Вероятно, дьявол - Софья Асташова

мне, но мне всё равно».

Готовые экземпляры тиража я от руки нумеровала на внутренней стороне задней обложки. Когда дошла до копии № 99, был последний, десятый день моего добровольного заточения. Есть у книжников такая примета, сотый номер не печатался, а девяносто девятый был самым счастливым. Его я и отдам Мастеру.

Я использовала школьный принтер, расходовала краску и бумагу коварно, не только по прямому назначению в учебной работе, но и в своих целях – я напечатала все фотографии, учитывая те, которые не вошли в сборник. Я не могла поверить, каким сокровищем теперь обладаю – личным архивом из телефона Профессора! Дайджест профессорской жизни. Некоторые фотографии, чистое золото, только для меня – я не собиралась ни с кем делиться. Я напечатала их в небольшом карманном формате, вырезала, и у меня получилось нечто наподобие колоды карт.

Из Школы я возвращалась пешком, совершая долгую прогулку под надзором лупоглазой луны и подмигивающих мне, будто в сговоре, звёзд. Проходя мимо кофеен, я улавливала аромат кофе, мне хотелось взять большой стакан сладкого капучино и выпить по дороге домой, но сейчас кофеин был мне не нужен. Я уже тряслась и на романтический лад нервничала.

Волосы пахли статическим электричеством, подушечки пальцев испачканы типографской краской. Я тщательно помыла руки и, сняв с подоконника и поставив на пол горшки с цветами, встала на колени перед окном, освещённым светом фонаря, с ощущением странной боли, идущей от совершённой красоты вечера. Днём нижний город полон шума, а в это время спокоен, улица пуста. Небо драгоценно-синего цвета. Из открытого окна приятно тянет ночным холодком. На широком подоконнике я раскладываю сокровенные снимки, которые не осмелилась рассмотреть в Школе. Есть кадр, где он обнажён по пояс. Видно каждую мышцу. В нём были величие и покой. Я хотела знать, что он делает, о чём думает, приходят ли ему в голову хотя бы мимолётные мысли обо мне. Один он или с кем-то, спит или бодрствует?

Высунувшись из высокого окна, я внезапно не ощущаю себя одинокой. Моё сердце снова бьётся. Настоящий день освобождает меня от нелепой истории с Ритой и Ромой, казавшейся сейчас страшным сном.

Мой второй этаж – это попытка побега и поиск пристанища. Укладываясь спать на огромной кровати, я чувствую себя очень далеко от всего мира, словно на луне.

На протяжении последних двадцати дней, показавшихся вечностью, я, что Ив Кляйн[10], совершаю прыжок в пустоту и с надеждой зависаю в полёте навстречу Профессору. А на двадцать первый день он возвращается.

* * *

Проснулась я рано и медлила вступать в утреннюю жизнь. День начался с запаха рыбы. Я долго не могла обнаружить его источник, пока не поняла, что пахнет от меня самой. Горький запах типографской краски, смешанный с по́том.

Я встала. Протёрла глаза от следов сна. Походила из угла в угол по комнате. Налила воду в чайник. Включила. Насыпала две ложки сублимированного кофе. Вода закипела. Гранулы, заваренные кипятком, прилипали к стенкам стакана. Я мешала ложкой, пока они не растворились. Запах рыбы сменился ароматом кофе. На большой стакан добавляю четыре ложки сахара. Разбавляю чёрный напиток молоком, доведя до нужной температуры, и жадно залпом выпиваю. И сразу же проделываю операцию заново – замешиваю вторую порцию. Сегодня день выставки, на которой состоится презентация альманаха «Безумный дневник. Zin». Я очень многого жду от этого дня. Безумства. Волшебства. Чуда.

Я приняла душ и отправилась на долгую прогулку по бульварам, во время которой я придумывала, что скажу Мастеру, о чём мы будем говорить. Я задерживаюсь перед витринами магазинов, но ничего не вижу. На выставку придёт много людей, это меня удручало – я не хотела никого видеть, особенно тех, кто был тогда на озере, но я старалась об этом не думать. На кассире, угрюмом мужчине в оранжевой форменной рубашке, я репетирую смайз – технику улыбки глазами от Тайры Бэнкс, которой она учила своих моделей по-американски (я смотрела все сезоны по утрам в выпускном классе школы и репетировала, улыбаясь телевизору, а теперь нужно было освежить навыки). Он, кажется, даже не посмотрел на меня, выдавая чек. Покупая вино ещё до обеда, я так остро чувствовала, что совершаю преступление при свете дня, что хотелось оправдаться перед равнодушным кассиром, сказать: «Это на вечер. У меня праздник». Я надеялась, вдруг сегодня после открытия Профессор захочет снова зайти в гости, а его будет ждать охлаждённое вино и мороженое в морозилке.

Я прихожу домой. До встречи с Профессором остаётся шесть часов. Репетирую перед зеркалом смех. Мне нравится мой смех, в какой-то мере я горжусь им – всё в нем в меру: не слишком звонкий, но и не глухой, не тихий, но и не слишком громкий. Мне говорили, что я красиво смеюсь, вот только проблема в том, что смеюсь я редко. Меня не заражает чужой смех, как бывает заразна зевота. Просто мне редко бывает по-настоящему смешно. Я смеюсь про себя. Смеюсь над собой, гогочу изнутри.

Иногда я себя не узнаю. Хочу быть такой, какой хотела бы стать, но не стала.

С грустью замечаю, что во мне нет ничего, кроме застенчивости и неподготовленности к жизни. Мне не хватает чего-то, и я страдаю от этого. Если кто-нибудь попросит меня в двух словах себя описать, я, недолго думая, отвечу что-то вроде: «Унылая и печальная». Звучит не очень здорово. «Может быть, вовсе никуда не идти?» – думаю я. Нельзя. Отгоняю эту мысль, как зловредное насекомое.

Моё ранение затянулось, швы сняли, но на копчике остался розовый шрам – не такой красивый, как я предполагала. Мне было неудобно его разглядывать, и я ещё не определила, на очертания какого штата США он похож, а может, и ни на какой вовсе.

В обычные дни я собираюсь очень быстро: душ утром, в полумраке прихожей наношу минимум косметики – немного на щёки и ресницы. Краситься в темноте не комильфо, но я каждый раз об этом забываю. Потом, увидев себя при ярком освещении, стираю рукой полосы на щеках, растушёвываю пальцем пунктирную обводку вокруг глаз. Расчёсываю волосы тоже пальцами – у меня даже расчёски нет. Обуви не больше двух пар на сезон. Я одеваюсь с первой попытки и закидываю в сумку всё необходимое.

В этот раз я собираюсь утомительно долго. Рисую чёрные стрелки – лучше бы я этого не делала. Получается криво и неумело. Пытаюсь смыть, размазываю и злюсь на себя. Впадаю в состояние какой-то сонливости, будто