Под властью фаворита - Лев Жданов

– То-то! – подмигнув, с видом полного доверия заговорил наконец негромко Бестужев, нащупав подходящую почву в покладливом князе. – Приказал он мне бумагу эту самую… о регентстве сочинить… Вот она. Да боюся: вдруг как никто и подписать не пожелает!.. Либо сама не соизволит. Мне тогда беда! Плохо, князенька! И не довернешься – бит! И перевернешься – дран!.. Вот оно, житье-то наше!

– Вам ли охать, ваше превосходительство! – возмущенный лицемерными причитаниями лукавца, заметил Черкасский с явной иронией в хриповатом, всегда сонливо-добродушном голосе. – Нешто такие, как вы, пропадают где-либо? Не-ет.

– Благодарствуйте за ласку, – не смущаясь, отразил неожиданный укол наглый, опытный царедворец.

– Почти, за што там желаешь! – совсем раздраженный такою меднолобостью, отмахнулся рукою князь и медленно, тяжело пошел навстречу входящим министрам с Бироном и Остерманом впереди.

А Бестужев уже так и метнулся к дверям, стараясь хоть бочком, сзади поддержать еле плетущегося Остермана, которого с одной стороны вел сам Бирон, а с другой – гофмаршал Левенвольде. Фон Менгден и Миних замыкали группу.

Все направились к угловому широкому дивану, куда и усадили Остермана. Остальные расселись тут же и на креслах, расставленных вокруг овального, преддиванного стола, покрытого тяжелой плюшевой скатертью.

– Э-э-э-х! – усаживаясь с кряхтеньем, бормотал, словно извиняясь, граф Остерман. – Как плохо хворать!.. Вот и водят тебя, как малого ребенка, на помочах…

– Ну, вас ли кому водить! – подхватывая намек, откликнулся, дружески улыбаясь, гофмаршал Левенвольде.

– Само собою! – поддержал и Бирон. – Мы сами – все следуем по вашим стопам.

– Ну, тогда вам несдобровать! – снова прозвучал загадочным, зловещим ответом скрипучий, сдавленный голос «оракула», как звали графа при дворе.

Все переглянулись с явным удивлением и тревогой.

– Чего удивляетесь! – растягивая свой беззубый рот в лукавую усмешку, продолжал «оракул». – Вон стопы-то мои какие ненадежные… Выдают меня каждый раз. Не служат, когда надо. По общей моде, видно, стопы мои поступают! – продолжал каламбурить остроумец. – Предательствуют в самую нужную минуту!.. Хе-хе!..

– Все шутите, уважаемый! – отозвался Бирон, не зная, как понять намеки Остермана.

– Шучу все, ваша светлость! Года мои такие: шутить либо плакать надо. Лучше же шутить. Как полагаете, а, ваша светлость?..

Бирон молчал, не находя подходящего ответа, и, увидя новых входящих, с довольным видом двинулся встречать обер-шталмейстера Куракина, начальника Тайной канцелярии, страшного для всех Андрея Иваныча Ушакова и генерал-прокурора, князя Никиту Трубецкого, которых только и ожидали, как главнейших представителей власти.

– Милости просим! – пожимая руки, говорил Бирон, совсем неузнаваемый в эти тяжелые дни, такой любезный и ласковый со всеми. – Вас только нам и не хватало, милостивые государи мои!.. Просим к столу… Поближе!..

Все, после взаимных приветствий, уселись вокруг стола. Только Миних, пожимаясь, словно от холода, отошел и уселся поодаль, у камина, положив ноги в ботфортах на решетку да изредка помешивая огонь, подбрасывая туда поленья, приготовленные рядом в круглом, закрытом ящике.

– Теперь почти все мы в сборе! – начал громко Бирон. – И первей всего оглашу я радостную весть: государыня, своего недуга ради, решила избрать сукцессора. Указ подписан, гласящий касательно его императорского величества, Иоанна Антоновича, как то и было общее наше упование. Следует ныне одному либо двум из нас, наиболее старейшим по рангам, принять готовый указ из дланей ее величества. Кого избираете, государи мои?

– Остермана… Миниха… Бирона! – раздались одновременно общие голоса.

– Почту за честь! – поклонился, подымаясь с места, фельдмаршал Миних.

– И я! – отозвался поспешно Бирон.

Остерман промолчал. Он только покряхтывал невнятно да потирал больные ноги.

– Но это еще не все! – снова, уже гораздо увереннее и тверже, заговорил Бирон. – Государь наш, вновь избранный Господом, – еще дитя… Нужна опека. Кого же изберем правительством до его совершения лет?.. Какое должно быть сие правительство? Вот наиглавнейший вопрос. Андрей Иванович, за вами слово, – обратился он к Остерману.

– Кхм… О-ох! – морщась и потирая колени, медленно заговорил тот. – Да я уж, слышь, говорил… Матушка здравствует у его величества… Самая близкая и законная опека. А в помощь ей – совет… из десяти либо двенадцати персон познатнее. О-о-ох… Ничего иного в сей час и не придумаю…

– Вот хорошо будет! – поспешно подал голос Бестужев, заметя, как потемнело лицо Бирона. – Заместо одного – дюжина господ… Беда тогда земле и царству.

– Ну, само собою, што… – начал было Черкасский, совсем не склонный к подобной форме правления, но не докончил и смолк, не зная, чего станет придерживаться большинство собрания.

– И мне также сдается! – осторожно подал голос Ушаков, уловив на себе вопросительный взгляд Бирона.

– Хоть на Польшу стоит поглядеть! – продолжал усердствовать и горячиться Бестужев. – Видели мы, куда там через край советы всякие завели!.. Многоголовое правительство… Плохо, если одного господина в делах нету… Одного прямого правителя нам надобно.

– Граф, что же вы от нас отдалились! – обратился Бирон прямо к Миниху. – Слышать изволили, что полагают наши господа министры о правительстве!

– Нет! – делая вид, что отрывается от глубокой задумчивости, покачал головой Миних. – Простите. Устал. Задумался. А какая речь?

– В рассуждении опеки господа министры полагают, не следует делать подобно тому, как в Польше, где сразу многие особы в высшем правительстве равную силу имеют. Совета верховного не желают у нас. Как вы, граф, полагать изволите?

– Да никак! – с притворной прямотой и простодушием отрезал Миних, делая непроницаемым свое красивое, еще моложавое лицо. – Я больше свое знаю, что на войне… по солдатской части… А здесь – как все, так и я. Не надо совета – и не надо. Регенту быть – так и то ладно!

И он снова откинулся на спинку своего кресла, стал греть ноги у пламени камина.

– Да кому регентом – вот вопрос! – в свою очередь обратился к Миниху Левенвольде. – Вот граф Андрей Иваныч за принцессу стоит… – поспешил он подчеркнуть кандидатуру своей покровительницы.

Но Бирон не дал ему кончить.

– Простите! Смею сказать: и я того же ждал! – решительно заговорил он. – И говорил государыне. Но ее воли нет на таковое избрание. А впрочем, как сами порешите, господа министры! От вас все теперь…

– Какую еще там правительницу! – не унимался Бестужев, видя, что большинство колеблется, и желая создать желаемое настроение. – Мужчину на такое дело надобно. Кроме вашей светлости, некому иному регентом и быть…

Слово было сказано. Быстро окинул взором окружающих говорун-угодник и сразу осекся. Все молчали. Ими овладела какая-то неловкость, какая бывает с людьми, не имеющими духу опровергнуть сказанную нелепость, но не желающими и поддержать наглеца.

Бестужева это не смутило. Передохнув, он решил поправить впечатление и сразу торопливо зачастил дальше:

– Вестимо, в иных государствах странно может показаться, что обошли отца и мать государя при таком назначении… Nicht wahr?[3] – почему-то по-немецки закончил он свою русскую речь.

Угрюмое молчание продолжало служить единственным ответом.

Тогда на помощь своему приспешнику выступил сам фаворит, чувствуя, что почва слишком колеблется у него под ногами. Исподлобья оглядывая всех, он глухо заговорил:

– Правда, не без зависти и ненависти будет кругом, если, минуя отца и мать… импе…

Голос его сорвался. Заметив, что Черкасский осторожно шепчет что-то Левенвольде, Бирон сразу вышел из себя и почти грубо крикнул:

– Да что вы там шепчете!.. Громко говорите. Не время теперь…

Он сдержался, не кончил резкого слова, готового сорваться с языка.

– Да я вот то же самое сказывал! – торопливо стал оправдываться, оробев, Черкасский. – Кроме вашей светлости, кому и править! Нет иного такого в русских государских делах искусного и здоровьем крепкого…

Остерман усиленно закашлялся при этом камне, брошенном в его огород. А Черкасский уже совсем решительно закончил:

– Править землею – это не мутовку облизать!.. Боле я ничего и не говорил… Бог свидетель!.. Вот и граф Левенвольд – живой человек… Он сам скажет!..

Левенвольде усиленно закивал головой.

– Уж видное дело: нет другого! – поддержал Ушаков.

– На принца надежда плохая! – медленно, плавно, слегка картавя, заговорил Левенвольде, не желая нажить опасного врага в Бироне своим безучастием в такую важную минуту. – Вон на многих из нас, на иностранных в особенности, – попреки, нареканья слышны со всех сторон… особливо от русской партии… Надо уметь и ответить… А наш принц…