Майорат - Эрнст Гофман

Таинственность, которой окружал барон свой, быть может, уже втайне заключенный союз, заставила стряпчего прекратить всякие дальнейшие расспросы. Между тем решение барона успокоило его — теперь в его стремлении к богатству он видел уже не алчность, а желание заставить любимую женщину позабыть ее прекрасное отечество, которое она вынуждена будет покинуть. Но все же скупость и стяжательство тоже были присущи барону: роясь в золоте и глядя на старые фридрихсдоры, он не мог удержаться, чтобы не проворчать с досадой:

— Старый плут, верно, не сказал нам о главном богатстве, но будущей весной я велю в моем присутствии разобрать башню.

Явились зодчие, с которыми барон подробно обсуждал, как лучше всего воздвигнуть новое строение. Он отвергал все чертежи, все казалось ему недостаточно богатым и импозантным. Наконец он сам взялся за карандаш, и это увлекательное занятие, рисовавшее его очам светлую картину счастливого будущего, приводило его в отличное расположение духа, порой граничившее с игривостью, которое он умел сообщить и другим. Его щедрость и размах противоречили всякому представлению о скупости. Даниэль, по-видимому, тоже забыл о нанесенной ему обиде. Спокойно и смиренно держался он при бароне, который часто следил за ним недоверчивым взглядом, неотступно думая о сокровищах, погребенных на дне башни. Но все удивлялись тому, что старик, казалось, молодел день ото дня. Быть может, его глубокая скорбь по поводу кончины старого господина, которая подтачивала его силы и здоровье, начала отступать, он стал оправляться от удара; может быть, причиной этого было то, что ему не приходилось, как прежде, проводить на башне холодные бессонные ночи, он ел теперь хорошую еду и пил хорошее вино — как бы то ни было, но только из старика он превратился в сильного мужчину, краснощекого и упитанного, который ходил бодрой поступью и громко смеялся в ответ на шутки.

Веселая жизнь в Р-зиттене была нарушена появлением человека, который, казалось, не должен был вызвать такого резонанса. Это был младший брат Вольфганга, Губерт; при виде его барон смертельно побледнел и громко воскликнул:

— Что тебе здесь надобно, несчастный?

Губерт бросился к брату с объятиями, но тот схватил его и потащил в дальнюю комнату, где они на несколько часов затворились, после чего Губерт вышел с расстроенным лицом и велел подать лошадь. Стряпчий заступил ему дорогу. Тот хотел пройти, но Ф., ведомый предчувствием, что именно сейчас можно положить конец гибельной вражде между двумя братьями, просил его повременить хоть пару часов; тут явился и барон, громко крича:

— Останься, Губерт! Одумайся!

Взгляд Губерта просветлел, он овладел собой и, быстро сбросив на руки стоящих сзади слуг свою роскошную шубу, взял стряпчего под руку и сказал с насмешливой улыбкой:

— Стало быть, владелец майората все же снизошел, чтобы терпеть меня здесь.

Стряпчий полагал, что должно наконец разрешиться печальное недоразумение, питаемое разлукой. Губерт взял стальные щипцы, стоявшие у камина, и, разбив ими толстое дымящееся полено и поправив огонь, сказал Ф.:

— Вы видите, господин стряпчий, что я добрый человек и гожусь на разные домашние дела, но Вольфганг полон престранных предрассудков и, кроме того, жалкий скряга.

Ф. нашел неудобным вмешиваться в отношения братьев, тем более что лицо Губерта, его поведение и тон ясно выказывали душу, терзаемую всеми возможными страстями.

Чтобы прояснить какое-то обстоятельство, касающееся майората, стряпчий поздно вечером пошел в покои барона. Он застал его в совершеннейшем смятении, меряющим комнату большими шагами с заложенными за спину руками. Увидев стряпчего, барон остановился, схватил его за руки и, мрачно глядя в глаза, сказал прерывающимся голосом:

— Мой брат приехал! Я знаю,— продолжал он, едва Ф. открыл рот, собираясь обратиться с вопросом,— я знаю, что вы намерены сказать. Ах, вам ничего не известно. Вы не знаете, что мой несчастный брат — да, я назову его только несчастным,— как злой дух, всюду стоит на моей дороге и смущает мой покой. Не его заслуга, что я не сделался бесконечно несчастлив,— этого не допустило небо, но с тех пор, как стало известно об учреждении майората, он преследует меня смертельной ненавистью. Он завидует моему состоянию, которое в его руках пошло бы в прахом. Он самый безумный расточитель, какой только есть на этом свете. Его долги намного превышают половину того состояния в Курляндии, которое ему принадлежит, и вот, преследуемый кредиторами, он спешит сюда и клянчит денег.

"А вы, брат, ему отказываете," — хотел перебить его Ф., но барон, выпустив его руки и отступив на шаг, громко и отрывисто воскликнул:

— Не торопитесь! Да, я отказываю! Из доходов майората я не могу и не хочу подарить ни одного талера! Но сперва выслушайте, какое предложение я сделал этому безумцу несколько часов назад, и тогда уж судите, следую ли я чувству долга. Вам известно, что имение в Курляндии довольно значительно. Я хотел отказаться от своей половины в пользу его семейства. Губерт женился в Курляндии на красивой, но бедной девушке. Она принесла ему детей и теперь бедствует вместе с ними. Из доходов имения должно было выделить необходимую сумму ему на содержание и постепенно расплачиваться с кредиторами. Но что для него беззаботная, спокойная жизнь? Что ему до жены и детей? Ему нужны наличные, большие деньги, чтобы сорить ими с безумным легкомыслием. Не знаю, какой демон открыл ему тайну о ста пятидесяти тысячах талеров; с присущим ему безрассудством он требует половину этих денег, утверждая, что они не принадлежат к майорату и их следует рассматривать как свободное имущество. Я откажу, я должен отказать ему в этом, но я предчувствую, что он замышляет мою погибель!

Как ни старался Ф. доказать барону, что он предубежден против брата (причем, не будучи посвященным в их отношения, он вынужден был прибегать к расхожим, банальным аргументам), ему это не удалось. Барон уполномочил его переговорить с недобрым и корыстолюбивым Губертом. Ф. сделал это со всевозможной осторожностью и немало обрадовался, когда Губерт наконец объявил:

— Ну так и быть, я принимаю предложение владельца майората, но с условием, что он сейчас же отсчитает мне тысячу фридрихсдоров наличными, иначе я из-за непримиримости кредиторов могу навсегда потерять честь и доброе имя, и пусть позволит мне иногда хоть недолгое время жить в прекрасном Р-зиттене, у моего доброго брата.

— Никогда! — воскликнул барон, когда Ф- передал ему предложение Губерта,— никогда я не дозволю ему хоть минуту пробыть в моем доме, когда там будет моя жена! Подите, дорогой друг, скажите этому возмутителю спокойствия, что он получит две тысячи фридрихсдоров, и не взаймы, а в виде подарка, только пусть уезжает прочь, прочь отсюда!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});