Город Желтой Черепахи - Павел Молитвин

Задумавшись, я очищал очередной банан, как вдруг внимание мое привлек уродливый нарост на стволе фруктового дерева. Было в его форме что-то несуразное, и я почти не удивился, когда он стал медленно отделяться от ствола. Движения его были настолько плавными и неспешными, что я опомнился, только когда вслед за красно-коричневой суставчатой лапой, по всей длине покрытой загнутыми шипами, из-за листвы на уровне моего лица высунулась безобразная костистая морда с прозрачными, похожими на теннисные шарики глазами, в глубине которых тлели красные угольки.

От ужаса волосы у меня на голове встали дыбом, я издал душераздирающий вопль и отпрянул от дерева. Чудовище тотчас выбросило лапу вперед, и она, со свистом рассекая воздух, едва не полоснула меня по лицу. Я издал повторный вопль, попятился, зацепился за что-то ногой и, упав, на четвереньках засеменил прочь от жуткого монстра.

Несколько мгновений было тихо, я оглянулся в надежде, что весь этот кошмар мне только привиделся, но тут листва затрепетала, раздалась, и на полянку выпрыгнуло странное существо, напоминающее огромного богомола. Передвигалось оно на согнутых в коленях ногах, опираясь на закрученный в спираль хвост и прижав к груди, словно сложенные в несколько раз, лапы, которые оканчивались торчащими вперед изогнутыми зазубренными косами.

Чудовищное насекомое сделало несколько коротких скачков по направлению ко мне, и я, чувствуя, что вот-вот лишусь сознания, вскочил и, не разбирая дороги, ринулся прочь, но сразу же споткнулся и снова упал.

Из оцепенения меня вывел воинственный клич, раздавшийся за моей спиной. Невольно повернув голову, я увидел, что путь чудовищу преградили Итсу и Эхуань. Нацелив на него свои копья, они готовились к драке.

Богомола, казалось, обескуражило такое обилие противников. Несколько секунд он медлил, прислушиваясь и присматриваясь, словно оценивая свои шансы в предстоящей схватке, а потом двинулся вперед. Я знал, что должен немедленно присоединиться к товарищам, но не мог заставить себя подняться. Хватило меня лишь на то, чтобы сесть, поджав ноги, и, не отрывая глаз, следить за происходящим.

Шевеля пупырчатыми, покрытыми зеленой пузырящейся слюной жвалами и выкатив шарообразные глаза, богомол все ближе и ближе подступал к прикрывавшим меня юношам. Теперь, рассмотрев его подробнее, я понял, какой это грозный противник. Кроме лап со страшными косами на концах и мощных челюстей, служивших ему орудием нападения, он имел прочный, как броня, хитиновый покров, надежно защищавший его голову, туловище и конечности, — и я вовсе не был уверен, что такой панцирь можно пробить копьем. Вероятно, этого опасались и юноши.

Видя, как мужественно ведут себя мои товарищи, я ощутил одновременно прилив нежности к ним и стыд за себя. Пытаясь сообразить, где могло остаться мое копье, я уже стал подниматься, когда богомол начал атаку. Совершив большой прыжок, он на лету выкинул вперед лапы, которые, описав полукруг, будто две половинки колоссальных ножниц, соединились на том месте, где только что стояли юноши. Страшный удар отбросил Итсу в сторону, и плащ его сразу окрасился кровью. Эхуань успел упасть на землю, и смертоносная коса пронеслась над его головой, не причинив вреда. Богомол подтянул лапы для следующего броска, и в этот момент Эхуань, поняв, что до ближнего боя дело не дойдет, привстал и метнул свое копье. Позиция у него была неважная, и оружие, скользнув по треугольному туловищу, упало.

Кажется, нам конец, подумал я и тут же вспомнил о копье Итсу. Наверно, отчаяние было той неведомой силой, которая внезапно подняла и бросила меня вперед. Уже падая рядом с копьем Итсу, я почувствовал, как воздушной волной приподняло волосы на моей голове. Справа раздался стон, а богомол снова подтягивал к груди свои лапы.

Сейчас добьет, с тоской подумал я, сжимая в руках бесполезное копье, ставшее вдруг тяжелым и неуклюжим. Если уж удар Эхуаня, с детства обученного владеть оружием, не причинил богомолу никакого вреда, то мои шансы и вовсе невелики.

Зажмурив глаза, я приготовился к смерти, как вдруг послышался громкий хруст. Богомол вздрогнул и мгновенно развернул туловище чуть не на все сто восемьдесят градусов.

— Вперед! — рявкнул справа от меня Эхуань, приподнимаясь на локте, и я, не сознавая, что делаю, бросился вперед, видя перед собой только сужающуюся книзу хитиновую спину противника.

Я вложил в удар всю свою силу, смутно понимая, что от того, сумею ли пробить панцирь этого гада, зависит моя жизнь. И панцирь треснул, острие копья глубоко ушло под крапчато-бурую скорлупу. С разбегу я не смог остановиться и ткнулся головой в спину богомола, в лицо мне брызнула смрадная зеленовато-коричневая кровь. Я содрогнулся от отвращения и почувствовал, что куда-то лечу.

* * *

— Дешево отделались, — сказал Итсу, помогая мне сесть. Я помотал головой, отгоняя прыгающие перед глазами пятна.

Постепенно мелькание в глазах прекратилось, и я смог осмотреться. Товарищи, которых я считал безвозвратно погибшими, стояли рядом, однако, глядя на них, нельзя было сказать, что отделались они дешево. Эхуань с бледным от боли лицом баюкал перебинтованную руку, склонившийся надо мной Итсу был, словно мумия, перепеленут в обрывки плаща, измазанные черной запекшейся кровью. И только Шун, стоящая чуть поодаль, была цела и невредима.

— Очухался? Здорово тебе удалось пропороть Длиннорукого. Если бы не ты, мы бы все еще до ночи ушли во владения Желтой Черепахи, — ухмыльнулся Эхуань и подмигнул мне.

— Он сам подставил спину, а ты бы своим криком и мертвого поднял.

Лицо Эхуаня расплылось в довольной улыбке.

— Хвалите, хвалите друг друга! Не будь с нами Шун, много стоили бы ваши крики и беготня, — хмуро усмехнулся Итсу. — Ну-ка, крикун, помоги поставить героя на ноги.

— А что Шун? — спросил я, пытаясь утвердиться на непослушных ногах.

— Так это же она кинула меч в Длиннорукого. Только потому он и повернулся к тебе спиной.

— Ну?! — Я с удивлением взглянул на девушку.

— Мой меч только отвлек его. — Она слегка повела плечами, будто отказываясь от незаслуженной похвалы. — Тебе лучше? Можешь продолжать путь?

— Могу, — кивнул я, хотя был уверен в обратном.

— Вот твое копье. — Шун протянула мне оружие, я тут же оперся на него и почувствовал себя увереннее.

— А от моего только половина осталась. — Здоровой рукой Эхуань поднял с земли обломок своего копья и критически покачал головой. — Едва ли его можно использовать даже как меч. Впрочем, каков боец, таково и оружие.

— Сильно рука болит?

— Терпимо. Итсу хуже пришлось.

Шун завязала холстину, в которую успела собрать множество малиновых бананов.

— Тронемся в дорогу или мужчины хотят посмотреть на дело своих рук? — Она указала на рощицу фруктовых деревьев, где остался лежать труп поверженного богомола.

— Это не то дело, на которое приятно смотреть, — ответил за всех Итсу. — В путь.

* * *

Сумерки опустились на лес. Редкие здесь птицы затихли в гнездах, и тревожная тишина, не нарушаемая даже слабым шелестом ветерка в кронах деревьев, обступила нашу поляну. Тишина и полумрак — костер мы решили не разводить, чтобы свет его не привлек ночных цилиней, — не располагали к беседе. Поужинав фруктами, мы некоторое время пытались поддерживать общий разговор, но получалось это явно через силу, и даже Шун, высчитав, что завтра к середине дня мы доберемся до деревни Трех Лун, и начав расписывать, как хорошо нам будет там жить, внезапно остановилась на полуслове и замолкла.

У меня слегка кружилась голова, и все тело ныло, будто сплошной синяк. Длиннорукий в предсмертной агонии успел отшвырнуть меня метров на десять, и от удара о землю что-то во мне, видимо, разладилось. Судя по гримасам боли, застывшим на лицах юношей, полученные ими в схватке раны тоже отчаянно болели.

— Ложитесь спать, я покараулю, — предложила Шун.

Весь день она изображала счастливого, жизнерадостного человека, но я замечал, что тень страдания ложилась на ее лицо всякий раз, когда взгляд ее падал на кое-как перевязанные раны друзей. Мне еще вчера стало ясно, что оба юноши влюблены в Шун, однако до сих пор я не мог понять, кто из них больше ей по душе. Скорее всего она к обоим относилась как к хорошим друзьям, и мысль о том, сколько они для нее сделали и продолжают делать, не могла не смущать ее. Потому что чем, кроме любви, могла она вознаградить их и что могла поделать, если ни к одному не испытывала любви?

— Разбуди меня, я отстою вторую половину ночи.

— Хорошо.

Никто не стал возражать, за мной признали право охранять сон товарищей и, значит, окончательно приняли в свою компанию.

Поблизости не было подходящих для ночлега деревьев, и, выбирая это место для привала, мы решили, что ночь проведем на земле. В лесу было душно, и все же я чувствовал, что зябну, и поплотнее заворачивался в плащ, устраиваясь между корней могучего давадара.