Я здесь не для того, чтобы говорить речи - Габриэль Гарсиа

Вам, мечтателям моложе сорока лет, выпала историческая задача исправить эту чудовищную несправедливость. Помните, что все в этом мире, от пересадки сердца до квартетов Бетховена, рождалось и существовало в головах своих создателей, прежде чем стать реальностью. Не ждите ничего от XXI века, это XXI век всего ждет от вас. Этот век не придет сделанным на фабрике, он будет готов к тому, чтобы быть выкованным вами, по нашему образу и подобию, и он будет таким мирным и нашим, каким вы сможете его себе представить.

Любимая, хотя и далекая родина

Медельин, Колумбия, 18 мая 2003 г.

«Все бури, обрушивающиеся на нас, являются знаками того, что скоро погода наладится и с нами случится что-то хорошее, потому что ни зло, ни добро не могут длиться долго, и отсюда следует, что если зло длилось долго, то добро уже близко».

Это прекрасное изречение дона Мигеля де Сервантеса, разумеется, принадлежит не сегодняшней Колумбии, а его времени. Но мы никогда и не мечтали о том, что оно придется нам впору, как кольцо на палец, так что лучше и не пытаться сетовать. Спектральный анализ нынешней Колумбии не позволяет поверить в то, что было так прекрасно сказано доном Мигелем, словно он наш сегодняшний соотечественник. Двух примеров достаточно, чтобы избавиться от иллюзий. В прошлом году около четырехсот тысяч колумбийцев были вынуждены оставить свои жилища из-за виоленсии, насилия, так же как это сделали почти три миллиона человек за прошедшие полвека. Эти изгнанники образовали ядро другой дрейфующей в тумане страны — почти такой же населенной, как Богота, и большей, чем Медельин, она вращается по кругу в поисках места выживания, не имея при себе ничего, кроме своей одежды. Парадокс состоит в том, что эти беглецы от самих себя продолжают оставаться жертвами насилия, опирающегося на два самых рентабельных в мире бессердечных бизнеса: наркоторговлю и нелегальную продажу оружия.

Это первые признаки бурного моря, затапливающего Колумбию. Две страны в одной, не только разные, но и противоположные, на колоссальном черном рынке, питающем торговлю наркотиками, о чем можно только мечтать в Соединенных Штатах и Европе и в конечном счете во всем мире. Дело в том, что невозможно представить себе конец виоленсии в Колумбии без уничтожения наркоторговли, и невозможно представить конец наркоторговли без легализации наркотиков, ибо пока чем больше ее запрещают, тем больше она процветает.

Четыре десятилетия всевозможных потрясений общественного порядка поглотили не одно поколение маргиналов, которые не знали иного образа жизни, кроме преступной или подрывной деятельности. Писатель Морено Дуран сказал об этом очень точно: без смерти в Колумбии незаметно признаков жизни. Мы рождаемся подозрительными и умираем виновными. Разговоры о мире, с небольшими, но памятными исключениями, много лет назад превратились в кровавые разборки. Мы все с рождения наделены презумпцией виновности. И в любом международном вопросе, начиная от обычной туристической поездки до простой покупки или продажи, мы, колумбийцы, вынуждены начинать с доказательства своей невиновности. Политическая и социальная атмосфера никогда не способствовали установлению мира на нашей родине, о котором мечтали деды. Сама Колумбия слишком рано стала режимом неравенства, конфессионального образования, пещерного феодализма и централизма, укоренившегося в столице под облаками, отдаленной и погруженной в себя, где царили две вечные партии, выборы были кровавыми и подтасованными, а антинародные правительства спешили сменить друг друга. Подобные амбиции могли поддерживаться лишь двадцатью девятью гражданскими войнами и тремя военными переворотами, осуществленными обеими партиями, в социальной среде, словно выдуманной дьяволом для сегодняшних бед, на угнетенной родине, которая среди стольких невзгод научилась быть счастливой без счастья и даже вопреки ему.

Так мы дошли до той точки, где едва можем выжить, но остались еще инфантильные души, смотрящие на Соединенные Штаты как на спасительную путеводную звезду, уверенные в том, что в наших странах уже закончились даже судорожные предсмертные вздохи. Однако все, что они там видят, — это слепая империя, которая уже не считает Колумбию ни добрым соседом, ни даже дешевым и верным сообщником, а лишь еще одним пространством для своей имперской алчности.

Два природных таланта помогли нам обойти вакуум в наших культурных условиях, начать на ощупь поиски своей идентичности и найти правду в тумане неизвестности. Один из этих талантов — творческое воображение. Другой — ясное определение личного продвижения. Оба этих достоинства изначально подпитывались хитростью и лукавством коренных жителей, направленных против испанцев с самого первого дня их высадки. Конкистадоров, одурманенных рыцарскими романами, заманивали легендами о сказочных городах, построенных из чистого золота, или легендой о короле изумрудной лагуны, одетом в золотую одежду. Эти шедевры творческого воображения, помноженного на магические средства, помогали нашим предкам уцелеть при захватчиках.

Около пяти миллионов колумбийцев, живущих сегодня за границей, сбежав от несчастий, не имея иного оружия или щита, кроме своего безрассудства или таланта, продемонстрировали, что все эти доисторические хитрости продолжают жить в нас, помогая выжить по тем или иным причинам. Достоинство, которое выручает нас, — это то, что мы не умираем от голода по мановению воображения, ведь мы смогли стать факирами в Индии, учителями английского в Нью-Йорке и погонщиками верблюдов в Сахаре.

Как я пытался показать в некоторых, если не во всех своих книгах, я больше доверяю этим нелепостям реальной жизни, чем теоретическим мечтаниям, которые в большинстве случаев лишь служат угрызениям нечистой совести. Поэтому я считаю, что у нас осталась глубинная страна, которую нам еще предстоит открыть среди катастрофы, та таинственная Колумбия, которая уже не помещается в муляжи, слепленные нами в безумии нашей истории. Поэтому неудивительно, что мы начали предчувствовать подъем художественного творчества колумбийцев и осознавать себя здоровой страной, окончательно уяснившей себе, кто мы такие и для чего существуем. Я думаю, что Колумбия учится выживать с нерушимой верой, и ее главная заслуга в том, что она становится лишь сильнее в противостоянии. Она была децентрализована исторически существовавшим насилием, но все еще может воссоздать свое величие благодаря своим бедам.

Прожив сполна, испытав это чудо, мы сможем понять точно и навсегда, в какой стране мы родились, и продолжать жить, не умирая между двумя противоположными реальностями. Поэтому меня не удивляет, что в эти времена исторических катастроф улучшается здоровье страны и новое сознание. Переоценивается народная мудрость, и мы ждем ее, не усевшись на пороге дома, а стоя посреди улицы, и, быть может, сама страна еще не ощущает, что мы все превозможем и найдем спасение там, где не ожидали.

Ни один повод не показался мне столь подходящим, чтобы выйти из вечного ностальгического подполья моей мастерской и наметить эти рассуждения по случаю двухсотлетия Университета Антиокии, которое мы отмечаем сегодня как историческую дату для всех нас. Это удобный повод, чтобы начать сначала и как никогда любить страну, которую мы заслуживаем, — но чтобы она также заслуживала нас. Даже из-за одного этого я осмелился бы поверить, что иллюзия дона Мигеля Сервантеса сейчас настолько жива, что поможет заметить первые лучи света нового времени, что добро переживет довлевшие над нами беды, и только наше неистребимое творческое начало позволит нам различить, какой из многих неясных путей выбрать, чтобы жить в мире среди живых и по праву вечно наслаждаться им.

Да будет так.

Душа, открытая речам на испанском

Картахена-де-Индиас, Колумбия,

26 марта 2007 г.

В те дни, когда я писал «Сто лет одиночества», даже в самых безумных мечтах я не мог себе представить, что когда-нибудь буду присутствовать на этом торжественном акте в честь выхода миллиона экземпляров этой книги. Представить себе, что миллион человек сможет прочесть то, что я написал в своей комнатушке в одиночестве с помощью двадцати восьми букв алфавита и двух пальцев в качестве всего наличного арсенала, при любом раскладе показалось бы мне безумием. Сегодня Академии языка совершили этот жест по отношению к роману, оказавшемуся перед глазами пятидесяти миллионов читателей и перед таким бессонным ремесленником, как я, все еще удивленным тем, что с ним случилось такое чудо.

Но дело вовсе не в признании писателя. Это чудо является бесспорным подтверждением того, что есть огромное количество людей, готовых читать рассказы на испанском языке, и потому миллион экземпляров «Ста лет одиночества» — это не миллион чествований писателя, получившего сегодня, сделавшись пунцовым от смущения, первую книгу этого необыкновенного тиража. Это доказательство того, что есть читатели книг на испанском языке, испытывающие голод по этой пище.