Мефистофель и Андрогин - Мирча Элиаде

Все это не означает, что люди непременно сознают значение своих ритуальных действий или мифологических представлений. В некоторых культурах, в некоторые исторические моменты и для некоторых категорий индивидуумов метафизические следствия из coincidentia oppositorum ясно осознаются и принимаются как должное. Прекрасной иллюстрацией такого осознания служат индийские примеры, которые мы сейчас приведем. Но большая часть документов, которыми мы располагаем, не принадлежат к этой категории. Возьмем, например, мифы и легенды, касающиеся кровного родства между Богом и Сатаной или между святым и дьяволицей, — эти мифы, даже вдохновленные ученостью, пользовались огромным успехом в народной среде, и это доказывает, что они отвечали смутному желанию проникнуть в тайну существования Зла или в тайну несовершенства божественного творения. Разумеется, крестьяне и пастыри, которые слушали и распространяли эти мифы и легенды, не искали в них философского или богословского содержания. Но нельзя сказать, что они были для них просто развлечением, способом убить время. Религиозный фольклор всегда несет в себе обучающий смысл. Эти мифы и легенды полностью захватывают слушателя; сознательно ли, нет ли, в конце концов он всегда расшифровывает и усваивает их содержание.

Вот пример, который превосходно иллюстрирует сказанное и сразу вводит нас в самую суть проблемы. Это фундаментальная концепция иранского зерванизма, исходя из которой Ормазд и Ахриман оба произошли от Зервана, Бога беспредельного времени. Здесь мы сталкиваемся с наивысшим усилием иранской теологии вырваться за пределы дуализма и постулировать единый принцип объяснения мира. Что бы мы ни думали о происхождении зерванизма, непреложным остается одно: эти фундаментальные доктрины были задуманы и разработаны умами, искушенными в теологии и философии.

Между тем важно отметить, что сходные доктрины встречаются в южноевропейском религиозном фольклоре. Мы располагаем примерами румынских верований и притч, согласно которым Бог и Сатана — братья4. В этом случае мы имеем дело со сращением двух отдельных, но взаимосвязанных тем: гностического мифа о братстве Иисуса и Сатаны и архаического мифа о связи, или даже мнимом братстве, Бога и Дьявола. Немного погодя мы вернемся к этому последнему мифологическому мотиву. Что до первого, он засвидетельствован у богомилов: согласно информации, которую сообщает Евтимий Зигабенус, богомилы верили, что Сатанаил был божий первенец, а Христос — второй сын Бога5. Веру в братские узы между Христом и Сатаной разделяли и эбиониты, и это позволяет предположить, что такая концепция могла иметь ход в иудео-христианской среде6. Но у богомилов эти верования, по всей видимости, происходили из иранского источника, потому что в зерванистской традиции Ахриман также считался первенцем7. Но мы не будем останавливаться на проблеме происхождения веры в кровное родство Христа с Сатаной или в дружбу между Богом и Дьяволом. Для нас важно подчеркнуть тот факт, что сходные мифы продолжали циркулировать в народной среде Ближнего Востока и Восточной Европы вплоть до прошлого века. Следовательно, эти мифы и легенды отвечали определенной потребности народной души. Кровное родство между представителями Добра и Зла иллюстрируется также и циклом легенд, сложившихся вокруг борьбы святого с его сестрой, Дьяволицей, которая похищает и убивает детей. В эфиопских версиях имя святого — Сусниос, а его сестру зовут Уэрзелия. Святой молит Иисуса дать ему силу убить его собственную сестру. И в самом деле, Сусниос пронзает Дьяволицу своим копьем и убивает ее8. В данном случае мы имеем дело с очень древним мифом о братьях-врагах, по-новому интерпретированном и христианизированным. Тот факт, что святой и дьяволица рассматриваются как брат и сестра, доказывает, что мифологическое воображение воссоздает на разных уровнях и в разных контекстах эталонный образ кровного родства между Добром и Злом.

Связь между Богом и Дьяволом и космогоническое погружение

Если говорить о мотиве связи, или даже дружбы, между Богом и Дьяволом, нагляднее всего он выступает в крайне распространенном типе космогонического мифа9, который можно резюмировать следующим образом: вначале были Воды, и над Водами носились Бог и Дьявол. Бог посылает Дьявола на дно океана с приказом принести немного глины, чтобы сделать мир. Оставляю в стороне перипетии этого космогонического погружения и последствия этого сотрудничества с Дьяволом в деле сотворения мира10. Нас сейчас интересуют только центральноазиатские и юго-восточноевропейские варианты, в которых на первый план выдвигается или кровное родство между Богом и Дьяволом, или тот факт, что Бог и Дьявол совечны, или, наконец, невозможность для Бога сотворить или завершить Мир без помощи Дьявола.

Так, например, в одном русском мифе сообщается, что ни Бог, ни Дьявол не были созданы, что они существовали вместе с начала времен11. А согласно мифам, засвидетельствованным у южных алтайцев, у абаканских качинцев и мордвин, Дьявол был создан Богом12. Но показательно, каким образом он был создан: дело в том, что Бог сотворил Дьявола в некотором роде из собственной субстанции. Вот что рассказывают мордвины: Бог стоял в одиночестве на скале. «Если бы у меня был брат, я бы создал Мир!» — говорит он и плюет в Воды. Из его плевка рождается Гора. Бог пронзает ее своим мечом, и из горы выходит Дьявол (Сатана). Едва появившись, Дьявол предлагает Богу побрататься и вместе сотворить Мир. «Братьями мы не будем, — отвечает Бог, — а будем товарищами». И вместе они приступают к сотворению мира13.

В варианте трансильванских цыган Бог страдает от одиночества. Он признается вслух, что не знает, как создать Мир, не знает даже, зачем это нужно. Тогда он швыряет свой посох — и из него выходит Дьявол14. В финском варианте Бог смотрится в воду и, заметив отражение своего лица, вопрошает у него, как можно создать Мир15. Но наиболее симпатичную и, в конечном счете, созидательную роль отводят Дьяволу болгарские легенды. По одной из этих легенд, Бог прогуливался в одиночестве. Он замечает свою тень и кричит: «Восстань, товарищ!» Сатана восстает из тени Бога и просит его разделить Вселенную на двоих: Землю — ему, а Небо — Богу; живых — Богу, а мертвых — Сатане. И они заключают договор об этом16. В других болгарских легендах подчеркивается то, что можно было бы назвать «Божественной глупостью». Создав Землю, Бог спохватывается, что не осталось места для Вод, и, не зная, как разрешить эту космогоническую проблему, посылает ангела войны к Сатане за советом17.

В некоторых вариантах космогонического мифа (у алтай-кижи, бурят, трансильванских цыган) Бог сам признается в своей неспособности сотворить Мир18 и призывает Дьявола. Этот мотив космогонического бессилия Бога взаимосвязан с другой темой: неведением Бога относительно происхождения Дьявола. Но интерпретируется это неведение в разных мифах по-разному. В некоторых случаях (у алтай-кижи, восточных якутов, вогулов, буковинцев) то, что Бог не знает, откуда произошел Дьявол, еще сильнее высвечивает его неспособность и бессилие. В других вариантах того же мифа (у мордвин, цыган, буковинцев, украинцев)19 Бог ясно демонстрирует свою космогоническую мощь, но происхождение Дьявола ему все же не известно. Иносказательный смысл этого заключен в том, что Бог не имеет никакого отношения к происхождению Зла. Он не знает, откуда происходит Дьявол, следовательно, не отвечает за существование зла в мире. В сущности это — отчаянное усилие отмежевать бога от того факта, что в мире существует зло. Здесь мы сталкиваемся с морализирующим переосмыслением более древней мифологической темы. Точно так же в некоторых вариантах угринских и тюрко-монгольских мифов тот факт, что Дьявол родился из плевка Бога, рассматривается уже не как доказательство его частичной единосущности с Богом, но, напротив, как неопровержимое доказательство более низкого его положения20.

Все эти мифы и легенды заслуживают гораздо более подробного анализа, чем тот, что мы можем здесь предложить21. В этой работе мы ограничимся тем, что констатируем: на уровне религиозного фольклора еще среди издавна исламизированных или христианизированных народов Центральной Азии ощущалась необходимость найти место Дьяволу не только как участнику сотворения мира — что можно понять как потребность объяснить происхождение зла, — но и рядом с Богом, как товарищу, порожденному желанием Бога избавиться от одиночества. Для нашей темы не так уж важно определить, имеем ли мы дело с фольклорными произведениями еретического, то есть ученого, происхождения. Важно то, что такие мифы и легенды имели хождение в народной среде, что они даже пользовались определенным успехом: недаром мы обнаруживаем, что они сохранились спустя семь-восемь веков непримиримой борьбы церкви с ересями. В общем эти мифы и легенды входят в христианский фольклор на том же основании, что и другой мифологический материал, «очищенный» от язычества и усвоенный христианством. Для нас существенно то, что народная душа с удовольствием воображала себе, во-первых, одиночество Творца и его товарищество с Дьяволом, который исполнял при Боге роль слуги, сотрудника и даже главного советчика; во-вторых, божественное происхождение Дьявола, потому что плевок Бога, что ни говори, имеет все же божественное происхождение; и наконец, в-третьих — некоторую «симпатию» между Богом и Дьяволом, напоминающую нам «симпатию» между Создателем и Мефистофелем.