Тропой памяти - Людмила Евгеньевна Пельгасова

чем не бывало, продолжил излагать план:

— Промер глубин, скорости течения и прочего — это тебе, Мулуг, я объяснять не буду, да и помощники у тебя теперь есть, разберетесь. Чтобы дважды не рисковать и не тратить времени на переправу, продолжаете двигаться по правому берегу, по течению вверх. Оставшаяся по эту сторону Бурзугая группа фактически повторяет ваш маршрут. Идем порядка полулиги на северо-северо-запад, ориентир — лес на левом берегу резко обрывается. Это место встречи. В этом течении река сужается, то есть появится возможность навести переправу, мы вас подбираем и возвращаемся. Сигнал о прибытии на место — отраженный свет, блик троекратный. На все даю полтора нах-харума, если по истечении этого времени какая-либо из двух групп не появится — ждать не более трех часов, помните — вы должны вернуться в любом случае. Дымовой патрон отдаю та’ай-хирг-кхану, если что — сигнал тревоги увидят. Вопросы? Нет вопросов? Отлично. В таком случае, у меня — все. Выполнять.

Низкий темный правый берег Бурзугая встретил маленький отряд лишь ближе к полуночи, поскольку Мулуг, заполучивший в собственность двух приятелей-спорщиков, развил бурную деятельность по детальному исследованию речного дна. В течение трех часов с островка за мелкой протокой можно было наблюдать пару блуждающих в вечерней мгле силуэтов с длинными шестами в руках. Сквозь тихий плеск воды слышались их голоса, и хотя слов за дальностью было не разобрать, Шара с уверенностью могла бы сказать — эти двое снова выясняли профессиональные отношения. Застывшего сидячим камнем картографа производимый приятелями шум не тревожил нисколько: ну, в самом деле, если с такого расстояния звук с трудом различает ухо иртха, то наблюдатель-сухну с противоположного берега услышит разве что гул дальней шиверы да сонное чириканье ночных птиц. Иногда Шаре становилось даже чуточку жаль того самого «предполагаемого противника», о котором дзаннарт-кхан Удрук с завидной регулярностью распространялся перед строем лопоухих новобранцев — будущих стрелков Нурнена. Лишенные ночного зрения, не имеющие ни острого слуха, ни звериного чутья, сухн’ай в темноте напоминали голых новорожденных волчат, еще не умеющих кусаться. Девушка не очень верила в несметные рати, собранные тарками в столице-крепости, а вот оружие врага ей видеть доводилось: в арсенале пылились целых три клинка — трофеи, надо полагать, еще со времен Дневной Войны. Прямые, с длинной тонкой рукоятью и ржавыми разводами вдоль лезвия, у знатоков они вызывали недоумение: светлая сталь, лишенная присадок и многократной проковки, на поверку оказалась обычной железкой, коей, по утверждению кузнеца Духнура, являлась со дня изготовления. Все это вкупе со слаборазвитым телом, покрытым тонкой, белой, не способной защитить от холода кожей, заставляло думать о тарках не как о грозных и коварных врагах, а скорее — как о жалких ущербных созданиях, которые и так предостаточно наказаны судьбою за идею уничтожения ночного народа. Так думала Шара, сидя на бережке в двух шагах от Мулуга, пока Маграт и Багнур возились с промером глубин на бродах. Причиной столь пассивного участия лучницы в делах разведгруппы был чересчур легкий вес, лезть с которым в бурный поток не рекомендовалось — утащит вместе с шестом. Поэтому Шара нахально предавалась бессовестному отдохновению, размышляла о всякой ерунде, например, пыталась по жестам угадать содержание беседы охотника и мастера скважин, торчащих по колено в воде на отмели шагах в тридцати от островка, и параллельно заглядывала через плечо склонившегося над пергаментом Мулуга. Боясь уснуть, она методично тянула трубку, в которой тлел табак, наполовину размешанный с «настоем лучника» — сушеной смесью горьких трав, дарующих глазам и мозгу преувеличенную бодрость, от которой противно стучало в груди и висках, а язык становился сухим, как песок в пустыне. Ждать пришлось долго, за это время та’ай-хирг-кхан успел изрисовать три шкурки своим мелким почерком и выхлебать принесенную девушкой флягу воды, после чего ее пришлось наполнить вновь, но вот вылезшие на берег Маграт и Багнур, стуча зубами, сообщили последние результаты измерений, картограф невозмутимо занес цифры на пергамент, и вся четверка двинулась через Бурзугай под покровом ночного тумана.

— Слышь, девка… Тебе не хватит уже, а?

Методично набивающая трубку Шара медленно подняла голову и заметила, что у нее за плечом стоит хмурый и слегка встревоженный Багнур.

— А?

— Бубхош удра! — беззлобно передразнил охотник. — Не хватит, спрашиваю? — кивнул он на трубку, зажатую в побелевших девичьих пальцах. — Ну-ка, посмотри-ка на меня… У-у-уу…

Последнее замечание относилось к глазам Шары: опухшим, с красной сеточкой лопнувших сосудов по краю зрачка, видимой даже при скудном свете ночных звезд.

— А че? — туго соображающая лучница потянулась за огнивом, но Багнур без лишних церемоний отобрал у нее кисет.

— Сколько нах-харума не спишь уже? — продолжал допытываться пожилой иртха, покачивая кисет на тесемке.

— Полтора…два… Не помню — честно ответила девушка, отчаянно растирая веки тыльной стороной ладоней. Постоять, а, точнее «посидеть» в карауле она вызвалась сама, поэтому особой нужды в сочувствии, равно как и желания поплакаться кому-либо в воротник не испытывала.

— А четыре — не хочешь? Ты что, от усталости хочешь с копыт свалиться? Учти, на спине не потащу… Дрянь еще эта… — Багнур встряхнул кисет, — кто придумал ее? Спасет разве…

— До сих пор спасала…

Шара пожала плечами и потянулась за своим имуществом, но охотник молча отвел руку за спину.

— Спать иди лучше.

Орчиха поджала губы. Спать! Если бы еще можно было…просто упасть и отрубиться, как все нормальные иртха…Не от хорошей жизни она четвертую ночь стережет покой спящих товарищей по оружию. И Мулуг здесь не при чем…

— Слышишь меня? Иди. Спать — повторил Багнур по слогам, точно беседовал с глухой. — Иди, иди…я покараулю. Анхур оставь только на всякий случай: мало ли что…

— М-м-м… — Шара в задумчивости сжала виски, разрываясь между многодневной усталостью и страхом потерять во сне контроль над сознанием. Но пожилой иртха, отличаясь редкостной простотой чувств, счел молчание лучницы плодом недоверчивости.

— Да уж, конечно, куда нам, серым, до вас! — сварливо проворчал он, — На охоту не ходили, зверя-птицу не били…Прям и не знаем, с которой стороны тетиву натягивать…

Шара смущенно улыбнулась, только сейчас впервые осознав для себя, сколь нелепо и смехотворно смотрится в глазах старого охотника отчаянная распальцовка нурненских стрелков. На ум тотчас же пришел Хаграр, имевший моду вместо серьги таскать в мочке уха наконечник стрелы — в качестве опознавательного знака… А то как же: гордость Унсухуштана, а по виду и не скажешь — непорядок… Да уж! Подмастерье гончара, вот уж кому до армии лука в руках держать точно не приходилось ни разу…

— Иди спать, незаменимая