Без права на подвиг (СИ) - Респов Андрей

Возвращая пистолет-пулемёт хозяину, я всё же уточнил:

— А как с наличием этой машинки в тыловых частях, Георг?

— Сам как думаешь? — вопросом на вопрос ответил Жора, — если полевые подразделения вермахта эмпэшками обеспечивали от силы пятьдесят-сто солдат из тысячи.

— Значит, нет?

— Ну почему. У подразделений СС. Фельджандармерии, к примеру. Но у охраны лагерей? Я вас умоляю! Знаете, сколько стоил казне каждый MG 42, а MП 40?

— Даже не представляю.

— Первый — триста, второй — сорок рейхсмарок.

— Мне трудно понять, много это или мало.

— Лейтенант вермахта получал жалование в 220 рейхсмарок. Любимый тобой карабин Маузера стоил 70, а пистолеты Вальтер и Люгер — чуть больше тридцати.

— Значит, «пушки вместо масла».

— Если быть справедливым, то для того времени, точнее будет сказать, «вместо маргарина». Но вы правы. Цена хлеба в Германии 1942 года — одна рейхсмарка за буханку. Кружка пива — и того меньше. Но карточная система и распределение пайков нивелируют отношения цен. Правда, существовал ещё и чёрный рынок.

Ремесленник не прельстился пистолетом-пулемётом, но отказать себе в стрельбе из MG 42 тоже не смог. Пашку разобрало настолько, что финальную ленту он выпускал, громко крича что-то невразумительное и донельзя неприличное.

— Молодость, — многозначительно улыбнулся хозяин, провожая нас до мотоцикла. Придержав меня за плечо, он приблизил своё лицо к моему уху и едва слышно прошептал: «Завидую вам, Габриель, вы с Паулем можете прикоснуться к тому, о чём я могу лишь только мечтать…»

Мою попытку ответить он проигнорировал, коснувшись указательным пальцем губ и, коротко кивнув Ремесленнику, скрылся за дверью.

— Ну что, Гавр, домой?

Я взглянул на таймер смартфона.

— Пожалуй, как раз к рассвету доберёмся. Спасибо тебе, Паш! Отвлёкся. И не без пользы.

— А я что говорил? Хорошая пальба знатно прочищает мужские мозги!

* * *

На этот раз в такси поспать мне не удалось ни одной минуты. Виноват ли в этом сдвиг в пространственно-временном мировом континууме или что-нибудь попроще, но вместо молчаливого киргиза водителем сегодня оказался донельзя болтливый хохол, на которого моя сонная тушка действовала навроде катализатора.

Стоило мне на секунду смежить веки, как он начинал меня доставать вопросами на самые разные темы. А когда по неосторожности одна из дочерей обмолвилась о моей медицинской профессии, остаток пути превратился в одну нескончаемую консультацию. Радовал лишь тот факт, что таксист в силу своего постоянного пребывания за баранкой не мог раздеться и продемонстрировать мне ту или иную страдающую часть своего гиперактивного тела.

Но всё хорошее, как и плохое, рано или поздно заканчивается. Мой тоскливый вздох облегчения заставил жену задорно хихикнуть: ну никакого сострадания к благоверному или это маленькая месть за моё ночное отсутствие? Хотя чего уж греха таить, я бы с удовольствием пострадал рядом со своими как можно дольше вместо очередной командировки в неизвестность.

Уже привычно двигаясь к заветной двери в пустом вестибюле досмотровой зоны, я с трудом сдерживался, чтобы не рвануть обратно и ещё раз не убедиться в отсутствии своей семьи у посадочного выхода. Предательское «А вдруг?!» продолжало подтачивать моё, едва пришедшее в равновесие настроение, всё равно, что куча термитов гнилой пень.

А вот и знакомый плакат с надоевшей до оскомины социально-ковидной рекламой. Панель тихо уползла вверх, едва я к ней прикоснулся. Подсознание и полумрак попытались сыграть со мной злую шутку: мне показалось, что кресло кем-то уже занято. Или это мой прежнее тело, оставшееся от предыдущей заброски? Бред какой-то…

Идиот! Да ведь его и не было ещё здесь в помине, я же повторяю своё перемещение в тех же пространственно-временных координатах. Облегчённо вздохнув, я принял полагающуюся для переброски позицию. Едва затылок коснулся подголовника, тьма потушила сознание. Вот так, на этот раз без всяких прелюдий.

* * *

Новая реальность встретила меня непередаваемо богатым букетом малоприятных ощущений: мельтешащий сумрак, липкая духота, всепроникающая жара, вонь десятков грязных тел и застоялой мочи, нестерпимый зуд по всему телу, свинцовая тяжесть в ногах, пот, пропитавший одежду и превративший её в изощрённое орудие пытки. Стоило пошевелиться и заскорузлые швы начинали назойливо елозить по старым ссадинам не столько вызывая боль, сколько тихое раздражение, постепенно перерастающее в бешенство.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Уже через несколько минут отсутствие возможности нормально почесаться стало большой проблемой. Да и просто размять затёкшие мышцы или нагнуться и поправить портянки было бы неплохо. Лишь монотонный звук перестука железнодорожных колёс на рельсовых стыках позволил сознанию уцепиться за него, как за якорь, и постепенно выкарабкиваться из заливающего разум унылого отчаяния. Что ж, плен, будем знакомы… Меня зовут Гавр.

Вот так прибытие, мать его через коромысло! Остаточный гормональный шторм в крови носителя едва снова не вверг меня в бессознательное состояние. Хотя тот факт, что я пришёл в себя не на марше, а во вполне стабильном месторасположении — это уже что-то. Почти выигрыш в лотерею.

Воздействие прогрессирующей нейронной стимуляции на носитель ещё не успело сформировать полноценное сумеречное зрение, но и того, что имелось в наличии, было уже достаточно, чтобы хоть как-то осмотреться.

Я находился в закрытом щелястом товарном вагоне с парой узких окон, расположенных почти под самой крышей и густо заплетённых колючей проволокой вместо решётки. Люди стояли такой плотной массой, что московское метро в час пик показалось бы всего лишь скромным скоплением зевак на митинге ЛДПР.

Целый сонм разнообразных звуков обрушился на меня одновременно со всех сторон: кашель, храп, тихое поскуливание, скрип дерева, шмыганье носом и голоса, голоса, голоса. Кроме звуков и запахов, вокруг разливалось какое-то невидимое неприятное ощущение. Сплав страха и безысходности? Густота и реальность его достигала такой величины, что, казалось, протяни руку — и можешь оторвать кусок этой мерзкой и липкой субстанции. «Однако! — одёрнул я себя, — ишь как колбасит деда! Натерпелся, родимый…»

В дальнем от меня правом углу кто-то то молился, то ли бредил. Позади чей-то сиплый голос устало вещал:

— Нам бы огонька тогда побольше, да арт-поддержки! Мы бы ту переправу враз…а так-то, чего уж, с голым задом…а они и миномётами, и бомбить навострились…эх…если бы.

— Не надо отчаиваться, товарищ! — едва различимы голос слева, убеждал невидимого собеседника, горячась и сглатывая слова, — плен — ещё не конец! Вы же боец Красной Армии, в конце концов! Присягу давали, понимать момент надо.

Послышались громкие всхлипывания. Кто-то витиевато выматерился.

— Момент? Ты, сержант, лучше мальцу про приказ под нумером 270 напомни, — зло прохрипел ещё один голос, — ты-то вон сам без петлиц давно ли? А значит, злостный дезертир. Враг, опять же! Смекай, что ждёт тебя, его, да и всех нас, коли вернёмся. Хорошо, если без вести пропавшими запишут, а ежели кто из наших выберется, да в особом отделе растреплет, мол, сержант Рогозин в плен сдался, а? Семью враз заарестуют и отправят по этапу. А у молодого, видать, и жёнки-то ещё нет. Так ведь, сопля?

— Мамка да сестра меньшая, — всхлипывания прекратились.

— Во-от, Рогозин, а я о чём толкую? Их-то за что? И ведь, как пить дать, отправят!

— Ты, Тищенко, тут антисоветскую агитацию не разводи! Кому надо, тот по справедливости всё решит. Кто сам в плен сдался — того к стенке! А ежели раненый или без сознания в плен попал, то другое дело. Кровью искупит.

— Ох, сержант, кто тебе такое напел? В приказе-то об этом ни словечка. Политрук нам его не раз перечитывал на сон грядущий. Наивный ты, паря…

— Тихо вы! — новый голос у меня за спиной вмешался в спор, — и так тошно, а они воздух попусту переводят, — неча переливать из пустого в порожнее. Все в одном дерьме пока что. Забыли, скока наших на ростовском тракте лежать осталось? А на узловой в Харькове? То-то!