Истории медсестры. Смелость заботиться - Кристи Уотсон

в Национальной службе здравоохранения по всей Великобритании. Помимо этого, в рамках программы «Шаг к здоровью» постоянно проводится набор и обучение бывших военнослужащих, чтобы они могли работать в Службе. Вообще все медсестры умеют сохранять спокойствие в любой ситуации, но военные медсестры – непревзойденные мастера. Любое самое ужасное дежурство никогда не дотянет до того, что, я полагаю, видели они. Профессионализм и уверенность, которые они накопили благодаря своему опыту, делают их самыми надежными специалистами практически в любой ситуации.

После публикации моей предыдущей книги «Язык милосердия» Фионнуала Брэдли связалась со мной, чтобы поблагодарить, сказав, что я «образец для подражания в сестринском деле», а я чувствую себя мошенницей. Мне неудобно, ведь вместо того, чтобы выполнять важную работу, как делают эти замечательные медсестры, я сижу дома, все еще в пижаме, несмотря на то, что сейчас 15:00, и пишу. Из достижений за день: я умудрилась поджечь рукав своего халата, пока жарила халлуми. О возвращении в клинику я еще даже не думаю. Мне кажется, что главнокомандующая службы медсестер ВВС имени принцессы Марии (PMRAFNS), а также почетная медсестра Ее Величества Королевы Фионнуала, как и большинство других медсестер, с которыми я имела удовольствие встретиться, – гораздо более подходящий образец для подражания, чем я.

Она возглавляет команду из 450 медсестер PMRAFNS, известных как «Летающие соловьи», которые «гордятся тем, что летят туда, куда другие не могут», оказывая квалифицированную помощь и спасая жизни. Мы привыкли слышать о солдатах, и это справедливо, но теперь нам многое предстоит услышать и о медсестрах, спасающих жизни в трудных обстоятельствах. Тем не менее эта команда существует уже более 100 лет, специализируясь на воздушной эвакуации с поля боя обратно в Великобританию и оказании неотложной помощи в небе.

* * *

Я стою в очереди на завтрак со своей коллегой Сюань, запах жареного хлеба вызывает тошноту. Сегодня по случаю Пасхального воскресенья в меню есть и булочки с крестом. Медсестры, врачи и другие медицинские работники часто пропускают Пасху и Рождество, школьные праздники и дни рождения детей. Работа есть работа. Тем не менее мы делаем все возможное. Работники кухни положили на прилавок несколько нарциссов и записку «Христос воскрес». Кто-то нацарапал внизу: «В отличие от вашей выпечки». Сюань хватает пару горячих булочек, заполняет тарелку рулетиками, соусом, беконом и яичницей, а я смотрю на нее и смеюсь. Сюань сама по себе миниатюрная, но она полностью оправдывает свое прозвище «Бездонный желудок». Как она сама говорит, она «сильна как бык», и выполняет эффективную компрессию грудной клетки не вспотев, даже когда пациент страдает от ожирения. Я жду свой тост. В нашей столовой есть один из тех нелепых автоматов, похожих на конвейерную ленту для тостов, которые либо сжигают, либо вообще не греют хлеб. Еще я помню, как ухаживала за женщиной, волосы которой запутались в таком автомате, и он затянул ее лицо к решетке. Запах обоженного человеческого мяса и сгоревших тостов примерно одинаковый. Пока я пытаюсь отогнать воспоминания, раздается аварийный сигнал.

«Срочный вызов неонатальной, взрослой и акушерской бригады. Повторяю: срочный вызов неонатальной, взрослой и акушерской бригады. Отделение интенсивной помощи и реанимации. Первый этаж, крыло “Кавелл”». Есть только одно объяснение, почему могут понадобиться сразу три бригады: помощь нужна беременной. Взрослая команда реанимирует саму женщину, акушерская бригада должна извлечь ребенка (в течение пяти минут, если у него есть шанс выжить), а неонатальная бригада должна попытаться реанимировать новорожденного. Как и все другие медсестры реанимации, мы с Сюань входим во все бригады – взрослую, детскую, неонатальную, акушерскую и травматологическую, но на этот экстренный вызов также прибудут и три врача: акушер, неонатолог, анестезиолог.

Мы оставляем тосты, кивая кухонному персоналу на выходе, и петляем, выбегая из оживленной столовой, подобно машинам скорой помощи, пытающимся прорваться сквозь пробки. Некоторые люди просто блокируют нам путь, несмотря на то, что в наших карманах постоянно срабатывает сигнализация. Мы толкаем дверь и бежим по длинному больничному коридору, в котором всегда слишком много людей: персонала, посетителей, пациентов в инвалидных колясках, лежащих на кроватях, истекающих кровью, на костылях. Один мужчина проходит мимо, хватаясь за глаза. У него большие пузыри и шишки на коже, которые немного похожи на проказу, но могут быть вызваны любым заболеванием. Мы бежим дальше.

Ускоряемся, когда сигнал раздается повторно, в третий раз, пробегаем мимо палаты, за дверью которой сгрудилась семья, их щеки мокры от слез, через отделение флеботомии, где люди часами ждут на пластиковых стульях, взяв талон в автомате, и выбегаем на улицу, на короткий путь, мимо клиники сексуального здоровья, где всегда стоит очередь. Мы бежим, минуя больничные мусорные баки, где пациенты в пижамах и халатах курят, держа капельницы, прямо под табличкой «В этой больнице запрещено курить». Пробегаем мимо сада для медитаций, где недавно женщина пыталась покончить с собой, выпив бутылку с хлорной известью, там, где она ее пролила, остался клочок сухой травы. Бежим мимо фургона с МРТ, похожего на транспортный контейнер, который олицетворяет собой попытку больницы удовлетворить постоянно растущий спрос. Мы поносимся мимо какой-то пожилой женщины в инвалидной коляске, тростью отталкивающей мертвого голубя, заходим обратно в здание через служебный вход, где регулярно глючит электронная карта доступа, и бежим мимо ревматологического отделения, где больным вливают иммуноглобулины, отчего иногда наступает анафилактический шок, мимо кардиологического отделения, все врачи которого выглядят точно так же, как гениальные техники Apple. Они невероятно умны и социально неадаптированы. Я машу Грегу, кардиологу, который только что вел стажировку по реанимации и провел час, пытаясь объяснить физику сердечной деятельности интернам. Мы быстро проходим мимо респираторного отделения длительного пребывания, где практически живут пациенты, постоянно нуждающиеся в искусственной вентиляции легких, их состояние иногда ухудшается до такой степени, что они вообще не могут двигаться. Один пациент описывает свою собственную мышечную дистрофию как очень медленное превращение в камень. Однажды мой коллега совершенно серьезно сказал: «Если я когда-нибудь окажусь в этой палате, отключите меня от аппарата». На вывеске снаружи отделения есть логотип Национальной службы здравоохранения. Кто-то зачеркнул «Здравоохранения» и написал «Болезни». Другой зачеркнул «Болезни» и написал «Страдания». «Национальная служба страдания».

«Довольно точно», – отмечаю я, но вижу детский рисунок, приклеенный скотчем к стене рядом с ним: дерево, сделанное из разноцветных отпечатков ладоней, и слова «Спасибо, НСЗ». Я хватаю Сюань за руку, и мы снова мчимся, теперь еще быстрее. Мы спускаемся по лестнице и сокращаем путь через почти всегда пустой подвал, где в воздухе витает сильный запах хлора из гидротерапевтического бассейна, мимо кабинета паллиативной лучевой терапии, где есть несколько палат