Православное пастырское служение - Киприан Керн

Чтобы закончить, приведем нашумевший пример нашего времени в английском католическом мире. Моника Балдуин в своей интересной и увлекательной книге "Я перескочила через стену" рассказывает историю своего монашества. Племянница английского премьер-министра, девушка из высшего английского общества, католичка, а не англиканка, очень образованная, она в 1914 г., накануне первой мировой войны, ушла в бенедектинский женский монастырь, где, пройдя строгое послушание, она пробыла в затворе 27 лет. В 1941 г., уже во время второй войны, она после долгих размышлений, терзаний, советований и пр., подала прошение о снятии с нее обетов монашества и о позволении ей вернуться в мир. Рим всегда умеет находить выходы и нужные формулы. Ей это было разрешено, и она вернулась в мир. Причиной её ухода из монашества было, что у нее "есть сознание того, что у нее нет призвания" к монашеству. И это после 27 лет! Книга настолько искренне написана и так чиста, так возвышенно и с благоговением говорит о годах в затворе, что читать ее можно, как один из образчиков духовной литературы. Но это не меняет сути дела. Переоценка своих собственных сил и личных суждений, вероятно, обостренная до предела честность и строгость в отношении к себе, громадное искание духовной правды. Но трагедия налицо: духовное разочарование после 27 лет монашества! Книга эта невольно своим возвышенным отношением к монашеству и прошлому автора наводит на вопрос: а не вернется ли Моника Болдуин снова в монастырь?

Самонадеянность и самоуверенность в определении своего призвания, а вслед за тем при известных затруднениях и разочаровании очень часто приводят таких клириков к более резкому и оппозиционному отношению к иерархии в Церкви. Пример Лютера не единственный. Из самых благородных, может быть, побуждений он из законного подчинения своему священноначалию основывает свое самостоятельное религиозное общество, кладет начало одному из самых больших расколов в истории западного христианства. История знает достаточно таких примеров. Свободолюбивый дух "галликанизма" породил во Франции множество таких же примеров.

Революция 1789 г. знает, между прочим, и такой случай. Епископ диоцеза Viviers, La-font de Savine, проникся идеями Ж. Ж. Руссо и после известной революционной присяги духовенства он начинает свою реформаторскую деятельность, отвергает посты, воздержания, праздники, проповедует разводы браков, близко сходится с деятелями революции и даже обещает всем священникам даровать епископское достоинство. Правда, после реставрации он, видимо, осознал свои ошибки, вернулся к послушанию Церкви и горько оплакивал свое падение.

Если Лафонт де Савин не снял сана, то был близок к тому, чтобы вызвать гибельные последствия в церкви; а вот Ламеннэ пошел дальше по этому пути. Он официально порывает с преданием Церкви и с иерархией. В своем завещании, помеченном 16 января 1854 г., он пишет: "мое тело должно быть отнесено прямо на кладбище, без внесения его в какую-нибудь церковь...."

После провозглашения ватиканского догмата о "непогрешимости" папы, кармелит Гиацинт Луазон уходит из католического священства, порывает с Римом, заявив, что не принадлежит больше ни к какой иной церкви, как церкви будущего, к Новому Иерусалиму. Он отвергает обеты монашества и целибат священства, женится и в этом отношении идет даже дальше Ламеннэ и Луази. Аббат Пьер Дабри, увлеченный вначале социальными идеями папы Льва 13-го, быстро разочаровывается в современном положении церкви; он с нею порывает, заявляя, что она недостаточно современна и неконгениальна духу времени и теперешнего общества.

Это все показывает, что "призвание" упомянутых клириков было очень непрочно и любовь к Церкви весьма не глубока. Идеи современности их больше привлекают, чем мудрость церковного и иерархического начала. Они оправдывают свой уход "голосом совести." Удивительно, как легко они отдают то, что получили в таинстве Священства. Многие из так называемого "Общества 33-х петербургских священников" (в годы революции 1905) сделались потом руководителями обновленцев и живоцерковников. Они порывали с Церковью ради каких-то призрачных и временных политических принципов. В наше время характерен пример французских "священников-рабочих," не пожелавших (в известной своей части) подчиниться голосу епископата и свою "миссию" поставивших выше церковного послушания. В своей аргументации они предпочитают ссылаться на имена марксистских вождей, а не на евангелистов и отцов Церкви.

Список таких "разочарований" и падений можно продолжить, но и этих примеров достаточно. Напрашивается при этом один вывод. Такие случаи происходят чаще всего среди вольнодумствующих и либеральничающих пастырей. "Либеральность" эта берется не в прямом, политическом его значении, и речь здесь не о политике. "Политика Церкви в том, чтобы не делать никакой политики" — мудрое выражение западного церковного деятеля. Но в либерализме и вольнодумстве есть уже какая-то скрытая возможность бунтарства. В уклонении влево (не политическом) есть всегда опасность несмирения, непокорности традиции, превозношение своего личного мнения над мудростью веков и опытом Церкви.

Особым искушением на пути пастырского служения является секуляризация духовного дара, который священнику дается в хиротонии. Есть священники, которые почему-то устремляются на пути, не имеющие ничего общего с их служением и с благодатным преображением мира. Вместо того чтобы таинственно содействовать рождению "новой твари во Христе," они почему-то ставят центр тяжести на разные мирские подделки подлинного духовного делания. Если пастырь вообще склонен к политике и имеет патриотические слабости, то он и настоящее свое служение легко подменяет разными земными интересами. Тут его подстерегает и может увлечь соблазн конформизма власти, будь то левой или правой. История неоднократно нам являла примеры таких священников и иерархов, которые слишком легко заключали сделки с политическими факторами, подчиняли вечное и небесное в Церкви чисто земным и переходящим ценностям. Если пастырь почему-то считает, что самое главное в его деятельности — это насаждать социальную справедливость и искать осуществление какого-то земного рая, то он легко и быстро сменяет духовные ценности разными социальными иллюзиями. Такие пастыри становятся кооператорами, пчеловодами, агрономами в рясах, участвуют в пожарных и гимнастических обществах, уходя с головой в разные светские организации. Все это делается всегда с благородной оговоркой в необходимости или желании быть современным и жить интересами своей паствы.

Выше говорилось о необходимости интеллектуальной и внешней подготовки для будущего пастыря, но указывалось, что неумеренность в этом может легко привести к обмирщению священника. Поэтому если у пастыря есть прирожденный вкус к разного рода культурным начинаниям, то он легко может впасть в соблазн увлечения мирскими интересами. Культурная подготовленность может быть полезным средством в деле пастырского окормления, но никак не целью жизни священника. В противном случае легко впасть в очень вульгарное мирское увлечение и незаметно превращаться в "модерного" пастыря- литератора, театрала, публициста и тому подобное. Знать все то, что интересует паству — весьма полезно и руководить ею в этом отношении тоже похвально, но самому отдаться этим увлечениям и растерять свою духовность, молитвенность, аскетичность в современных вопросах для пастыря пагубно и для дела неполезно. От священника паства может хотеть слышать веское слово о том или ином культурном явлении, но слово пастырское, т.е. духовное слово, из иного мира, от иных критериев. Пастырь может и даже должен все это знать, но не приражаться этому, не подменивать ценностей. Евангелие никогда не обещало оптимистических перспектив, оно не заповедовало христианину, а тем более пастырю заниматься социальными реформами. Оно предупреждало о том, что Царство Божие не от мира сего и учило отдавать кесарю только то, что ему принадлежит, а никак не Божие. От священника поэтому ожидается милосердие к падшим, сострадание к бедным, но никак не строительство земного рая и не экономическое или иное какое мирское строительство.

Совершенно особо надо поставить ту группу искушений, которая некоторыми пасторологами ставится в связь с искушениями Господа в пустыне. Вкратце они представляют собой, как соблазн материальный (искушение хлебом), соблазн авторитета (искушения царствами мира) и соблазном "святости" (искушение чудотворением). Надо говорить о каждом из них подробно, ибо к ним примыкают и другие искушения, в этой связи лучше понимаемые.

Соблазн материальный. Хлеб. В этой теме пастыря и пасторалиста подстерегают немалые затруднения в противоположных сторон. Вопрос этот стоит сам по себе в связи со специальной темой об обеспечении священника, о вознаграждении его и т.д., чему будет посвящена особая глава. В данном контексте приходится говорить только о соблазне материальном, как искушении пастырского служения, о психологической стороне вопроса.