Из тьмы - Антон Чиж

Он приехал в Петербург и открыл салон маскарадных костюмов. Вывеска была отличной, и место выбрано замечательное – на Васильевском острове… Синьор Трезини принялся ждать, когда же к нему выстроится очередь из желающих арендовать венецианский костюм…

Прошло десять лет. Синьор Трезини был в долгах как в шелках, продать склад не мог, сколько ни пытался. И вернуться в Италию тоже не мог: климат теплый, но питаться одним солнцем было затруднительно. И тут синьор Трезини наконец догадался, что тот проклятый русский имел в виду что-то совсем другое, когда рассказывал про веселую жизнь. Синьор Трезини не совсем еще разгадал тайну. Но в одном уверился окончательно: эти русские не умеют веселиться…

Дверной колокольчик жалобно всхлипнул, и на пороге появился молодой человек среднего роста и крепкого сложения, самого ходового размера. Синьор Трезини взлетел из-за прилавка и выразил симпатию редкому клиенту. Любое его пожелание он готов был исполнить сию же минуту.

Молодой господин осмотрел ряды самых лучших костюмов и заметил, что они превосходного качества, в лучших традициях венецианских карнавалов. Сердце синьора Трезини радостно забилось. Наконец-то появился знаток, разбирающийся в тонкостях карнавальных костюмов. Он спросил, как обращаться к столь дивному клиенту. Ему назвали приятную фамилию, не такую русскую, какую синьор Трезини порой не мог выговорить, а почти итальянскую.

– О, синьор Ванзари! – в волнении проговорил он. – Чем я могу быть вам полезен?

– Я пока еще не решил, что выбрать. Быть может, у вас есть альбом?

Для такого клиента ничего не жалко! Синьор Трезини выложил на прилавок папку, в которой были собраны эскизы его коллекции. Господин листал ее с интересом, отпуская точные и верные замечания. Наконец ему попалась гравюра с классическим глухим плащом, tricorno и маской bauta, какой можно пугать детей: с вытянутым вперед острым подбородком, крючковатым носом и пустыми круглыми глазницами.

– Великолепно! – сказал синьор Ванзари, постукивая пальцем по рисунку. – Это то, что мне нужно. Могу взглянуть?

Синьор Трезини выразил глубочайшее сожаление: как раз этот костюм у него не так давно взяли. Но он немедленно подберет ничуть не хуже, с масками gatto, volto или с поистине ужасной Medico della Peste, какую так любят мужчины по причине ее ужасности.

– Как жалко, что меня опередили, – вздохнул синьор Ванзари. – Предполагаю, кто это был… Синьор Трезини, с вами можно посекретничать? – Он подмигнул.

О, как это было приятно! Синьор Трезини готов секретничать сколько угодно!

– Дело в том, что вскоре случится небольшая, сугубо мужская вечеринка. Мне крайне важно знать, кто под какой маской будет прятаться. Не могли бы описать моего друга?

Синьор Трезини шутливо погрозил пальцем: ох и хитрец, почти как настоящий венецианец. Конечно, он помнит редкого клиента, их так мало. Друг синьора Трезини был описан как мужчина среднего роста, немного сухощавый, спину держит прямо, как бывший военный, взгляд строгий, черты лица резкие, носит прямой пробор, волосы русые.

– Не может быть! – искренно поразился синьор Ванзари. – Вы шутите?

– Уверяю вас, это именно он!

– Я просто отказываюсь верить! Это не может быть! Его… не может быть в столице!

– Однако это был именно он, ваш друг!

– Отказываюсь верить, – заявил синьор Ванзари.

– Хотите, докажу вам? – спросил синьор Трезини.

Предложение было принято. Хозяин вытащил из конторки книгу учета и развернул к дорогому посетителю.

– Извольте взглянуть, синьор Ванзари, он расписался лично, – палец синьора Трезини указывал на жесткий, прямой росчерк: «г-н Вандам».

– Вы совершенно меня убедили, – сказал синьор Ванзари, стараясь запомнить почерк. – Полагаю, мой друг оставил вам в залог полную стоимость костюма?

– Ну, разумеется!

– Когда он собирался вернуть костюм?

– Точно даты не назвал, на днях… – ответил синьор Трезини. – Да вы и лучше меня знаете, когда у вас вечеринка!

Синьор Ванзари посмеялся над своей оплошностью, посмотрел на карманные часы и вдруг вспомнил, что чрезвычайно спешит, но сегодня вечером обязательно заглянет и выберет свой костюм. Непременно. Он поклонился и быстро исчез, оставив синьора Трезини в отличном настроении. Удача наконец вспомнила о нем. Владелец салона карнавальных костюмов прикинул, как сегодня заработает парочку монет. Такого приятного господина не грех было обобрать как следует.

• 17 •

Московский художественный театр, модный и молодой коллектив самодеятельных актеров, давал великопостные гастрольные представления уже два вечера. На первом был показан «Борис Годунов», принятый хорошо, но спокойно. На второй вечер давали «Вишневый сад». Спектакль, чрезвычайно успешный в Москве, петербургской публикой был встречен прохладно. Как и критиками. На третий вечер художественный руководитель театра, Константин Станиславский, подумывал заменить «Доктора Стокмана» чем-нибудь, что повысит интерес публики. Пьеска знаменитого норвежского драматурга была скучна, заумна и поднимала столь высокие моральные проблемы, что не каждый зритель их переживет. В Москве спектакль прошел незамеченным. Станиславский опасался, что гастроли могут совсем провалиться, если Петербург заскучает от норвежской зауми.

Беда пришла внезапно. Случилось то, чего никто не мог предполагать. Зал театра Корша, наполненный отборной публикой, профессурой, интеллигенцией и студентами, невероятным образом превратился в кипящий котел. Пьеса скучнейшая: провинциальный доктор борется против того, чтобы в их небольшом городке открыли дорогой курорт. Он считает, что источник воды не целебный, а опасный для здоровья. Его честность встречает ожесточенное сопротивление горожан и власти. Всем нужен этот курорт, чтобы разбогатеть, кроме доктора Стокмана. Моральная история была воспринята публикой как политический манифест. В каждой реплике доктора Стокмана увидели политический подтекст: протест против власти, ее лицемерия, жадности и продажности. Зрители услышали то, что так мечтали услышать публично. Говоренное миллион раз в дружеских кружках вдруг прозвучало публично.

Вспыхнула искра, из которой возгорелось пламя. Зал неистовствовал. Седовласые профессора вскакивали с мест и стоя устраивали овации безобидным репликам. Станиславский, игравший доктора Стокмана, безграничным успехом был напуган. И хоть каждое слово было согласовано с цензурой, но политическая манифестация, в которую превращался спектакль, даром не пройдет. Что делать, он решительно не знал. Отменять спектакль нельзя, дальше играть – страшно, а вымарывать что-то на ходу, так актеры перепутают, и выйдет страшный конфуз.

Публика, как нарочно, не думала утихать. Возбуждение нарастало. Когда доктор Стокман вернулся домой, побитый горожанами, и сказал: «Когда идешь отстаивать идеалы, нельзя надевать новый костюм», зал взорвался. Играть дальше было невозможно. Профессора и студенты били в ладоши и кричали от восторга. Овации продолжались около десяти минут. Напуганные такой бурной реакцией актеры кое-как доиграли до конца акта.

В антракте публика высыпала из зала, разгоряченная происшедшим. Слышались победные возгласы, будто только что свершилась долгожданная революция. Стоило лишь честным, умным, образованным и хорошим людям собраться вместе, объединиться и захотеть, чтобы ярмо продажного и ненавистного режима пало. Будто свобода далась в руки просто и чисто. Как и должно быть в теории. Фойе тетра бурлило, кто-то из интеллигенции плакал, что дожил до светлого часа.

Аполлон Григорьевич был не в своей тарелке. Он кряхтел, хмыкал и вертел сигаркой.

– Вот уж не думал… – наконец проговорил он, имея в виду, что вместо скуки высокого искусства случилось такое, за что следовало бы извиниться.

– Благодаря вам оказался свидетелем исторического события, – ответил Ванзаров.

– Прихлопнут теперь театрик, не иначе.

– Да, историю эту могут преподнести так, что головы поснимают. Хотя ничего крамольного не вижу. Наоборот – одна польза.

– Это какая же?

– Профессора скажут пару речей, студенты покричат, интеллигенция убедится, как важно стоять на страже моральных принципов, и все останется как прежде. Пар вышел, котел варит дальше.

Лебедев взглянул на друга с некоторым недоумением.

– Не поймешь вас, Ванзаров, когда шутите, а когда… – не договорил он.

– Мой совет: используйте психологику. – Ванзаров подмигнул.

– Ах, вот вы как! – Лебедев не нашел сил обидеться. – Тогда… не скажу вам о результатах экспертизы. Пока не выкурю сигарку…

– Буду страдать молча, – ответил Ванзаров.

Аполлон Григорьевич раздвинул спорящих господ, как тростинки, и удалился. Ванзарову захотелось оглянуться. Так бывает, когда кто-то долго и упрямо смотрит со стороны. Взгляд он заметил сразу. Его невозможно было не заметить. Он чуть поклонился. Ему кивком указали, что разрешают подойти. Пробравшись сквозь разгоряченные тела, он еще раз основательно поклонился, но руки ему не подали.