Распеленать память - Ирина Николаевна Зорина

начальником в Министерстве речного флота.

На дачах министерских – а это был небольшой комплекс при Доме отдыха Министерства речного флота – было много ребят. Мы жили весело, гоняли на великах, играли в волейбол, ныряли в Клязьму. Я полюбила устраивать концерты.

Питались мы лучше, чем голодные москвичи, но с конфетами была напряженка, и потому я научилась их зарабатывать. Приходила на какую-нибудь соседнюю дачу и говорила, что сейчас будет концерт, но с условием, что мне дадут конфетку. Ставила стул посреди веранды, вставала на него и объявляла: «Выступает Ирина Зорина».

Сначала читала стихи. Лучше всего у меня получалось стихотворение Маргариты Алигер про Зою Космодемьянскую.

– Всех не перевешать, много нас!

Миллионы нас!.. – Еще минута —

и удар наотмашь между глаз.

Лучше бы скорей, пускай уж сразу,

чтобы больше не коснулся враг.

И уже без всякого приказа

делает она последний шаг.

Получала свои конфеты от взрослых и переходила ко второму отделению. Танцевала русскую «с выходом», украинский гопак и «цыганочку». А потом пела «На позицию девушка провожала бойца» и другие популярные песни. Тут уже взрослые тети мне подпевали. Успех и конфеты были обеспечены.

Пошла в школу. Тогда девочки и мальчики учились отдельно. И сдружилась я с Галей Петровой. Папа у нее не вернулся с войны, а мама работала на заводе. Вставала мама в пять утра, готовила для своих девочек (у Гали была старшая сестра) борщ, укутывала кастрюлю в старый платок и уходила на завод. А мы с Галкой после школы шли к ней, ели – и не было ничего на свете вкуснее того борща, – а потом разучивали танцы.

Галина сестра танцевала в ансамбле Моисеева и иногда, снисходя до нас, «сопливых», показывала нам кое-какие движения. Она даже уже ездила на гастроли за границу, откуда привозила красивые вещи, но мама их продавала, потому что зарплаты ее на жизнь не хватало.

Помню как-то глухо Галкины сожаления по поводу того, что сестра не может стать солисткой, потому что надо «пройти через Моисеева», а у Галки парень очень ревнивый. Я, признаться, не понимала, о чем она говорила, да меня это и не интересовало. Интересовали меня только танцы, и я мечтала танцевать в ансамбле.

Галка приходила и к нам в гости. Я открывала холодильник и приглашала: «Ешь что хочешь». Галка набрасывалась на колбасу и сыр и говорила, что нет ничего вкуснее. И снова мы с ней разучивали сложные движения.

Однажды папа наблюдал за нами из приоткрытой двери – мы стучали туфельками на лестничной площадке – и спросил меня: «Что, дочка, хочется танцевать?» «Да. Я вместе с Галкой буду на будущий год поступать в ансамбль Моисеева». И вдруг он как-то забеспокоился. А он был крут на расправу. «Ансамбль Моисеева?! Никогда. Ты, дурочка, даже не знаешь, что это такое. Чтобы моя дочь „прошла через Моисеева“! – да никогда!» И решил он отдать меня в школу Большого театра.

Я училась во втором классе, стало быть, это был 1947 год. Папа был членом комиссии по выборам в Верховный совет, где была какая-то «прима» из балета Большого. Посоветовался с ней. Она направила меня в группу балета при Центральном доме пионеров, с тем чтобы осенью сдавать экзамены. Занималась я прилежно, но было и трудно, и нудно. Освоила все классические позиции, занималась вместе с другими девочками у станка. Но с Галкой танцевать было куда интереснее.

В августе 1947 года мама отнесла мои документы в школу. Предстояло пройти три тура. На дачах судачили: «Ишь, Зорин куда замахнулся, толкает дочку в Большой». А мама помалкивала, но явно не хотела, чтобы меня приняли. Дело в том, что она сама в 1919–1920 годы училась балету в школе Мариинского театра в Петрограде. Ее папа работал там электриком и осветителем и знал, что девочкам в школе театра дают паек. Был голод, и ему нелегко было содержать семью из девяти человек. Мама даже танцевала немного на сцене Мариинки в детской массовке.

Первый тур я прошла. На втором маме объяснили, что у меня будут трудности: что-то не так у меня с коленками и еще что-то. Тут мама моя развернулась и забрала документы. А отцу объяснила: «Нечего Ирку мучить. Будет она торчать всю жизнь в кордебалете». К моему удивлению, папа не стал возражать. Зато купил мне пианино – об этом я не могла и мечтать! И в тот же год я поступила в музыкальную школу. На этом кончились мои мечты о танцах у Моисеева и начались тяжелые трудовые будни постижения сольфеджио и гамм. Но оказалось, что в музыкальной школе были интереснейшие предметы. И прежде всего – история музыки.

Наша музыкальная школа находилась на Софийской набережной, ближе к Каменному мосту, рядом с английским посольством. В музыкальной школе я оказалась «переростком». Поступила уже в третьем классе, а ребята все были первоклашки. Когда сдавала приемные экзамены, несколько раз ошиблась в воспроизведении мелодии на фортепиано. Тем не менее преподаватели сказали папе: «У девочки абсолютный слух и совершенно великолепное чувство ритма». Они немного лукавили, наверное, из некоторого подобострастия перед папой, ведь он в их глазах был большим начальником. Чувство ритма у меня и по сей день очень неплохое. Даже мешает. Не могу усидеть на месте, когда слышу хороший джаз, латиноамериканские ритмы, и вообще испытываю постоянную потребность выстукивать любую мелодию. А вот слух – просто хороший, но не более. И потому мне всегда было трудно писать музыкальные диктанты. Поражало, что сидевший со мной Борик – от горшка два вершка – записывал с первого раза наигранную на фортепиано мелодию, а я долго и мучительно проверяла и пропевала каждый звук, прежде чем ее записать.

К тому же оказалось, что и исполнителя-пианистки из меня не выйдет. Я так волновалась на экзаменах и перед выступлениями, что в какой-то момент забывала все, руки дрожали, и требовалось время, чтобы собраться. Я ошибалась и всегда играла на публике хуже, чем на уроках с учительницей или когда играла только для себя. Вспоминается совершенно позорный эпизод из моей «концертной деятельности». Я была уже в четвертом или пятом классе музыкальной школы. Мы давали какой-то благотворительный концерт в московском Доме культуры, не помню где. Я, как всегда, волновалась. Уселась, посмотрела в зал и вдруг заметила в первом ряду ехидного мальчишку. Начала играть. Ошиблась. Начала снова. И тут мальчишка громко засмеялся. Я встала, подошла