Смертельная скачка - Дик Фрэнсис

— Еще в доме у Эммы.

— Да, но...

— Ах, понимаю. Недалеко от Ньюбери. Вы поедете по М4... — Он подробно объяснил, как к ним проехать, уверенный, что я немедленно поспешу на помощь. Теперь невозможно было отделаться советом принять успокоительное и пообещать приехать утром. И, судя по голосу, только полная анестезия могла бы ослабить его тревогу.

Ночью по крайней мере не мешали светофоры, и я доехал за пятьдесят минут. Дом Шерманов представлял собой два соединенных и перестроенных деревенских коттеджа, стоявших посередине обширного необитаемого луга. Хорошее место для отдыха нервов. Но в лучшие времена.

Свет горел во всех окнах, и при шуме машины озабоченная фигура Уильяма Ромни появилась на пороге.

— Слава богу, слава богу, — возбужденно повторял он, идя мне навстречу по короткой дорожке. — Не знаю, что бы мы и делали, если бы вы не приехали.

Я еле сдержался, чтобы не сказать, мол, лучше всего было бы вернуться в его дом или снять номер в отеле, но когда вошел, то порадовался, что ничего не сказал, потому что это только бы огорчило их. Шок не позволяет людям добровольно оставить место катастрофы. И с первого взгляда ясно, что они оба в глубоком шоке.

Дом был разгромлен. Картины сорваны со стен, занавеси с окон, ковры с пола. Мебель не просто перевернута, но и поломана. Лампы, вазы, безделушки — все разбито и растоптано. Вырванные страницы книг и листы бумаги, будто осенние листья, шелестели на полу.

— Везде так, — сказал Ромни. — Во всем доме. Кроме спальни для гостей. Они как раз рылись в ней, когда мы помешали... Полиция говорит...

Эмма, будто посыпанная сажей от костра, лежала в спальне для гостей с открытыми глазами. Обе щеки потемнели и распухли, кровоподтеки показывали, куда попадали удары. Нижняя губа разбита, бровь заклеена пластырем.

— Привет, — сказал я бодрым тоном, явно не соответствующим обстановке, взял стул и сел возле кровати. Дед ходил вокруг и что-то бормотал, очевидно, еще сильнее встревожившись теперь, когда увидел, как потемнело от побоев лицо Эммы. Он совсем сник, когда я попросил его оставить нас наедине. Но в конце концов, страшно огорченный, спустился вниз.

Я взял ее руку.

— Дэйвид...

— Подождите немного. Потом мне расскажете. Она едва заметно кивнула. Эмма лежала на одеяле непостланной постели все еще в том же платье в коричневую и белую клетку, голову поддерживали две подушки без наволочек, ноги прикрыты цветастым платком.

В газовом камине горел пульсирующий огонь, в комнате было жарко, но я тоже встревожился, почувствовав, какая холодная у нее рука.

— Я сказала полиции, что, по-моему, они норвежцы, — чуть слышно заговорила Эмма.

— Эти двое мужчин? Она кивнула.

— Такие огромные... В толстых свитерах и резиновых перчатках... И говорили они с акцентом.

— Начните сначала, — попросил я.

— Мы приехали, чтобы взять для меня какие-нибудь платья. Я уже чувствовала себя лучше... Наверху горел свет, но я подумала, что миссис Стрит, она присматривает за нашим домом, забыла выключить... Но когда я открыла входную дверь и вошла в холл, они кинулись на меня... Потом они включили свет внизу, и я увидела этот разгром... Один ударил меня кулаком в лицо, я застонала и позвала дедушку. Когда он вошел, они сразу сбили его с ног... так легко. Это ужасно... Они пинали его ногами... Один спросил, где Боб прячет бумаги, и, когда я не ответила, он подошел и стал бить меня кулаками. Я ему не ответила, потому что не знала. Боб никогда ничего не прятал... никогда... О боже...

Ее пальцы сжали мне руку.

— Все хорошо, все хорошо, Эмма, — повторял я, не вкладывая в свои слова никакого значения. — Успокойтесь.

Мы молча подождали, пока ее перестало трясти, потом она сглотнула и попыталась продолжить рассказ:

— Зазвонил телефон, и это вроде бы напугало их. Они поговорили друг с другом, потом вдруг швырнули меня в кресло и быстро ушли... через парадную дверь. Дедушка встал с пола, но телефон уже замолчал, когда он подошел... Тогда он позвонил в полицию.

Усталый голос затих. Я спросил:

— Они были в масках, закрывали чем-то лица?

— Нет.

— Вы сможете узнать их?

— Полиция спрашивала... Офицер хотел, чтобы я посмотрела фотографии... Не знаю... Я старалась защитить руками лицо, чтобы они не изуродовали меня... Я закрывала глаза...

— А ваш дедушка?

— Он говорит, что узнает их. Но все было так быстро...

— Разумеется, они не сказали вам, какие бумаги ищут?

С убитым видом она покачала головой.

— Полиция тоже без конца спрашивала, какие бумаги.

— Не беспокойтесь, это неважно. Как вы себя сейчас чувствуете?

— Ужасно саднит лицо. Доктор Уэст дал мне таблетки. Он собирается завтра приехать снова.

— Сюда?

— Да. Я не хочу переезжать к дедушке. Это... это мой дом.

— Не хотите ли постелить постель?

— Нет, спасибо. Мне и так удобно. Я слишком устала, чтобы двигаться.

— Я спущусь вниз и помогу вашему дедушке.

— Хорошо. — Внезапно на лице снова появилось встревоженное выражение. — Но вы не уедете, не уедете?

Я пообещал ей и действительно прилег в гостиной на софе, в единственном расчищенном оазисе среди всеобщего разгрома. Уильям Ромни почти сразу заснул и тихо похрапывал (под действием сильного снотворного) на широкой кровати Шерманов в спальне. И с трех до пяти в коттедже было темно и тихо.

Я внезапно проснулся от тихого стона, будто блеяние ягненка в метель.

— Дэйвид...

Голос Эммы сверху, настойчивый и дрожащий. Я выпутался из пледа, вскочил и бросился наверх. Ее дверь оставалась открытой и свет включенным, поэтому я сразу увидел непередаваемый ужас, хлеставший из ее больших темных глаз.

— Дэйвид... — В голосе невыносимое отчаяние. — Дэйвид, у меня кровотечение.

Эмма потеряла ребенка и чуть не умерла. Через три дня после того, как ее увезла «Скорая помощь», я навестил вдову Боба в больнице. Три дня врачи не разрешали приходить к ней. Меня удивило, что она стала еще бледнее, чем в Осло, ведь тогда казалось, что бледнее уже быть невозможно. Кровоподтеки и синяки с лица еще не сошли, но кое-где их закрывал пластырь. Глаза затуманенные, наверное, от обезболивающих лекарств.

Это был пятиминутный визит вежливости.

— Как мило, что вы пришли, — сказала она.

— Я принес вам грейпфруты.

— Спасибо.

— Сочувствую.

Она чуть кивнула, обезболивающим наркотикам, видно, подвластна не всякая боль.

— Надеюсь, вскоре вам будет лучше.

— О да, я тоже надеюсь.

* * *

Уильям Ромни, дрожа от гнева, буквально ворвался ко мне в офис.

— Вы понимаете, что завтра уже неделя, как на нас напали в собственном доме, и никто ничего не делает. Люди не растворяются в воздухе. Эти двое должны где-то быть. Почему полиция не может их найти? Разве это правильно, что головорезы врываются в дом к беззащитной девочке, ломают мебель, избивают ее до полусмерти, ведь она чуть не умерла, и безнаказанно уходят... Это же позор, что полиция еще не нашла двух подлых подонков.

Произнеся слово «подонков», Уильям Ромни сам удивился, он никогда не употреблял таких сильных выражений, но это ясно показывало, как он возмущен.

— Думаю, что ни вы, ни Эмма не увидели этих двух на фотографиях, которые вам показывали в полиции, — сказал я, потому что уже проверил через своих друзей в полиции, что громил не опознали.

— Их там не было. Там не было фотографий налетчиков. И должен сказать, что меня это не удивило... Почему полиция не может запросить в Норвегии снимки их преступников и показать нам?

— Вероятно, вам придется поехать в Норвегию, — предложил я. — Эмма в таком физическом и эмоциональном состоянии, что не сможет этого сделать.

— Тогда я поеду! — страстно воскликнул он. — Поеду за собственные деньги. Я готов на все, на все, чтобы увидеть, как накажут бандитов за то, что они сделали с Эммой.

От негодования его худое лицо покраснело, и у меня мелькнула мысль, не вызван ли его беспредельный гнев отчасти чувством невольной вины за то, что он уже не так молод и силен и не смог защитить Эмму от двух агрессивных мужланов. Теперь он хотел сделать то, что в его силах, решив поехать в Норвегию, чтобы самому помочь найти налетчиков. Я не видел причины, почему бы надо отговаривать его от путешествия, которое может принести полезные результаты.

— Если вы хотите, я все устрою, — сказал я.

— Что?

— Чтобы вы могли поехать в Норвегию и посмотреть фотографии подозреваемых.

Он твердо и решительно взглянул на меня, расправил сутулые плечи и встал. Теперь на ковре Жокейского клуба стоял человек, сбросивший десяток лет.

— Да, пожалуйста, устройте. Я тут же выеду.

— Садитесь. — Я кивнул. — Вы курите? Как Эмма? Он сел, отодвинул предложенную коробку с сигаретами и сказал, что, когда он видел ее вчера вечером, она выглядела гораздо крепче.