Бенджамин Дизраэли - Адам Кирш

«Неужели перед нами тот же самый дерзкий юноша, который в прежние времена ухитрялся сплачивать в безумные союзы этих чванливых старых недоумков?»

Вивиан, как и его создатель, изменился. В течение последующих трех лет Дизраэли был полуинвалидом: он страдал от одного из не нашедших четкого определения недугов девятнадцатого века, которые современному взгляду представляются психосоматическими расстройствами. Он замкнулся в отчем доме, отдав себя заботам родителей, пока его без видимого результата лечили сменявшие друг друга врачи. Лучшее из медицинских заключений гласило, что он поражен «хроническим воспалением оболочек головного мозга», но в наши дни его заболевание, скорее всего, назвали бы острой депрессией. Впрочем, Дизраэли не оставался совсем уж бездеятельным и даже сумел написать две небольшие вещи: в 1828 году появилась «Попанилла» — короткая сатира в духе «Путешествий Гулливера», а в 1830-м он закончил «Молодого герцога». Однако в сравнении с неуемной деятельностью и обширными планами Дизраэли 1824–1826 годов, период с 1827 по 1830 год, по словам Исаака, стал в жизни его сына «пустым». «Его недуг, — писал Исаак, — относится к тому виду расстройств, которые сбивают с толку врачей и остаются неразгаданными, пока больной в конце концов от них не избавится. А тем временем уделом его должны стать терпение и смирение — два снадобья, облегчающих жизнь, но весьма горьких для пылкого, не знающего покоя ума».

Исаак хорошо понимал мучительное состояние сына, поскольку сам в прошлом пережил нечто подобное. В возрасте двадцати девяти лет, пишет Дизраэли в своих воспоминаниях, «отца поразил тот загадочный недуг, которому часто подвержены молодые мужчины с обостренной чувствительностью, особенно писатели; он проявляется в нервном истощении, вызываемом малоподвижной работой за письменным столом, рано развившейся неотступной мечтательностью, тревогой и неясностью целей. Симптомы такой болезни, физические и нравственные, весьма неприятны: апатия и уныние». Без всякого сомнения, Дизраэли описывает здесь и собственный «загадочный недуг», и упомянутые им причины депрессии, охватившей Исаака, в еще большей степени приложимы к его случаю: «Я думаю, что эта болезнь его молодости, растянувшаяся, пусть с промежутками, на много лет, рождена неспособностью отца направить в правильное русло умственные силы, которые он в себе ощущал».

Главная причина болезни Дизраэли, длившейся три года, крылась в крахе честолюбивых надежд. Как показано — и без каких бы то ни было экивоков — в «Вивиане Грее», в начале карьеры Дизраэли был полон порожденных нарциссизмом иллюзий. Убежденный в своей гениальности, он полагал, что и мир отнесется к нему соответственно и незамедлительно признает его безусловное превосходство, как он того и заслуживает. Когда же этого не случилось, собственный образ, творимый им в годы издевательств со стороны соучеников и уединенных мечтаний в отцовской библиотеке, разлетелся вдребезги. Впрочем, со временем Дизраэли сможет вновь обрести веру в себя и подвести под нее более прочное основание. В результате ему удастся достигнуть всего, о чем мечтал Вивиан, и даже более того.

И все же на протяжении всей карьеры Дизраэли не покидает чувство разочарования: власть и слава, пришедшие поздно и завоеванные с большим трудом, так и не оправдали его надежд. «Стать знаменитым в молодости — это воистину дар богов, — писал Дизраэли, подкрепляя это утверждение перечнем героев, прославившихся в юности. — Подумайте только, Италию завоевывали величайшие полководцы древности и нового времени в возрасте двадцати пяти лет! Персидское царство ниспровергли молодые, совсем молодые люди. <…> Кортесу было едва за тридцать, когда он любовался золотыми куполами Мехико». Подобно Юлию Цезарю, который проливал слезы у статуи Александра Македонского, юного Бенджамина мучила мысль о том, как мало он успел совершить. Когда Дизраэли, уже в годах, обрел наконец реальную власть, он не мог избавиться от ощущения, что она пришла слишком поздно. «Когда-то, просыпаясь, я чувствовал, что у меня достанет сил сменять династии и правительства, — говорил он в 1878 году, — но это время прошло».

К 1830 году Дизраэли окреп, воспрял духом, и он захотел перемен. Одним из признаков улучшения (а может быть, и его причиной) стала первая зафиксированная биографами любовная связь Бенджамина — по иронии судьбы, с женой одного из его врачей Кларой Болтон. Как и Сара Остен, Клара была старше Дизраэли и замужем — оба эти качества он искал в своих любовницах. И уж конечно, ее привлекательности для честолюбивого молодого человека способствовало и то, что Клара была хозяйкой модного салона, среди гостей которого встречались и члены парламента. Дизраэли постепенно возвращался в общество, деля свое время между Лондоном, где щеголял в изысканном платье и скрывался от кредиторов, и Браденхемом, новым загородным домом отца в графстве Бакингемшир, куда семья переехала, чтобы жить в более здоровом климате.

Теперь Дизраэли овладела жажда путешествовать. Но он не собирался отправиться в обычный Гран-тур[34], который совершают молодые английские богачи по салонам Парижа и соборам Рима. Вместо этого он вознамерился поехать на Восток — в Грецию, Турцию, Египет и на Святую землю. Дизраэли и тут брал пример со своего кумира: Байрон умер в Греции, участвуя в войне за ее независимость, а некоторые из наиболее известных его произведений — это легенды с ярким восточным колоритом, полные первозданных необузданных страстей.

Однако для Дизраэли путешествие на Восток имело и некий символический смысл, неведомый Байрону: оно давало возможность воочию увидеть родину еврейского народа. Это не значит, что посещение Палестины превратилось бы для него в религиозное паломничество. Светское воспитание и крещение предполагали, что Дизраэли отнюдь не был погружен в еврейские обряды с их постоянными обращениями к Сиону и Иерусалиму. Однако именно потому, что Дизраэли не рассматривал Палестину в религиозном плане, то есть как сцену, где разыгрывается мессианская драма изгнания и искупления, он мог представлять ее в историческом и политическом аспекте как место зарождения еврейского национального суверенитета. Незадолго до путешествия, читая книги из отцовской библиотеки, он заинтересовался личностью Давида Алроя, курдского еврея, который в двенадцатом веке возглавил восстание против турок-сельджуков. Для Дизраэли Алрой демонстрировал немыслимую ранее возможность: оказывается, еврей мог заявлять права на политическую власть, оставаясь евреем. Именно эта мечта, не получившая еще названия «сионизм», сильнее, чем обещание теплого климата, сильнее, чем пример Байрона, влекла Дизраэли на Восток.

В мае 1830 года, получив гонорар за «Молодого герцога», Дизраэли покинул Лондон. Спутником Бенджамина был Уильям Мередит, жених его сестры Сары. Позже к ним присоединился Джеймс Клей, еще один их знакомый, путешествующий по Средиземному морю на своей яхте. Присутствие Клея наталкивало на мысль, что в их планы входил не только осмотр достопримечательностей: он был известным распутником и непревзойденным проводником для