Три высоты - Георгий Береговой

Утешаться, впрочем, было уже некогда: под крылом показалось Нелидово. Появились мы там, судя по всему, для немцев неожиданно, но железнодорожная станция, тем не менее, оказалась пустой. Гул наших моторов возымел привычное действие. Видно было, как в панике разбегались в разные стороны маленькие человеческие фигурки. Переведя машину в набор высоты, я заметил за поворотом успевший уйти со станции эшелон - он быстро набирал скорость. И сразу в наушниках загремел бас Гальченко: - Все за мной! Бить только по паровозу! Состав к тому времени успел набрать предельный ход и мчался на всех парах. А что ему оставалось делать? Правда, как новичок, я не успел еще привыкнуть и всякий раз не переставал удивляться: на что та же паровозная бригада может в таких случаях рассчитывать? Уйти? Об этом, как говорится, не приходится и мечтать. Скорость штурмовиков в пять-шесть раз выше той, какую в состоянии развить любой железнодорожный состав. Не стоит даже и пытаться. По моему разумению, куда логичнее остановить эшелон и, оставив его па рельсах, самим спасаться в ближайшем перелеске либо, на худой конец, спрятаться под вагонами. Казалось бы, в таких случаях разумнее поставить крест на обреченном эшелоне, чем лишиться и его, а заодно и людей вместе с ним. А может, немцы надеются, что "мессеры" подоспеют на помощь - прикроют с воздуха? Или еще на что-нибудь, шут их знает...

В общем, так ли, эдак ли, но происходило всегда то же, что и теперь: эшелон, не сбавляя хода, несся, раскачиваясь на стыках, будто и впрямь рассчитывал удрать от быстро настигающих его штурмовиков.

Гальченко сделал горку и круто ринулся па цель. Вслед за ним тотчас спикировала вторая машина. Я шел третьим, замыкая звено. И когда через несколько мгновений наступил мой черед, дело практически уже было сделано: снаряды из стволов моего "ила" ушли в густое, плотное облако белого пара туда, где секунду-другую назад крутил колесами паровоз. Вагоны сталкивались на полном ходу, вздыбливаясь и налезая друг на друга. Потом ярко полыхнуло в одном месте, тут же в другом. Последнее, что я уловил краем глаза перед тем, как ввести машину в очередной разворот, - это вереница разбросанных по обе стороны железнодорожной насыпи костров и густые клубы черного дыма...

На другой день у развернутого полкового Знамени перед строем прибывший из политуправления армии генерал вручил мне первую боевую награду - орден Красного Знамени. Были в тот день награждены и. многие другие летчики нашей части: Гальченко, Лядский, Кузин. Каждый, конечно, переживает такое по-своему. Для меня же тогда первым, заслонившим собой все остальное впечатлением стало то, что моя жизнь, моя работа на фронте, как внезапно выяснилось, не обезличилась, не растворилась в массе других человеческих судеб, а, оказывается, по-прежнему продолжала оставаться в глазах окружающих людей индивидуальной, была на виду. До этого мне казалось, что в сумятице напряженных, через край переполненных всевозможными событиями будней войны поступки и действия одного отдельно взятого человека остаются малозаметными. Приятно было разубедиться, что это не так.

Не менее приятным оказалось и неожиданное, как снег на голову, известие о том, что наш полк временно выводится из боев и направляется на отдых в тыл, под Калинин. Весной сорок третьего любой прифронтовой город, включая, разумеется, и Калинин, выглядел не ахти как приветливо и гостеприимно. Пустынные, без снующих взад-вперед трамваев и автобусов улицы, заложенные мешками с песком витрины магазинов, белые бумажные кресты на стеклах окон, редкие, если не считать военных, прохожие и непривычная для большого города тишина.

Но никто из нас не обольщался и не ждал чего-то другого. Все мы чувствовали себя приподнято, чуть ли не празднично. Заняв в одном из пригородных домов отдыха несколько небольших корпусов, которые после скудного на комфорт фронтового жилья показались нам удивительно уютными, мы быстро начали обживаться на новом месте. Всякий пустяк, всякая мелочь вроде свежих накрахмаленных простыней на кроватях, воды в кранах, репродуктора на стене, с утра до вечера неустанно транслирующего из рубки местного радиоузла пластинки с довоенными записями Лемешева и Руслановой, - все доставляло огромное удовольствие и наслаждение. Одни сразу же накинулись на книги из небольшой, но неплохо подобранной здешней библиотеки, другие без устали гоняли шары в бильярдной, третьи с утра до вечера резались в домино. Кое-кто даже умудрялся, и, судя по всему, небезуспешно, совершать вылазки в город...

Но блаженствовать нам довелось недолго. Не прошло и недели, как поступил приказ получить новые самолеты и перегнать их на наш аэродром, в Крапивню. Дело само по себе привычное, но загвоздка на этот раз заключалась в том, что необходимо было захватить с собой обслуживающий персонал. А Илы-2, как уже говорилось, выпускались одноместными. Как поступить, каким образом выполнить приказ - никто не знал.

И вдруг приходит ошеломляющее распоряжение. Нам предлагалось поместить в каждую из гондол, куда вбираются колеса, по пассажиру, а систему управления шасси отключить на всякий случай, для подстраховки: вдруг кто-нибудь да забудет и попытается их убрать - кто-то, колеса или люди, оказался бы в таком случае в положении третьего лишнего.

Приказ этот поначалу всех ошарашил, но потом, когда подумали да прикинули, пришелся по вкусу своей дерзостью и неожиданностью решения. Помимо этого, рекомендовалось еще открыть люки и, закрепив в пространстве позади бензобака подвесные ремни, принять на борт еще по два человека. Так нежданно-негаданно одноместный штурмовик превратился в пятиместный пассажирский лайнер.

Вырулили на старт. Ждем сигнала взлететь. Вдруг на аэродроме началась тихая паника: взлета не дают, кто-то бежит сломя голову к нашим "илам", кто-то, наоборот, от них. Пилот соседней от меня машины открывает фонарь, спрашивает:

- В чем дело? Снизу кричат;

- Ноги!

- Что ноги?

- Торчат. Из гондолы...

Летчик глянул вниз: действительно, из правой гондолы торчат ноги разместившегося там техника. Здоровенные такие ноги, в заляпанных глиной кирзовых сапогах сорок пятого, а то и сорок шестого размера.

- Ну и что? - хладнокровно вновь спрашивает пилот,- Я же не виноват, если рост у моего пассажира - два с чем-то метра. Ну не убираются у него ноги, что я могу сделать!

Надо сказать, что на аэродроме еще не знали о "модернизации" наших штурмовиков. Когда же недоразумение выяснилось, мы наконец получили разрешение на взлет.

Честно говоря, разгоняя по бетонной полосе машину, я чувствовал себя не слишком уверенно. Как-никак, а взлетать с живыми людьми в гондолах доводилось впервые. Но все обошлось как нельзя лучше. "Илы" один за другим оторвались от бетонки и легли на курс.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});