Следы ведут в Караташ - Эдуард Павлович Зорин

Просто я не люблю некоторых субъектов. Они портят самые восхитительные пейзажи...

Сноу насмешливо раскланялся:

— Благодарю за комплимент.

У него были узкие, злые глаза. Хаузен впервые заметил это.

Сноу встал.

— Едем, профессор, — коротко бросил он.

— Да, пожалуй...

Машина выехала на пригорок.

— Разве мы не возвращаемся в Гамбург?..

— Нет.

Казалось, Сноу собирался с мыслями.

— Понимаете, Хаузен, мне поручено сообщить вам очень приятную новость...

«Однако взгляд у тебя не сулит ничего приятного», — подумал Хаузен.

— Ваша жена, Гертруда Хаузен, урожденная Блюме, и ваш сын Себастьян...

Слова словно выплывали из тумана.

Хаузен схватил его за руку.

— Они не погибли в тридцать шестом! — выкрикнул Сноу.

Машину забрасывало на поворотах и, наверное, от этого Хаузена подташнивало.

— Да говорите же, вы!

— Не хватайте меня за рукав, — предупредил Сноу. — Право же, у вас слабые нервы...

Он посмотрел на вмонтированные в переднюю панель часы.

— Не позднее чем через четверть часа вы встретитесь...

— Ну? — спросил Ратте.

— Все в порядке, шеф. Это была очень трогательная сцена...

— Вы думаете, ловушка сработает?

— Я в этом уверен, шеф.

— Смотрите, не промахнитесь...

Сноу улыбнулся. Ратте налил в рюмки водки.

— За удачу, Джон.

— За удачу.

Ратте выпил залпом, посмотрел на свет через пустую рюмку.

— А все-таки это была гениальная затея, Джон...

— Да, шеф.

На даче у Югова

Югов бросил газету на стол, заваленный книгами и бумагами, пристукнул ее кулаком и возбужденно кашлянул. Он расстегнул воротник рубашки — было душно.

За окном собиралась гроза: темно-синяя туча, угрожающе подворачивая свои края, закрыла солнце над лесом — и лес тоже стал синим-синим, а речка стала черной. Утки плавали по глубокой темной воде, словно кусочки заблудившегося в половодье белого льда.

— Не знаю, что и подумать, — сказал профессор. — Доктор Хаузен — в Гамбурге. Зачем?.. Остановился в гостинице, не подпускает корреспондентов. В буржуазных листках — пространные статьи со смутным содержанием... и, наконец, вчерашнее письмо от Хаузена: все оно — внутренняя неудовлетворенность, невысказанная тревога... Как его понять?

Резким движением Югов распахнул окно — и тысячи разнообразных звуков ворвались в полутемную комнату.

— Конечно, я рад, — продолжал он. — Я очень рад удивительным находкам Хаузена. Работать плечом к плечу — теперь наша общая задача... Лишь кропотливое изучение всех материалов на самой широкой основе может привести к успешному завершению наших поисков. И все-таки...

— Вы слишком строго судите, Викентий Александрович, — вступился за Хаузена Серебров. — Не забывайте, доктор — немец...

— И вы туда же! — гневно возразил Югов. — Хаузен — антифашист. В тридцать четвертом году он был арестован. В тридцать шестом бежал из концлагеря. Жил в Швейцарии, затем во Франции. Переехал в Америку. В тридцать седьмом сражался в Испании...

— А ныне вернулся в фатерлянд, — мягко улыбнулся Серебров.

— Вот именно — «фатерлянд», — подчеркнул Югов.

Ляля, сидевшая в шезлонге рядом с Серебровым, кивнула профессору.

— И самое непонятное в этой истории то, — сказала она, — что Хаузен вернулся в фатерлянд только сейчас...

— Только после своих открытий, — продолжил Серебров. — Мало того — даже не доведя их до конца...

— Что вы хотите этим сказать? — насторожился Югов.

— Просто мне кажется, что появление доктора Хаузена в Гамбурге как-то связано с его находками в Сьерра-Мадре.

Югов неопределенно покачал головой.

— Мы чересчур подозрительны, — поморщившись, сказал он. — Хаузен — крупный ученый. И этим все сказано...

Он снова повернулся к окну. Сильный ветер поднял в саду желтую цветочную пыль.

— Гроза... — с наслаждением вдыхая влажный весенний воздух, произнес профессор.

Сильный удар грома упал где-то совсем рядом — упал и, словно железное колесо, покатился по ухабистой дороге...

На даче задрожали стекла.

— Теперь, кажется, мы у вас застряли, — сказал Серебров.

— Заночуете: не велика беда! — отозвался Югов, напряженно вглядываясь в быстро темнеющее небо.

По деревянному балкончику громко забарабанили первые крупные капли дождя.

Серебров вспомнил, как он пришел сюда с Лялей впервые. Она только что вернулась из этнографической экспедиции в район Голубых озер — вдохновенно и много рассказывала о своих впечатлениях.

— Ведь это где-то совсем рядом с Караташем... Трагическая гибель Беляева и наш бугский шар не выходили у меня из головы, — говорила она.

Много километров проехала Ляля на машине, еще больше прошла пешком. Она привезла с собой чемодан, набитый песнями и легендами. Серебров читал их целую неделю. А потом добрался до рассказа, от которого перехватило дыхание, — и побежал звонить Югову. Но Югов выехал на дачу, а на даче не было телефона... Он поймал такси, заехал за Лялей и помчался с ней вместе по Минскому шоссе.

По дороге он объяснил, что его так взволновало.

— Ничего особенного, — сказала Ляля.

— Это тебе так кажется, — возразил Серебров.

— Сказки...

— А по-моему, свидетельство очевидца.

В рассказе речь шла о крепости Буг, о немногочисленном, но искусном народе, населявшем труднодоступную котловину Караташ... Далеко за пределами Средней Азии славились изделия бугских мастеров. Лучшие клинки и кольчуги были в Буге. Удивительные сплавы знали бугские кузнецы — крепче бронзы, острее вулканического стекла...

Не раз пытались надменные полководцы покорить свободолюбивый Буг. Но, разорив окрестные крепости, они не могли преодолеть перевал — суровый Караташ был неприступен: только жрецы знали тайну горных проходов, но, попадая в плен, они умирали молча...

И вот со стороны, где заходит солнце, пришли, пыля дорогами, полчища непобедимого Вахшунвара. И Кихар, любимец повелителя, пробившись через горы, вышел к Голубым озерам.

Но не думал тогда Кихар, что именно в ту минуту имя его уже входило в историю, что через полторы тысячи лет его повторят далекие потомки в связи со странными событиями, развернувшимися после того, как последний воин напоил своего коня в лазурных водах Большого озера...

Так начиналась

Легенда об огненных струнах

...С богатой добычей шел Кихар по стране. Цветущая долина была обращена в прах; только голодные псы, завывая, бродили по пепелищам. Даже светлые, как небо, озера стали красными от крови и блеска пожаров.

Десять дней и десять ночей снаряжал Кихар богатый обоз. Были здесь и ковры удивительных расцветок, и прозрачные ткани, легкие, как горный ветерок, и парча, шитая серебром и золотом, и