Жертвоприношения - Пьер Леметр

Медсестра соображает.

Мужчина обернулся, смотрит в пол, говорит, ошибся палатой, запахнул плащ и двинулся к лестнице… Но вместо того, чтобы начать спускаться, пошел наверх. Нет-нет, он не убегал, он бы тогда начал спускаться. Но почему такой «деревянный»? Странно. Но трудно что-нибудь сказать. Что? Взять и сказать, что это было ружье? Здесь? В больнице? Нет. Она в это не верит. Выбегает на площадку:

— Месье! Месье…

20 часов 10 минут

Пора уходить. Он все же полицейский. И не может позволить себе поведение обычного влюбленного. Можно ли себе представить, что следователь проводит ночь у постели жертвы. Он уже наделал достаточно глупостей за этот день.

Вот именно. Мобильный поставлен на вибрацию: дивизионный комиссар Мишар. Он запихивает телефон в самую глубину кармана, поворачивается к стойке регистрации, поднимает руку, прощаясь с медсестрой. Она ему подмигивает в ответ и манит пальцем — подойдите на минутку. Камилю хочется сделать вид, что он не понял, но он все же подходит; это нежелание двигаться — знак усталости. Что она еще может сказать после всех допущенных им нарушений?

— Уходите наконец? Не рано, однако, ложатся спать в полиции…

Наверное, в ее словах есть какой-то подтекст, потому что она улыбается всеми своими неидеальными зубами. Терять время и выслушивать все это… Камиль глубоко вздыхает, вымученно улыбается, ему бы тоже хотелось поспать. Он уже отходит от нее на три шага, когда слышит:

— А был телефонный звонок… Я думала, вам будет приятно об этом узнать…

— Когда?

— Недавно. Около семи… — И прежде чем Камиль успевает спросить, она произносит: — Брат.

Натан. Камиль его никогда не видел, неоднократно слышал его голос на автоответчике у Анны — голос торопливый, лихорадочный и молодой. Между ними разница больше пятнадцати лет. Анна много заботилась о нем и очень им гордится. Он ученый, занимается чем-то совершенно непонятным — фотоника, нанотехнологии, что-то в этом роде, какие-то науки, в которых Камиль ничего не понимает.

— Надо сказать, для брата он довольно груб. Так вот послушаешь, да и порадуешься, что ты единственная дочь.

Голова Камиля взрывается вопросом: как он узнал, что Анна в больнице?

Сон как рукой сняло, он бросается к двери, распахивает створки, оказывается с другой стороны стойки. Медсестра только рада поговорить:

— Мужской голос и… — Офелия делает большие глаза, — скорее напористый. «Форестье… Ну да, Форестье как Форестье, а вы как хотите писать? С двумя «ф»? (Тон неприятный, властный.) Что с ней точно? Что говорят врачи? (В исполнении Офелии это получается просто грубо.) Что значит — неизвестно?» (Голос возмущенный, почти оскорбленный.)

— Акцент был?

— Нет. — Офелия качает головой.

Камиль оглядывается. Он уже все понял, он просто ждет соединения нейронных клеток, это займет несколько секунд.

— Голос молодой?

Офелия хмурится:

— Ну, не совсем молодой… Я бы сказала, лет сорок. По мне, так…

Камиль уже не слушает. Он несется вперед, расталкивая всех перед собой.

Вот и лестница, он распахивает дверь, ведущую на площадку, створки громко хлопают. Но он уже бежит вверх так быстро, как только позволяют его короткие ноги.

20 часов 15 минут

Если судить по звуку шагов, мужчина поднялся на этаж выше, считает медсестра. Двадцать два года, череп почти бритый, колечко в нижней губе — вид несколько вызывающий, но на самом деле ничего подобного, всегда готова улыбаться, а в жизни, скорее, слишком разумная и милая — и так бывает. Затем хлопает дверь. Нужно подумать, не торопиться. Он может быть где угодно, этот мужчина, — в коридоре, этажом выше, может спуститься или, наоборот, пройти через нейрохирургию, и потом, чтобы его обнаружить…

Что же делать? Прежде всего нужно быть точно уверенной, тревогу не включают просто так, то есть когда не совсем уверен… Она возвращается в сестринскую. Нет, это невозможно, в больницу не приходят с ружьем. Что же это могло быть? Протез? Некоторые посетители приходят с букетами длиннющих гладиолусов… А сейчас есть гладиолусы? Он сказал, что ошибся палатой.

Она все же не совсем уверена. В медицинском училище она занималась побитыми женщинами и знает, что мужья-мерзавцы способны преследовать своих жен даже в больнице.

Она возвращается, останавливается у палаты. Палата 224. Эта пациентка все время плачет, постоянно; каждый раз, как заходишь к ней в палату, она плачет и то и дело проводит пальцами по лицу, трогает губы, а говорит, прикрывая рот тыльной стороной ладони. Дважды ее заставали перед зеркалом в ванной, а ведь она еле держится на ногах.

И все же, спрашивает себя медсестра, разворачиваясь (потому что это ее беспокоит), что такое могло быть у него под плащом? Когда плащ немного распахнулся, было видно что-то похожее на ручку швабры, металлическую ручку… А может быть, это был оружейный ствол? Костыль, может быть?

Она продолжает размышлять, что же это могло быть, когда в противоположном конце коридора появляется полицейский, тот, маленького роста, он здесь торчит всю вторую половину дня. Не больше метра шестидесяти, лысый, лицо красивое, но строгое, не улыбается. Несется как сумасшедший, чуть не сбивает ее с ног, распахивает дверь палаты, почти бросается на кровать и кричит: «Анна! Анна!»

Поди тут пойми что-нибудь. Полицейский, а ведет себя как муж.

Пациентка сразу в панику. Вертит головой, он засыпает ее вопросами, кричит. Она поднимает руку. Полицейский повторяет:

— Все хорошо? Хорошо?

Приходится просить его успокоиться. Пациентка опускает руку на простыню и смотрит на меня. Все в порядке…

— Ты кого-нибудь видела? — спрашивает полицейский. — Кто-нибудь входил? Ты его видела?

Голос у него строгий, озабоченный. Он оборачивается ко мне:

— Кто-нибудь входил?

Согласиться, сказать «да», но ведь он не вошел…

— Кто-то ошибся этажом, какой-то мужчина, он открыл дверь…

Камиль не слышит ответа, снова поворачивается к пациентке, впивается в нее взглядом, она мотает головой, можно подумать, что она потеряла мысль. Пациентка молчит, только отрицательно качает головой. Она никого не видела. После чего валится на постель, натягивает одеяло до подбородка и плачет. Этот коротышка-полицейский напугал ее своими вопросами. Он просто подпрыгивает от возбуждения. Я не выдерживаю:

— Месье, вы в больнице!

Он кивает, но прекрасно видно, что думает он о чем-то другом.

— Да и к тому же посещения больных уже закончены.

Он выпрямляется:

— В какую сторону он пошел?

И так как я отвечаю не сразу, повторяет:

— Этот ваш тип, что ошибся палатой, он в какую сторону пошел?

Я беру женщину за руку, щупаю пульс. Отвечаю:

— К лестнице, туда…

И знаете что, оставьте меня в покое, меня интересует пациентка, а ревнивые мужья — это не по моей части.

Я не успела договорить, а он уже отпрыгнул назад, как кролик. Слышно, как он стремительно идет по коридору, приближается к дверям, выходит на лестницу… Я продолжаю прислушиваться: невозможно понять, пошел он по лестнице вверх или вниз.

А вся эта история с ружьем, я что, ее придумала?

Шаги по бетонным ступенькам резонируют, как в соборе. Камиль хватается за перила, бегом спускается по нескольким ступеням. И останавливается.

Нет, он бы не спускался, а поднимался.

Он поворачивается, начинает подниматься. Нет, это не обычные ступеньки, каждая на полсантиметра выше чем полагается: поднялся на десять ступенек и уже устал, а прошел двадцать, и сил уже никаких.

На этаж он поднимается запыхавшись, останавливается. На его месте я бы поднялся еще на этаж? Да? Нет? Собирается с мыслями: нет, я бы вышел с лестницы тут, на этой площадке. В коридоре Камиль натыкается на врача, который сразу начинает на него орать:

— И что это все значит?

Камилю хватает одного взгляда: выглаженный халат (еще видны складки), совершенно седые волосы, возраст определить невозможно… Врач останавливается, не вынимая рук из карманов, он не может прийти в себя от появления перед ним этого типа, который еле стоит на месте от возбуждения.

— Вы кого-нибудь встретили? — кричит Камиль.

Врач глубоко вздыхает, собирается с силами, чтобы достойно ответить.

— Человека какого-нибудь видели, черт возьми? — орет Камиль. — Вы кого-нибудь встретили?

Камилю не требуется ответа, он оборачивается, распахивает дверь с такой силой, будто хочет ее сорвать с петель, снова бежит по лестнице, потом оказывается в коридоре: сначала направо, потом налево, он задыхается, нигде никого… Камиль возвращается, снова бежит, что-то (может быть, усталость) говорит ему, что он идет неверным путем, а как только вы говорите себе такое, бежать вы начинаете медленнее. Впрочем, быстрее уже невозможно: вот Камиль в конце коридора, он заворачивает под прямым углом, упирается в стену с двухметровым электрошкафом, испещренным однозначными символами: «Смертельно опасно». Спасибо, разъяснили.