Империя депрессии. Глобальная история разрушительной болезни - Джонатан Садовски

и галлюцинации[174].

При рассмотрении взглядов Бёртона на меланхолию нужно иметь в виду, что он подражал авторам прошлого. Он перечислил множество причин возникновения меланхолии, вероятно, потому, что указал каждую, что когда-либо встречал в других работах. Современные студенты-медики рискуют заработать «синдром студента-медика», когда переизбыток информации о болезни и ее причинах может привести к ипохондрии. Многие читатели Бёртона, узнавая, какие обстоятельства могут вызвать меланхолию, вероятно, испытывали схожие чувства. Я назову многие, но не все, указанные им причины. Потому что в моем контракте на книгу есть ограничение по количеству слов.

Подобно Хильдегарде Бингенской, Бёртон видит корни человеческих невзгод в первородном грехе, а некоторую часть меланхолии как неотъемлемую часть бытия человека[175]. Среди причин встречается и божественное вмешательство, или сверхъестественные действия других существ: ангелов, святых, ведьм или волшебников[176]. Бёртон также придерживался гуморальной теории – по его мнению, нарушение баланса жидкостей могло быть вызвано чем угодно: планетами, климатом, другими болезнями, чрезмерным усердием в науках, отсутствием общества, старостью и, например, наступлением осени. Бёртон считал, что мужчины болеют меланхолией чаще, но женщины страдают сильнее[177] – вспомним Гамлета и Офелию.

Ну и пища, разумеется. Список опасных продуктов огромен: говядина, свинина, козлятина, оленина, зайчатина и мясо хорька. Под запретом употребление павлинов, голубей, уток, гусей, цаплей и журавлей, «все те… птицы, которые поставляют сюда зимой из Скандинавии, Московии, Гренландии, Фрисландии, полгода лежащих под снегом и скованных льдами». В список входит и всякая рыба, такие сорта как угорь, минога и раки, как и любая другая рыба, живущая в стоячей или мутной воде. Не разрешается также молоко и все, что из него делается – масло, сыр, творог. Из списка почему-то была исключена молочная сыворотка, а еще молоко ослиц. Употребление огурцов не допускалось вообще, помимо него Бёртон запретил и бахчевые культуры: тыквы, дыни и «особенно капусты». Добавим еще корнеплоды: лук, чеснок, шалот, репа, морковь, редис и пастернак. И фрукты: груши, яблоки, сливы, вишня, клубника. Вредны также бобовые и горох: от них темнеет и густеет кровь. От специй в голове начинается жар: нельзя есть перец, имбирь, корицу, гвоздику и мускатный орех. Также мед и сахар, хотя мед иногда разрешался. Темные вина и крепкие густые напитки, а еще сидр и горячие, крепкие и сладкие напитки. Пиво можно, но не совсем свежее и не совсем застоявшееся, пахнущее бочонком, не совсем резкое и кислое[178]. Только и оставалось, что спрашивать: а что, собственно, можно? Ну кое-что можно, например листовой салат[179]. От того, что Бёртон добавлял, что чересчур много или мало есть – тоже вредно, так как это вызывает меланхолию, – лучше не становилось[180].

Но при составлении списка продуктов, приводящих к меланхолии, Бёртон только входил во вкус. Далее следовали: дурной воздух, холодный, спертый воздух, туман, пелена, болотные испарения[181]. Предваряя современные сезонные аффективные расстройства, под запретом была чрезмерная темнота: облачные дни, ночи, подземные помещения[182]. Физическая активность хороша, но только если она умеренная[183].

Бёртон утверждал, что диагноз «меланхолия» должен ограничиваться случаями, когда она кажется не оправданной жизненными обстоятельствами[184]. Но, парадоксальным образом, в число таковых он включал: праздность и уединение; оскорбления и обиды; утрату свободы, рабство, тюремное заключение; бедность; потерю друзей; неудачный брак; позор; немощь[185]. Бёртон учитывает критерий пропорциональности, но применяет его бессистемно.

Важное влияние оказывают хобби и образ жизни. Не поощрялись ни чрезмерные чувственные удовольствия, ни увлечения азартными играми[186]. Он вторил Фичино, предостерегая от чрезмерного сидения над книгами, зная это по собственному опыту[187].

Но и лекарств от меланхолии было предостаточно. Они включали молитву, смену рациона, физическую активность, музыку и приятную компанию[188]. Но Бёртон не считал, что меланхолия могла быть полностью излечима. Облегчение, считал он, вполне возможно, но вполне вероятны и рецидивы. Автор настаивал, чтобы страдающие меланхолией постоянно следили за здоровьем[189]. Подобно большинству современных специалистов, он заявлял, что пациент должен сам хотеть исцеления[190].

Роберт Бёртон считал: меланхолия совершенно точно является физическим состоянием. Но меланхолия как сама порождала эмоциональное нездоровье, так и порождалась им. Одной из ответственных за это эмоций была, естественно, скорбь, которая остужает сердце, лишает сна и сгущает кровь. Скорбь может вызвать «усталость от жизни; человек плачет, воет и рычит от душевной боли»[191]. Другими эмоциями были стыд, злость, беспокойство, алчность, гордость и себялюбие[192]. Бёртон пояснял: «Когда тело воздействует на разум посредством дурных жидкостей, смущая чувства, посылая ядовитые испарения в мозг… бередя душу… страхом, скорбью и так далее… так что, с другой стороны, душа… воздействует на тело, отчего возникают… меланхолия, отчаяние, жестокие болезни, а порой и сама смерть»[193].

«Анатомия меланхолии» стала точкой наивысшего расцвета гуморальной теории. Скоро после опубликования книги она стала медленно терять позиции. Открытие Уильямом Гарвеем кровообращения (через семь лет после выхода первого издания «Анатомии меланхолии») и накопление знаний о Вселенной и теле, управляемыми законами математики и механики, подорвали большую часть фундаментальных положений гуморальной теории[194]. А при исследовании психических заболеваний процессы функционирования мозга привлекали все большее внимание[195].

Новейшие медицинские концепции принесли огромный вклад в здоровье человека со второй половины XIX века, когда понятие о микробах стало успешно применяться для объяснения, предотвращения и лечения инфекционных заболеваний. Многие надеялись на схожий прогресс в лечении психических заболеваний, но путь к этому успеху был несколько иным.

Поменяться местами: от меланхолии к депрессии

Медленный переход от меланхолии к депрессии начался в XVIII веке. Знаменитый английский писатель Сэмюэль Джонсон, сам страдавший болезнью, употреблял оба термина в XVIII веке, говоря о своей «злой меланхолии»[196]. К XIX веку термин «депрессия» стал означать общий упадок работоспособности. К середине столетия понятие «психическая депрессия» означало психическую болезнь. Скоро уточнение «психическая» отпало.

С закатом гуморальной теории характер симптомов мало изменился: преобладали уныние и беспричинный страх без лихорадки[197]. Важный британский справочник XIX столетия называет меланхолию одной из основных форм психических заболеваний и перечисляет утрату интереса, апатию, леность, избегание общества, суицидальные наклонности, пугливость, мрачность, слезливость, бессонницу, тревожные сны, ухудшение «функционирования матки» у женщин и утрату интереса к сексу у мужчин в качестве симптомов[198]. При взгляде на список трудно не заметить сходство с современными симптомами депрессии.

Филипп Пинель, врач и основоположник психиатрии во Франции, описывал страдающего меланхолией как человека «тихого, подозрительного и любящего уединение»[199]. Критерий пропорциональности также широко применялся[200]. Ученик Пинеля, Жан-Этьен Эскироль,