Насколько мы близки - Сьюзен Келли

– При работающей посудомоечной машине его включать нельзя, – сказал Скотти.

– Кухня – это моя вотчина, так что уж позволь здесь командовать мне! – рявкнула я.

– Отлично. – Он вышел вон.

Это был наш первый спор о Рут, но далеко не последний. Как правило, нечастые стычки между нами касались мелких и типично семейных проблем: деньги, воспитание детей, домашние обязанности. Имелись, кроме того, сиюминутные вопросы, щекотливые темы, которые мы научились обходить, и темы намеренно избегаемые, но, возможно, и они уходили корнями в феминизм.

– Я ведь почти ничего не покупаю, – возразил Скотти в ответ на мой упрек, что он пожертвовал крупную сумму на бездомных животных, не посоветовавшись со мной. – Могу и потратиться, на что захочу.

– Ясное дело, ты ничего не покупаешь! – взвилась я. – Когда изъявишь желание прогуляться за продуктами или одеждой для детей – я буду счастлива обеспечить тебя списком всего необходимого!

На заре нашего брака Скотти рассказал мне об одной деловой поездке, во время которой его коллега нагло затащил в постель первую встречную. Я была потрясена, я была в бешенстве от того, что Скотти не попытался его остановить или не пригрозил разоблачением.

– Ты стал его сообщником, как ты не понимаешь? – разъяренная, шипела я. – Ты виновен не меньше, чем он, ты с ним связан хотя бы тем, что тоже знаешь!

Мое негодование не поколебало Скотти.

– Я не принимаю участия в шашнях Алана, и этого довольно. Выкинь из головы. Напрасно я рассказал. Отныне я просто-напросто буду помалкивать о чьих-либо похождениях.

Тема так и осталась саднящей раной.

– Я устала от роли карги, – как-то заявила я мужу, когда он экспромтом устроил детям воскресный поход в кафе-мороженое. – Мне приходится растаскивать их по углам, когда они воюют, вершить правосудие, заставлять делать уроки, наводить порядок в комнатах, а ты появляешься в доме, будто Папуля из Диснейленда.

– Ты тоже могла бы угостить их мороженым, – ответил Скотти. – И вообще, дом и дети – это твоя работа.

Его самодовольство меня взбесило.

– А твоя в чем? Покажи-ка, где это в списке твоих обязанностей значится «регулярно охаживать жену, чтоб не забывала свое место»?

– Что пришло с почтой? – спросила Рут в парке, закрывая каталог «Санданс».

– Вот это, – мрачно отозвалась я, держа в руке письмо с отказом напечатать мою новеллу.

– Ага! Значит, что-то ты все же написала! - Она вслух прочла куцый комментарий редактора: – «Не убедительно». А о чем рассказ?

– О супругах, которые решили развестись.

Рут вернула мне письмо и скрестила на груди руки.

– Быть может, вам со Скотти стоит разбежаться, чтобы твои слова получили убедительность личного опыта.

Я скомкала листок.

– Помощи от тебя…

– Вот что, – сказала Рут. – Один автор, помнится, утверждал, что писатель должен быть молчуном, хитрецом и изгнанником. Я бы к этому краткому списку добавила еще один пункт – безжалостность. Писатель обязан быть безжалостным.

– Благодарю за совет, – обиженно отозвалась я. – Обещаю посвятить тебе первую книгу.

– Ну нет. Ты должна посвятить ее Скотти.

Меня удивило это предложение.

– Скотти? Почему – Скотти? Он в жизни не прочел ни единого написанного мною слова.

– Потому, что он дарит тебе время. Позволяет заниматься тем, чем тебе хочется. Да-да, знаю, – добавила она, – мой Рид делает то же самое для меня. Нам обеим повезло.

– Для страстной феминистки точка зрения необычная.

Рут мотнула головой:

– Любовь к Риду не исключает принципы феминизма.

Глядя на подругу, я вспоминала слова Рослин в тот вечер – в ответ на мой рассказ о том, что Скотти не нравится агрессивно-феминистская поза Рут. Я тогда удивилась, почему Рида не раздражают и не возмущают выходки Рут.

– О нет, – ответила Рослин. – Ведь Рид обожает Рут. Разве не заметно?

Бесстрашная простота этих слов меня потрясла, и я без конца их анализировала, с завистью препарируя подтекст. «О нет. Он ее обожает».

– Угадай, где сегодня Рослин? – спросила Рут. – К Берку прибыли клиенты из Мексики, и Рослин повела их жен за покупками в «Мир игрушек». Примерная корпоративная супруга.

Я в изумлении покачала головой:

– Тебя Рослин не сводит с ума?

– В каком смысле?

– Тем, какая она. Слишком хорошая. Приторная.

Рут хохотнула.

– И этот вопрос мне задает человек, которому требуется еженедельная подзарядка «Звуками музыки»? – Хмыкнув еще раз, она задумалась, потом сказала: – А почему ты спросила? Хочется быть похожей на Рослин?

– Нет, конечно! Господи, что за чушь!

– К нам в группу приходила психоаналитик, она рассказала кое-что очень любопытное. Есть версия, что в окружающих нам зачастую не нравятся именно те черты, которые раздражают нас в самих себе.

– О «темных уголках натуры» ты тоже услышала в вашей группе?

Если Рут и уловила в моем тоне насмешку, то виду не подала.

– Да. В «темном уголке» люди прячут все то, что не готовы больше никому открыть. Маленькие пакости, страхи, пороки.

– Вряд ли мне захочется присоединиться к твоей группе, – буркнула я, будто меня кто-то приглашал стать членом «Ариадны».

– Эх, Прил, – фыркнула подруга. – Ты уже присоединилась. Давно.

Ниже по склону, на баскетбольной площадке, старшеклассники готовились к игре. Шнуровали кроссовки, стягивали футболки, двигались разбросанно и легко, словно фигурки из скрепок: плавность жестов, но жесткость каркасов. Игра началась, и я, как всегда, поразилась их безмолвной слаженности. Никто не уточнял правила, никто не разбивал игроков на команды, никто не обсуждал предыдущие матчи. Эти мальчишки просто играли, и сложные правила, ритуалы, тактика, для меня непостижимые, для них были очевидны.

– Они никогда не говорят о правилах, – произнесла я вслух. – Никогда.

Скатав каталог в трубку, Рут с медленным щелк-щелк-щелк провела ногтем по обрезу страниц. Ее взгляд не отрывался от площадки.

– Правила не меняются. Они установлены раз и навсегда.

Мы следили за скользяще-балетной грацией игроков, вслушивались в плюх-плюх-плюх ладони о мяч, глухие удары по щитку и звяканье металлического кольца, принимавшего в себя мяч. Мы видели голые спины и узкие бедра, мускулистые ноги, всю долговязую, небрежную гибкость юности. Маняще подвижные, они были очаровательны, эти мальчики, не замечающие ни нашего, ни вообще чьего-либо присутствия: каждый сам по себе, каждый собран, непроницаем, доступен лишь самому себе.