Растоптанные жизни - Любовь Бершадская

Такого поворота никто не ожидал, и «великодушным» (по предписанию свыше!) депутатам пришлось полностью съесть отвратительный арестантский обед.

Нет худа без добра! Все последующие дни наши обеды были уже приготовлены из свежего мяса свиней и коров, заготовленных для депутатов, но только, конечно, без водки.

Вечером лагерницы показали депутатам большой концерт, на который они реагировали очень бурно. После концерта, явно довольные, они зашли за кулисы, пожимали нам руки, восхищались… В общем — депутаты Верховного Совета, верные слуги народа, приехали «к народу». Ура!!!

Освобождение

Эта комиссия из Верховного Совета была, главным образом, комиссией по помилованию осуждённых.

Для её заседаний было приготовлено специальное помещение.

В первой, большой комнате дожидались лагерницы, поочерёдно вызванные по бригадам, и каждая из них по вызову входила в другую, меньшую комнату, где за столом сидели члены комиссии, а посреди комнаты стоял стул для вызванной.

В комнате для ожидания дежурил и врач, который почти каждой вызванной давал что-то успокоительное перед тем, как та должна была войти в комнату комиссии.

Беседуя с каждой лагерницей в отдельности не более, чем по пяти-десяти минут, комиссия заключала: «Преступление вы совершили, но советское правительство вас амнистирует и освобождает из мест заключения». Были случаи, правда редкие, когда комиссия освобождала осуждённых с полной реабилитацией на месте.

Одним словом, полный переворот в лагерной жизни, и очень многие падали в обморок, когда им объявляли, что они свободны.

Депутаты работали добросовестно с восьми часов утра до часу ночи, без выходных. Уезжало домой по двести-триста лагерниц в день. К самому лагерному пункту № 6 подъезжал маленький поезд, «дрезина», и отвозил людей на вокзал. Все лагерные начальники стояли у этой дрезины, прощались с освобождёнными, говорили напутственные слова и старались создать атмосферу добрых отношений.

В лагере было страшное волнение, все плакали, прощаясь друг с другом, ворота были открыты, разрешалось выходить к дрезине провожать своих подруг.

Вот и мой день настал.

Я вхожу в комнату и мне ласково говорят: «Любовь Леонтьевна, пожалуйста, в двух словах расскажите ваше дело».

После моего рассказа председатель комиссии мне сказал, что, судя по моим словам, я должна быть реабилитирована, но для подтверждения моих слов надо запросить моё дело из Москвы, и мне придётся немного подождать.

Так как мне уже было известно, что любой документ, запрашиваемый из Москвы, идёт месяцами, я стала их умолять, чтоб отпустили меня, что я в Москве сама добьюсь реабилитации.

Но депутаты мне обещали, что моё дело придёт по их запросу очень скоро и нечего мне волноваться.

Пришлось покориться.

Люди уезжали, лагерь пустел.

Почти одной из последних была вызвана Наташа.

По какому-то невероятному стечению обстоятельств Наташа оказалась в таком же положении, как и я: её дело тоже запросили из Москвы на предмет реабилитации.

Мы с Наташей проводили весь лагерь и остались вдвоём в нашей маленькой комнате, которую мы украшали, как только могли. Ведь это было наше первое жилище после бараков.

Мы видели, как старший надзиратель закрыл ворота. Лагерь был пустым. Комиссия закончила свою работу и перешла в лагерный пункт № 7 для мужчин, расположенный в полутора километрах от нашего лагеря.

Уголовницы

В народе говорят: «Свято место пусто не бывает».

Через несколько дней лагерь был снова заселён, но только уже другим сортом заключённых, привезли уголовниц.

Они с криком и свистом ворвались в лагерь и начали свою жизнь по-своему, приведя в полнейший ужас лагерное начальство, которое никогда не видело в этих лагерях такого сорта заключённых.

Жизнь уголовных преступниц в лагере была ничем не похожа на жизнь политзаключённых, и начальство не на шутку растерялось.

Убийцы, воровки, проститутки сразу же ввели свои законы в лагере, и через три дня после «новоселья» новые жительницы лагерного пункта № 6 убили начальника санитарной части, который никогда никому не давал возможности отдохнуть от работы, когда даже была у кого-нибудь повышенная температура. Но безответные политические заключённые терпели, плакали и молчали — уголовницы же с этим мириться не захотели и убили его, ворвавшись к нему в кабинет с топором.

Вот так в старых потьминских лагерях для политических поселились уголовницы.

Мы с Наташей были счастливы, что не общаемся с ними, мы их как огня боялись.

Теперь я уже самодеятельностью не руководила и, в ожидании моего дела из Москвы, сидела без работы.

Прошло двадцать шесть дней после того, как мне обещали, что дело моё придёт быстро.

Наташа ушла на работу и тут же, счастливая, прибежала обратно и сообщила мне, что мои документы пришли.

Даже начальник лагеря, который пустил нас в лес — его фамилия была Юрлов, — тоже за меня обрадовался и сказал, что завтра утром он даст мне надзирательницу, которая поведёт меня в мужской лагерь, где работает теперь комиссия, так как папку с документами мне ещё доверить нельзя.

На следующее утро молоденькая надзирательница с моей папкой сопровождала меня в комиссию.

По зелёному полю, в тёплый летний день, в прекрасном настроении, разговаривая с надзирательницей «как с равной», мы шли к месту, где должна была решиться моя судьба.

Мы подошли к лагерю, и я увидела, что на траве сидит и лежит много мужчин, все ожидают вызова, но почему-то они очень мрачные.

Я узнала, что вчера, когда освободили одного человека, который имел двадцать пять лет срока, он выбежал и крикнул: «Братцы, меня освободили!» — и тут же умер от инфаркта.

Этот случай сильно подействовал на всех, и люди очень угрюмые сидели на траве.

Меня окружили мужчины, стали расспрашивать и, когда я им всё рассказала, они просили меня не волноваться, видя, что я уже волнуюсь.

Надзирательница ушла, и минут через двадцать меня вызвали.

Тот же стул посредине комнаты.

Я села и услышала:

«Комиссия из Верховного Совета СССР рассмотрела ваше дело и реабилитирует вас за отсутствием состава преступления. Вы свободны, Любовь Леонтьевна, езжайте в Москву, живите, как хотите, желаем вам счастья!».

Я почувствовала страшную тяжесть в ногах и могла произнести только одно слово — «Спасибо».

Встать со стула я не могла. В глазах были круги и в голове вертелись слова: «… за отсутствием состава преступления».

Вероятно, на моём лице было выражено моё состояние.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});