Невеста Франкенштейна - Хилари Бэйли

— Миссис Джакоби сетовала, что Марию, хоть и с трудом, можно уговорить написать несколько каракулей. Так что в принципе она способна это сделать и без нас. — И он задумчиво добавил: — Итак, не может или не хочет — этого я не знаю. Притом что девушка эта кажется такой очаровательной и милой, нельзя сказать, какова она в душе, и не исключено, что внутри у нее много сопротивления и упрямства.

Я же в свою очередь подумал, что Виктор, оказавшись в роли учителя, не может удержаться от обвинений в адрес ученицы, не способной добиться успеха, хотя на самом деле он обязан подумать над вещами, которые побудили бы ее к более активным действиям.

— Вы же не можете утверждать, что она притворщица, которая может писать, но не желает, которая умеет говорить, но почему-то молчит, — сказал я в недоумении.

— Нет, — ответил Виктор. — Но ведь должно же быть хоть что-нибудь… хоть какой-то механизм, который заставил бы ее говорить!

Я видел сейчас в нем того несгибаемого энтузиаста, того упрямого студента, который не может поверить, что в мире есть люди, неспособные к обучению. Для него это была битва, и он должен был ее выиграть. Но тут, к счастью, мне на выручку подоспела жена Виктора, которая вошла в комнату и предложила нам чаю. Франкенштейн начал вести себя непринужденнее, и сама атмосфера стала более радушной. Наши мысли приобрели рациональный оборот: мы старались определить, каким же путем можно заставить Марию заговорить. Нам пришла в голову интересная мысль: надо будет сначала попросить ее спеть, а потом заставить произнести отдельные слова из песни, уже не пропевая их. При всей своей простоте этот план мог оказаться эффективным.

На этой неделе мы не продолжили работу, так же как и на следующей, поскольку Мария разучивала новую оперетту маэстро Вали «Месть Геры» и столкнулась в этой работе с некоторыми трудностями. Количество репетиций пришлось увеличить, в результате чего мы встретились с ней в той же самой маленькой гостиной на Чейни-Уолк примерно через месяц, в один из мрачных ноябрьских дней.

Несмотря на горевший в камине огонь, туман с реки, казалось, пробрался прямо в комнату, создав в ней мрачную атмосферу. Все та же миссис Джакоби, теперь уже в толстой шотландской шали, сидела у окна. Мария была на своем прежнем месте у огня, Виктор все так же напротив, а я — посредине.

Виктор объяснил Марии наш план: она должна начать с песни, а затем перейти на речь. Казалось, она поняла его слова, однако явно им не обрадовалась. Возможно, ей не понравилась сама идея, хотя не исключено, что она просто не поверила в ее успех.

Как бы то ни было, я, вспомнив наши счастливые вечера в Олд-холле, где все мы дружно распевали «Молодость — веселая пора» из «Грошовой оперы» мистера Гая, заявил, что мне очень хотелось бы услышать, как Мария споет что-нибудь из этого музыкального произведения. Та любезно согласилась.

Никогда не забуду я, несмотря на все последующие события, ее маленькую, стройную фигурку, стоявшую у камина, не забуду тот чарующий голос, что зазвучал, когда начала она петь, не забуду ее прекрасное, точеное личико и огромные грустные глаза, поднятые немного кверху. Не забуду я, как ниспадали на это милое личико легкие черные завитки ее волос, совершенный контур ее алого рта, из которого без малейших усилий исходили прекрасные звуки песни, наполнявшие собой унылую туманную комнату.

Танцуйте и пойте, чтоб времени легкие крыльяНе унесли сей весны изобилье.Так пойте и смейтесь сегодня, сейчас —Любви и веселья не длителен час!

Вероятно, именно в этот миг я был покорен, околдован ею до такой степени, что предположения Корделии Доуни относительно мотивов, побудивших меня помогать Виктору в работе с Марией Клементи, казались правдой. Я сидел как зачарованный и желал только одного: чтобы это совершенное, нетронутое создание (ибо именно таковой она мне представлялась) стало моим.

Что-то внутри меня распознало опасность и настойчиво твердило мне, что передо мной актриса, а не женщина, к ногам которой можно положить свою любовь. Но я не слушал свой внутренний голос. Желание разгоралось во мне с новой силой. Когда она закончила песню, я испытал благоговейный трепет, оттого что именно на мою долю выпала такая привилегия: сидеть в этой обычной комнате и слышать пение Марии Клементи. В то же время я страстно желал эту женщину, и, что бы потом ни происходило, желание это во мне не угасало. Конечно же, она была актрисой, и к тому же немой. Но оба эти факта никак не противоречили моим мыслям о том, что она может стать моей. Я ведь мужчина, а значит, думаю точно так же, как и все мужчины: чем я хуже других?

Мы с Виктором должны были приложить все усилия. Выбранная нами песня как раз соответствовала поставленной задаче: она была довольно простой и приятной. Теперь оставалось лишь удалить музыку и оставить живую речь. Сначала следовало проговорить песню, как речитатив в опере или как псалмы — нечто среднее между речью и пением. Казалось, это совсем не сложно, но не тут-то было. Мария спела первую строчку исключительно чисто, точно так же она могла бы спеть ее и в миноре, если б это потребовалось, но расчленить песню на слова она, казалось, никак не могла. Певица воспринимала музыку и слова в неразделимом единстве и ничего не могла с этим поделать. Просить ее разорвать фразу на составляющие — все равно что заставлять птицу прервать в определенном месте свое пение, замедлить его или исполнить каденцию. Как не способна на такое птица, так не способна на произнесение слов вне музыки и Мария.

Мы старались изо всех сил добиться хоть каких-то изменений, но тщетно. Тогда мы перешли к псалмам. Однако Мария не могла «растягивать» псалмы, как и не могла «проговаривать» песни, хотя голос ее взлетал к небесам и спускался на землю, как голос ангела. Прошел один час, другой. Виктор стал высказывать свои требования все резче, а Мария уже совсем устала. Я случайно взглянул на миссис Джакоби и по ее виду понял: она сожалеет о том, что дала согласие на этот эксперимент. Виктор, засомневавшись в успехе дела и почувствовав, как в усталости растворяется последняя надежда, стал действовать еще более решительно. Я же из помощника ученого постепенно превращался в свидетеля самого настоящего сражения. Именно тогда Мария без всякого принуждения неожиданно запела. Это была мрачная песнь из оперы Перселла «Дидона и Эней».[14]

В ней покинутая королева Дидона обращалась к Энею с такими словами: «Когда положат меня в землю, пусть не давит мне на сердце тяжким грузом то зло, что я причинила. Помните обо мне — но забудьте о моей судьбе».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});