СССР: вернуться в детство 2 (СИ) - Владимир Олегович Войлошников

так быстро не прошла, но потом я потихоньку смогла говорить. Хотя первые попытки сразу после идут… как будто пунктиром. Как чтение по слогам. Или как радио с помехами. А если быстрее пытаешься речь выдавать — выскакивают всякие слова, хаотически. Забавно было бы, если бы не пугало меня до усрачки.

Чай кончился, я поставила кружку на первую попавшуюся горизонтальную поверхость и растёрла виски́. О, ещё голову помассировать можно, немного помогает…

Перед лицом появился белый халат с блестящим кружком слушалки посередине. Гляди-ка, медицина! Тётка что-то спрашивала. Я отрицательно помычала, едва-едва качая головой. Вокруг собралась приличная такая толпа. Ещё бы, не каждый день бабки с балконов вылетают! Докторица взялась считать мне пульс и заглядывать в глаза.

— Стресс, — поджала она губы, — шоковое состояние, следствие испуга.

— О! — я обрадовалась и хотела сказать, что «слова пошли», но виски прострелило такой болью, что я невольно схватилась за голову.

— Голова болит? — деловито предположила докторша. Я осторожно кивнула и помычала.

Вторая медичка что-то негромко спросила и начала набирать в шприц лекарство. Господи, надеюсь, не снотворное.

Судя по реакции моей тушки, лекарство было обезболивающим. Через некоторое время оно начало разгоняться, и я смогла сосредоточиться на словах, не испытывая чувства, как будто тебе спицу в глаз втыкают. К тому моменту меня уложили на диван, сунув под голову диванную подушку и обмотав тремя пледами, собранными по всей квартире. Трясти вроде перестало. Я слегка раскуклилась и подняла руку, привлекая внимание врачихи, сидящей напротив меня на стуле. Столпившийся вокруг комитет соседок взволнованно заколыхался.

— Голова болит? — быстро спросила докторша. — Кружится? Руки? Ноги? Судорог не чувствуешь, не тянет? Тошнит?

— М-м, — я хотела отрицательно помотать головой, но передумала. — У… м…меня… блуж… мх… блуждаю… щая… мигрень… сечс… прдёт…

Всё, я устала.

Новая информация вызвала шёпот и пересуды между соседками. Я прикрыла глаза, чтобы избавиться от лишнего метлесения и медленно, чуть ли не по слогам сказала:

— Дед…шка… ск-зал… бабе Люсе… м-м-м… на таб…ретку не лаз-ть… Что… он пр-дёт и… п-весит… А она рас…с-рдилась… и по…лезла… И как упадёт… Я так испуга… алась… А она тым леж-т… — я снова вспомнила вид окровавленного тела, лежащего под балконом, и зубы мои отчётливо застучали.

— Чш-ш-ш… — похлопала по одеялу докторша и обменялась с медсестрой ещё парой кодовых фраз, из которых я уловила, что сейчас всё-таки пойдёт успокоительное. Ну, может и правда, сто́ит.

— А Али-то где? — спросила соседка, которая поила меня чаем.

— Он п-п-па-аш-ш-ёл с-с-с м-м-а-амой и б-ба-абушк-кой, пок-каз-зат-ть, где б-б-бу-д-дет к-конц-церт.

— Так вы в гостях? — подняла брови докторша.

— Да.

Медсестра взяла мою руку и перетянула вену. Так-так, судя по всему, что-то забористое будет ставить. Хитрая докторша задавала мне ещё какие-то вопросы. Я что-то в начале ответила, потом поняла, что язык не ворочается, и ваще могу лишнего наговорить, и отвечать перестала.

Проснулась я посреди ночи, на своём диванчике, и Васька тепло грел мне бок. Я было обрадовалась, что всё мне приснилось — просто очень натуралистичный кошмарный сон! — но тут увидела маму, дремлющую в кресле напротив, а во втором, подальше — Женю. Блин. Ни фига не сон.

Я села на постели, и мама мгновенно вскинулась:

— Что⁈

— Я в туалет, не кричи.

Я сходила до туалета, умылась, почистила зубы, а то вкус во рту был безобразно мерзкий. Смотрю, мама в кухне свет включила. Я пошла туда.

— Чайник долго греть, сок будешь? — предложила мама.

— Давай, полстаканчика. Бабушка-то с дедом осталась?

— Ага. У него сердце начало хватать, страшно было одного оставлять.

Позади зашуршало, и в дверях кухни появился хмурый Женя:

— Ты как, Олька?

— Кошмар, конечно, — честно сказала я. — Испугалась до посинения, аж язык отнялся.

Брови у мамы сложились домиком:

— Ни с кем тебя оставлять нельзя!

— Да ну, — махнула я рукой. — Лучше бы я с Васькой осталась. Тут хоть и из окна выпадешь — не разобьёшься.

— Да уж… — Женя потёр шею. — А как вышло-то?..

— Я не видела сам момент-то. Я в зале села, порисовать. А она не послушалась деда, полезла с табуреткой на балкон. Она вообще-то долго развешивала. А потом смотрю — тени на окне нет, и соседка кричит. Выглянула — а она там лежит…

Я решила придерживаться этой до крайности сокращённой версии, во избежание всяких дурацких вопросов. А то вдруг какая светлая голова начнёт развивать мыслишку, что это я во всём виновата. Ишь, придумала — мышей бояться, когда порядочные люди по табуреткам лазают! А потом, не считая всего прочего, меня внезапно посетила циничная мысль: а не к лучшему ли это всё? Глядишь, и дед проживёт подольше. Лишь бы бабы Люсин полёт в суицидные не записали, хотя, выпавшее вместе с ней бельё свидетельствовало о самом что ни на есть бытовом несчастном случае. Надеюсь, с сердцем у деда всё нормализуется…

ТЯГОСТНОЕ

Первые дни бабушка брата оставлять одного вообще боялась. Что он там себе думал — может, казнил себя за то, что ушёл тогда, не остался её эти дурацкие тряпки развешивать? — но сердце у него болело часто.

В воскресенье, двадцать четвёртого июля (именины мои, между прочим, день княгини Ольги), состоялись похороны. Дед, и так сухощавый, совсем похудел и осунулся. Приехала из Подольска его приёмная дочь, Ира (родная бабы Люсина), рыдала, падала на гроб. Поминки справляли в офицерской столовой. Соседки опять плакали, говорили речи…

На поминках зарёванная Ира внезапно подошла к маме и попросила:

— Галя, говорят, я должна мамину одежду забрать. Можешь мне помочь?

Не знаю, что за обычай такой (по моему глубочайшему убеждению, покойникам всё это исключительно фиолетово), но я порадовалась, что тряпки сумасшедшей жены не будут всё время деду мозолить глаза, о предрассудках рассуждать не стала, напротив — пришла на следующее утро с мамой, помогла упаковывать бабы Люсины вещи.

Барахольщица она была, конечно, как и большинство женщин. Да и от старых, явно уже малы́х, платьев не спешила избавляться. Всё, видать, ждала, что обратно похудеет. Эх, вечная женская мечта. Как хорошо, что я в последние свои взрослые годы постаралась всё лишнее заблаговременно ликвидировать! А всё почему? Так же вот стоял перед глазами пример соседки тёти Светы, и как её дочки, похоронив мать, кулями её платья на помойку таскали.

Деда с бабушкой мы отправили на улицу, в скверик, свежим воздухом дышать, чтоб он это всё не наблюдал — и начали упаковываться. Полиэтиленовые пакеты были в те годы страшнейшим дефицитом. Да на бабы Люсино наследство и никаких пакетов и даже чемоданов не хватило бы! Спальни у них