Журнал «Вокруг Света» №08 за 1979 год - Вокруг Света

Я строю различные предположения о назначении этого нагромождения камней, а проходящий мимо Яхья увлекает меня за собой:

— Пошли на плотину!

— Куда? — оторопело переспрашиваю я.

— На плотину, вот же она, — показывает Яхья на груду камней...

Плотина в пустыне. Дрожание раскаленного воздуха, иссохшая, покрытая глубокими трещинами, рассыпающаяся в серую пыль земля — все это исключает из воображения само понятие влаги...

— Идем, идем, — повторяет Яхья. Мы перебираемся через стену.

Скалы снова расступаются, небольшое пространство между ними покрыто какими-то стеблями, одинокими, чахлыми. Подхожу ближе:

— Пшеница!

— Нет, — невозмутимо поправляет Яхья, — это рожь...

Я вспомнил о другом хлебе — на причале Нуакшота — в фабричных мешках, частью уже порванных и рассыпающих первосортное зерно. На это никто не обращал внимания, мешки лежали на причале неделями... Хлеб этот был прислан по морю из Европы — пострадавшему от засухи мавританскому населению...

— Эти дикари! Разве они знают цену хлеба! Вечно живут с протянутой рукой, уверенные, что им не откажут! — ворчали европейцы в Нуакшоте, возмущаясь равнодушием мавританцев.

Удобное объяснение для тех, кто отделывается подачками. Можно, конечно, все свалить на плохую организацию труда, низкую квалификацию портовых рабочих, медлительность администрации. Но дело не только в этом. Цену хлеба мавританцы познали и именно поэтому не нуждаются в подачках... Они не отвергают помощи, они благодарны за любую помощь, которая открывает перед ними двери XX века. Они хотят выращивать свой хлеб. На своей земле.

А этот хлеб — чужой.

В пустыне бывают дожди. Они крайне редки, не очень обильны. Но окрестные скалы сохраняют каждую капельку влаги, и вода стекает с камней в долину обильным потоком. Здешние люди с незапамятных времен используют это. Дорогу потоку преградили плотиной, и, пока вода держится в этом водохранилище, ее используют для посевов.

И тогда здесь родится хлеб.

Мавританцы никогда не слышали шума волнующейся на ветру нивы, но цену хлеба они знают, может быть, лучше, чем кто-либо.

Борис Туманов

Конец «Призрака»

Рассказ написан на основе документальных событий.

Случилось это в первые месяцы после войны.

Наш пароход шел через Атлантику. Казалось, и небо и океан оставались такими же, как и несколько месяцев назад. И все-таки они изменились: теперь не вываливались из облаков стаи самолетов с черными крестами и торпеды Не вычерчивали пенных следов на водной глади... Однако в эти долгожданные мирные дни море все еще таило в себе опасность.

В те послевоенные рейсы хоть и голубело над нашими головами доброе небо, но блуждающие мины, которых там много было разбросано в море, держали нас, моряков, в постоянном напряжении; впередсмотрящие до слез в глазах вглядывались в морское пространство, чтобы вовремя заметить дрейфующую смерть,

...До американских берегов оставалось теперь немного. Кончались изнурительные подвахты, на которые приходилось выходить после рабочего дня, чтобы вести наблюдение. И вот однажды перед заходом солнца наблюдатели увидели в стороне от нашего курса одинокое судно — двухмачтовую шхуну. Мы знали, что такие суда бывают у рыбаков: они далеко в океан не уходят, ловят рыбу на прибрежных отмелях. Потому-то было удивительно видеть небольшое суденышко в сотнях миль от берега, где глубина не позволяла заниматься промыслом.

Пока мы рассуждали об этом меж собой, капитан решил подойти поближе к судну.

Шхуна лежала в дрейфе. Это было видно по тому, как поставлены на ней паруса: она то приводилась носом к ветру, то уваливалась, а то вновь выходила на ветер. Ее раскачивало на волне. Мы уже слышали, как хлопали поношенные паруса, что-то гремело на палубе. А людей ~ ни души.

Мы пытались прочесть название, но не помогали ни зоркие глаза впередсмотрящих, ни сильный бинокль капитана. Расстояние между нами сокращалось, но на палубе шхуны по-прежнему никто не появлялся.

Матросы, кочегары, механики толпились у носового трюма, строили догадки, думали: «Брошенное судно».

Подошел старпом Иван Антонович, человек нервный, говорили — от контузии на войне. У него левое веко постоянно дергалось. Подошел и тронул меня за плечо.

— Потапыч, быстро к капитану. И ты, Веселков, тоже.

Матрос Федор Веселков, парень саженного роста, прослуживший войну в морской пехоте на Севере, был дерзок, смел до безрассудства. Глянул он на старпома сверху вниз и пробасил:

— А что надо?

— Капитан по пустякам звать не станет...

Такой ответ Веселкову был больше по душеКогда мы поднялись на мостик, капитан рассматривал шхуну в бинокль Увидев нас, начал без обиняков:

— По закону морского товарищества мы должны оказать помощь людям, если таковые окажутся на паруснике. Иван Антоныч, спустите спасательную шлюпку, возьмите пресную воду, аптечку. С вами пойдут боцман и матрос Веселков — они люди бывалые. На весла посадите моряков покрепче. Связь держать по световой сигнализации.

Веселков оживился и сразу побежал к шлюпке. Старпом же заметно помрачнел: он терпеть не мог писанины, а тут предстояло составить подробный отчет после осмотра шхуны. Откровенно говоря, и у меня особого желания идти на чужое судно не было. Вдруг, думалось, оно заминировано? Случалось в войну подобное.

Шлюпку спустили быстро. Ребята налегли на весла, и шлюпка полетела к паруснику, — старпом на руле сидит, мы с Федей примеряемся, как удобнее шлюпочный фалинь, толстый конец, на борт шхуны забросить и там его потом закрепить.

Подошли к борту. Вся она, шхуна эта, в грязно-белых разводах и ржавых подтеках. Старпом перевел название: «Призрак». Но нам показалось, что буквы написаны недавно и что сквозь слой краски проступает другое название.

Маленькие якоря торчали в клюзах, на месте оказалась и небольшая шлюпка, висевшая на кормовых талях. Это нас озадачило: коли шлюпка находится там, где ей положено быть, значит, никто не покидал шхуны,..

Федя выпрямился во весь свой могучий рост, уцепился за кормовые релинги, и я махнул с фалинем на палубу шхуны. Быстро закрепил конец за кнехты, огляделся.

На палубе никого. Валялись обрывки тросов, разбитые в щепу ящики, дырявые бочки, тряпье какое-то, груды сетей... От борта до борта раскатывали с грохотом пустые бочки. Я их поймал, поставил на попа, задвинул в закуток и снова огляделся. Никто на палубе не показался.

В шлюпке шел возбужденный разговор: Веселков, похоже, требовал, чтобы его тоже пустили на шхуну.

Проваливалось в океан солнце, запад полыхал огненным закатом, хлопали паруса, уныло скрипели блоки, и стало мне не по себе. Чудились тихие шаги и неясное бормотанье.

Вдруг на корме что-то загремело, я весь напрягся. Оказалось, старпом тоже влез на шхуну и ищет меня.

— Потапыч, ты где? — кричал он.

Я отозвался.

— Нашел кого?

Я только руками развел. Иван Антоныч плюнул за борт. Вижу, нервничает.

— Время теряем, — сказал он.— Нас в порту ждут, а мы прохлаждаемся на ночь глядючи. — Помолчав, добавил: — Очень мне не нравится эта затея.

— Кажись, живым духом здесь не пахнет, — говорю.

Он на меня глянул да вдруг как заорет:

— Эй, кто живой есть, выходи! — А потом то же самое по-английски.

Тишина. Лишь волна плещет и блоки постанывают.

Старпом вытащил из кармана бутылку, откупорил. Запахло бензином.

— Может, зараза какая-нибудь тут гнездо свила. Давай-ка примем меры.

Пропитал он бензином наши носовые платки, перчатки. Мы платками повязали нижнюю часть лица, сразу дышать стало противно, но Иван Антонович успокоил:

— Первейшее средство против заразы, когда под рукой настоящей дезинфекции нет. Черт знает, какая пакость объявится — чума ли, желтая лихорадка.

Затем он помигал фонариком в сторону наших: добрались, мол, благополучно, никого пока не видели, что дальше делать? Ему отвечают: обследовать судно.

— Попробуй-ка обследуй впотьмах, — проворчал старпом.

Темнело быстро.

Иван Антоныч вздохнул, головой покрутил:

— Ну давай по-скорому, я на бак пойду, а ты в кормовую каюту спустись.

— Мне, — говорю, — на нос сподручней, там все знакомо, ни на одном судне не заблужусь.

И впрямь, что может находиться в носовой части корабля? Фонарная, где фонари да масло пиронафтовое хранятся, малярная с судовыми красками, подшкиперская с тросами, блоками, вертлюгами — словом, боцманское имущество. А старпому в каюту спуститься прямой резон, там ведь могут оказаться документы.

Но старпом рассердился. Не вижу в сумерках, но чувствую, как веко у него задергалось.