Твой сын, Одесса - Григорий Андреевич Карев

значит…

— Это твоя работа, Яшко.

— Нет… Эти сведения добыл Шурик Хорошенко. Это его работа.

— Твоя группа. Ты теперь понимаешь, как важны ваши донесения для нас… и для Москвы?

— Ясно, товарищ капитан! — по-военному вытянулся Яша. — Теперь мы им, жабам, дадим жару… Что ж, мне опять к вокзалу?

— Нет. Тебе на улицах теперь появляться без особой нужды нельзя. Ты, командир комсомольской группы разведчиков, должен беречь себя. Иди, Яшко, домой.

— Домой?

— Да, домой. Сегодня в вашем дворе будет открыта слесарная мастерская Петра Бойко.

— А мастерская тоже вроде рундучка чистильщика — для блезиру?

Бадаев молча кивнул головой.

— На нашей Нежинской как будто и наблюдать не за чем и не за кем.

— Наблюдать будете за всем городом. А мастерская нужна для того, чтобы люди к вам могли заходить, не вызывая подозрений полиции и гестапо. Понял? Будете чинить примусы. Разведал кто-нибудь из ребят новый штаб или узнал о намерениях фашистов, о настроениях в городе — где он тебя искать будет? В мастерской. Там и новое задание от тебя получит. А к тебе будет приходить наш связной, забирать сведения и оставлять листовки, сводки Совинформбюро, передавать мои задания. Ребят подобрал надежных? Вот и хорошо! Надо так поставить дело, чтобы весь город у твоих разведчиков был как на ладони, чтобы мы здесь, в катакомбах, и там, в Москве, обо всем знали вовремя, тогда мы заставим фашистов носом землю рыть. Понял? Ну и примусы будете чинить для блезиру, как ты говоришь.

— Но ни я, ни Петр Бойко в слесарном деле ни в зуб ногою.

— Бойко — хозяин мастерской, к ремонту ему руки прикладывать незачем. У него, как командира городского подотряда, своих дел невпроворот. А в мастерской будет заворачивать делами твой брат Алексей.

— О, Лешка сможет! Его на ювелирной фабрике хвалили: золотые руки, говорили. Вот как!

— Знаю, — хитро подмигнул Бадаев. — Ты будешь числиться его помощником, но имей в виду: насчет разведки с тебя весь спрос.

— Не подведем, Владимир Александрович! Ребята у меня что надо! — вспыхнул Яша, польщенный доверием командира.

— Тоже знаю. Вот только вам бы пару крепких слесарей подобрать в мастерскую, надежных ребят.

— Есть такие, — сразу вспомнил Гордиенко, — Шурик Хорошенко.

— Это который о складе горючего сообщил?

— Точно! Шурик слесарем на заводе работал, а силища в нем — во! — Яша растопырил руки, показывая, какие могучие плечи и грудь у Шурика.

Бадаев улыбнулся.

— Ну что ж, видно, хороший парень.

— И еще Сашу Чикова надо взять.

— Тоже слесарем работал?

— Нет, — почесал затылок Яша. — Работать не работал, но такой смекалистый до техники — ужас! В школьных мастерских все делал. Он сразу сообразит, что к чему, если Лешка покажет. А насчет надежности — будьте уверены, штормовой хлопец.

— Ну вот и хорошо, — снова поднялся с каменной скамейки Бадаев. — Вот мы с тобой и подобрали кадры. А теперь пойдем в клуб, наших ребят посмотришь.

— В клуб? — удивился Яша.

— Да, в клуб. У нас тут все есть — и клуб, и библиотека. Твой тезка Яков Федорович Васин обещает даже киноаппарат у румын добыть. Вот только фильмов своих, советских, мы не припасли, а фашистского добра этого нам не надо. Обосновываемся, Яша, надолго. Воевать будем всерьез.

Владимир Александрович убрал со стола карту, взял в углу фонарь «Летучая мышь» и зажег его, а тот, что стоял на столе, прикрутил так, чтобы только не погас фитилек. Все это он делал молча, четкими, привычными движениями. Когда вышли из штабной пещеры, Бадаев сказал в темноту:

— Мы пошли, Федор.

И, к удивлению Яши, темнота ответила совсем рядом:

— Хорошо, товарищ командир. Будете в клубе?

— Да.

— Константин Николаевич с группой уже там.

Только теперь Яша сообразил, почему партизан, который провожал его от входа в катакомбы до самой штабной пещеры, в некоторых местах останавливался, делал замысловатые движения фонарем, будто подавал знаки кому-то: в известных партизанам местах находились дежурные, и сигналы фонарем служили паролем-пропуском идущим в темных катакомбах.

Бадаев шел впереди, освещая фонарем неровный потолок, вытесанные уступами в темно-сером ракушечнике стены узкой штольни. Яша шел следом. Сперва слышен был только хруст щебня под ногами, шорох осыпающейся с потолка каменной крошки да неясный гул впереди. Потом Яша начал различать обрывки музыки, неясные, будто отраженные эхом голоса, которые слышались все громче и громче. За одним из поворотов перед Яшей неожиданно открылся просторный подземный зал. В центре зала тускло освещенного такими же, как у Бадаева, фонарями, на плоской каменной глыбе стоял патефон, а вокруг кружились в вальсе несколько пар. При появлении Бадаева кто-то выключил патефон, и пары разошлись к стенам.

— Продолжайте, ребята, время еще есть, — сказал Бадаев, поздоровавшись. — Знакомься, Яша, — подтолкнул он Гордиенко к щупленькому бойцу в ушанке и длинном пальто, оказавшемуся к ним ближе других.

— Яшко, — протянул руку Гордиенко.

— Тамара Меньшая, — озорно сверкнули ему в ответ угольно-черные глаза из-под ушанки.

— Девчонка, что ли? — удивился Яша.

Тамара засмеялась, и ее звонкий, как у Лены, смех, показался Яше каким-то чужим, неуместным в этом темном и сыром мире. Чужим и в то же время знакомым. Где-то уже слышал Яша этот голос. И глаза видел. Где? Когда?

— Весело сегодня в клубе? — спросил Бадаев Тамару. — Это хорошо.

— Весело. Вы бы послушали, как отрядный минер только что пел «Раскинулось море», — за сердце берет.

— Иван Иванович? Этот может!

— Да, Ваня Иванович. Вон он, рядом с баянистом, прихлопывает в такт музыке, того и гляди в пляс пустится. Ему через несколько минут на задание идти.

— Да… У Ивана Ивановича флотский характер… Только… — по лицу Бадаева словно мимолетная тень прошла. — Только не все, Тамарочка, веселы… Посмотри на Галину.

— Это верно, Галочка Марцишек сегодня не в форме, — согласилась Тамара. — Переживает за мужа.

— И за мужа и за себя. Иван Иванович идет на задание — она тревожится. А мне все утро покоя не давала, просилась на связь. Я бы ее послал, но, честно, некого на хозяйстве оставить. Ведь из наших продуктов приготовить что-нибудь съедобное не каждый сумеет… Однако надо ее отвлечь от грустных мыслей. Позовите ее к себе, Тамара.

— Она не пойдет, Владимир Александрович. Повздорили мы вчера…

— Ну вот! Нам еще этого не хватало! — строго сказал Бадаев. — Небось из-за какого-нибудь пустяка?

— Вы угадали, — покраснела Тамара.

— Как вам не стыдно, Тамара. Вы же… Неужели не понимаете! — И, не ожидая ответа, Бадаев повернулся к стоявшему рядом партизану — Женя, попросите ко мне Галину Павловну.

Цокая по камню подковками аккуратных сапожек, подошла молодая женщина в красной косынке