что мы должны говорить о моей жене.

— Отчего же, мистер Китинг? Считается хорошим тоном говорить о том, что у нас есть — или будет — общего.

— Мистер Винанд, я… я не понимаю.

— Должен ли я объяснять?

— Нет, я…

— Нет? Тогда мы оставляем тему Стоунриджа?

— О, давайте поговорим о Стоунридже! Я…

— Но мы об этом и говорим, мистер Китинг.

Китинг обвел глазами зал. Он подумал, что такие вещи не делаются в подобных местах; праздничное великолепие зала превращало все в чудовищную нелепость; он предпочел бы очутиться в мрачном подвале. Он подумал: «Кровь на камнях мостовой — да, но не кровь на ковре в гостиной…»

— Теперь я понимаю, что это шутка, мистер Винанд, — сказал он.

— Моя очередь восхищаться вашим чувством юмора, мистер Китинг.

— Такие вещи… не делаются…

— Ну, вы совсем не это имеете в виду, мистер Китинг. Вы считаете, что они делаются постоянно, но о них просто не говорят вслух.

— Я не думал…

— Вы думали об этом до того, как прийти сюда. Но не возражали. Согласен, я веду себя отвратительно. Я нарушаю все законы милосердия. Быть честным — чрезвычайно жестокое дело.

— Пожалуйста, мистер Винанд, давайте… оставим это. Я не знаю, как себя вести.

— Ну это просто. Вам следует дать мне пощечину. — Китинг хихикнул. — Вам надо было сделать это несколько минут назад.

Китинг заметил, что его ладони стали влажными, он пытался перенести вес своего тела на руки, которые вцепились в салфетку на коленях. Винанд и Доминик продолжали медленно и красиво есть, как будто они сидели за другим столом. Китинг подумал, что перед ним два совсем не человеческих тела; свечение хрустальных подвесок в зале казалось радиоактивным излучением, и лучи проникали сквозь тела; за столом остались только души, облаченные в вечерние костюмы. Человеческой же плоти не было. Они были ужасны в своем новом облике, ужасны, потому что он ожидал увидеть в них своих мучителей, а обнаружил полнейшую невинность. Он с удивлением подумал — что же они видят в нем, что скрывает его одежда, если не стало его телесной формы?

— Нет? — спрашивал Винанд. — Вам не хочется делать этого, мистер Китинг? Но конечно, вы и не обязаны. Просто скажите, что вы ничего не хотите. Я не возражаю. Тут, под столом напротив, сидит Ралстон Холкомб. Он может с таким же успехом, как и вы, построить Стоунридж.

— Я не понимаю, что вы имеете в виду, мистер Винанд, — прошептал Китинг. Глаза его были устремлены на томатное желе на тарелке с салатом; оно было мягким и слегка подрагивало; его мутило от вида желе.

Винанд повернулся к Доминик:

— Помните наш разговор о некоем стремлении, миссис Китинг? Я сказал, что для вас оно безнадежно. Посмотрите на своего мужа. Он в этом специалист — без всяких усилий со своей стороны. Вот так оно и делается. Попробуйте как-нибудь с ним потягаться. Не утруждайтесь заявлением, что вы не можете. Я это знаю. Вы дилетант, дорогая.

Китинг подумал, что должен что-то сказать, но не мог, во всяком случае, пока салат оставался перед ним. Ужас исходил от этой тарелки, а вовсе не от высокомерного чудовища напротив; все остальное вокруг было теплым и надежным. Его качнуло, и локоть смел блюдо со стола.

Он пробормотал что-то вроде сожаления. Откуда-то возникла неясная фигура, прозвучали вежливые слова извинения, и с ковра мигом все исчезло.

Китинг услышал, как кто-то сказал: «Зачем вы это делаете?», увидел, как два лица повернулись к нему, и понял, что говорил он сам.

— Мистер Винанд делает это не для того, чтобы мучить тебя, Питер, — спокойно ответила Доминик. — Все это ради меня. Посмотреть, сколько я могу вынести.

— Это верно, миссис Китинг, — сказал Винанд. — Но только частично. Основная цель — оправдать себя.

— В чьих глазах?

— В ваших. И возможно, в своих собственных.

— Вам это нужно?

— Иногда. «Знамя» — газета презренная, не так ли? Так вот, я заплатил своей честью за право развлечься, наблюдая, как у других насчет чести.

Теперь и у него самого под одеждой, подумал Китинг, ничего больше нет, потому что эти двое за столом перестали замечать его. Он был в безопасности, его место за столом опустело. Он поражался, глядя на них сквозь огромно безразличное расстояние: почему же они спокойно смотрят друг на друга — не как враги, не как два палача, но как товарищи?

Поздно вечером за два дня до отплытия яхты Винанд позвонил Доминик.

— Не могли бы вы прийти ко мне прямо сейчас? — спросил он и, услышав в ответ растерянное молчание, прибавил: — О, это не то, что вы думаете. Я всегда придерживаюсь условий договора. Вы будете в полной безопасности. Просто мне надо сегодня с вами встретиться.

— Хорошо, — согласилась она и удивилась, услышав в ответ спокойное «благодарю вас».

Когда дверь лифта открылась в холле его квартиры на крыше, он уже ждал ее. Однако он не позволил ей выйти, а вошел в лифт сам:

— Я не хочу, чтобы вы входили в мой дом. Мы спустимся этажом ниже.

Мальчик-лифтер удивленно посмотрел на него. Кабина лифта остановилась и открылась перед запертой дверью. Винанд открыл дверь и помог ей выйти, последовав за ней в свою картинную галерею. Она вспомнила, что туда никогда не допускались посторонние. Она ничего не сказала. Он ничего не объяснял.

Она бродила в молчании вдоль стен, любуясь сокровищами невероятной красоты. На полу лежали толстые ковры, не было ни звука — ни шагов, ни города за стенами. Он следовал за ней и останавливался, когда останавливалась она. Его глаза вместе с ее глазами скользили от одного экспоната к другому. Иногда его взгляд перемещался на ее лицо. Мимо статуи из храма Стоддарда она прошла не останавливаясь.