В долине лотосов - Гу Хуа

– А теперь скажи, кто из жителей села за последние годы, воспользовавшись экономическими трудностями, политическими послаблениями и некоторыми беспорядками на рынке, особенно нажился и разбогател?

– Еще спрашиваете? – деланно изумился Ван Цюшэ. – Да вы это лучше меня знаете! Вам же много раз о ней докладывали. Конечно, Ху Юйинь – та самая, которая только что отгрохала новый дом! Эта бабенка торгует рисовым отваром и соевым сыром, привлекает мужиков своей смазливой мордашкой и гребет деньги лопатой… Способная бабенка! Всех в селе сумела охмурить – и старых и малых, даже баб. И кадровые работники…

– Что они делают с ней? – перебила Ли Госян, не в силах скрыть живейшее любопытство.

– Тают перед ее мордашкой и глазками! Секретарь партбюро Ли объявил ее своей названой сестрой, так его супружница киснет от ревности, точно банка с уксусом. Заведующий зернохранилищем продает ей рисовые отходы, налоговый инспектор берет с нее только по юаню за базарный день, словно дядюшка родной. Даже Помешанный Цинь и тот распускает перед ней слюни, записал от нее кучу любовных песен и обзывает социализм феодализмом. Ну можно ли такое терпеть?

В этот день Ли Госян собрала богатейший урожай – поистине драгоценный материал, добытый из первых рук. Хозяин Висячей башни стал в ее глазах одним из лучших людей, которого в ходе предстоящей борьбы необходимо выдвинуть еще больше.

* * *

Через полмесяца после своего приезда рабочая группа уже знала о селе почти все, но массы еще не мобилизовались, поэтому нужно было пробудить классовые чувства членов народной коммуны с помощью воспоминаний о горьком прошлом и их сопоставления со сладким настоящим. Для этого планировались три мероприятия: коллективный обед из дикорастущих трав и кореньев, пение грустных песен о прошлом и организация выставки классовой борьбы. Выставка делилась на дореволюционный и послереволюционный отделы, в первом из них предлагалось демонстрировать типичные дореволюционные вещи: рваное одеяло, старый ватный халат, сломанную корзину, выщербленную чашку и палку, которой отбивались от собак.

Но за пятнадцать лет после освобождения жизнь сильно изменилась и подходящие предметы оказалось найти нелегко. В период земельной реформы люди радостно получали землю и новые вещи, а старые бросали без всякой жалости. Никто не мог себе представить, что позднее будут устраиваться выставки, сопоставляющие старое с новым. Отсюда ясно, что во всем требуется дальновидность и даже старые вещи по-своему ценны. Чем хуже жилось народу, тем важнее было сопоставить эту жизнь с еще более тяжкой жизнью до революции. Раз не хватало материальных подтверждений, приходилось прибегать к духовным. Например, в такой-то производственной бригаде люди не выходят на работу, потому что им нечего есть; члены коммуны недовольны и ругаются на чем свет стоит. Другой призер: в некоторых местах слишком мало выдают на трудодни; во время расчета члены коммуны рвут свои расчетные книжки и бранят ни в чем не повинных бригадира или счетовода. Третий пример: в такой-то народной коммуне или в таком-то уезде руководство требует применять определенную систему вспашки, сеять определенные культуры, но местные условия не годятся для этого, происходит крупный недород, и члены коммуны страдают… Разве во всех этих случаях не полезно вспомнить о проклятом прошлом? Не помня о горечи, не ощутишь сладости. Можно ли за каких-то пятнадцать лет начисто забыть обо всех страданиях и унижениях в старом обществе? На их фоне коллективное хозяйство и политика «трех красных знамен» обладают лишь крохотными недостатками – вроде горошины, конопляного зернышка или кожицы чеснока, на которые просто смешно сердиться. Одну гору всегда полезно сравнить с другой, более низкой, фарфоровую чашку – с фаянсовой, рис – с мякиной, так что воспоминания о прошлом – чудодейственное средство, обладающее многосторонним эффектом.

Естественно, что Ли Госян хотела использовать это чудодейственное средство и организовать выставку классовой борьбы, чтобы поднять массы на очередное движение. Но сколько она ни ходила по домам в поисках экспонатов для дореволюционного отдела, все было тщетно. Наконец она вспомнила, что живет в доме палочки-выручалочки, ходячей сельской энциклопедии. Почему бы не спросить у Ван Цюшэ, может быть, он что-нибудь придумает? Во время обеда она так и сделала. Ван нахмурился и после некоторого колебания промолвил:

– Вещи-то есть, да не знаю, сгодятся ли…

– Как это не сгодятся? Покажи скорее! – воскликнула Ли Госян, с улыбкой глядя, как ее надежда и опора отправляется за угол дома.

Вскоре Ван Цюшэ вернулся с изодранной корзиной, наполненной всяким барахлом. Здесь оказались и одеяло с тысячью дыр, и засаленный халат, из которого клочьями лезла вата, и выщербленная чашка. Не хватало только палки для собак, но ее как раз было не очень трудно достать.

– Ну, старина Ван, ты молодец! Все раздобыл за какую-то минуту! – радостно похвалила его Ли Госян.

– Только не забудьте сказать начальству, оto все это вещи, которые мне выдавали уже после революции! – снова нахмурился Ван Цюшэ. Он говорил чистую правду.

– Ты что, смеешься надо мной? – строго оборвала его руководительница группы. – Перед нами сейчас важная политическая задача, шутить над ней нельзя. К тому же твои вещи выглядят гораздо правдоподобнее, чем те, которые я видела на выставках в Кантоне и других крупных городах. Там смогли выставить только муляжи, то есть подделки!

Глава 3. Бабьи счеты

По селу разнесся слух, что рабочая группа хочет конфисковать лоток Ху Юйинь, а заодно – мясницкий нож ее мужа Ли Гуйгуя. Откуда взялся этот слух, никто не знал, да и спрашивать было некого. Ведь любовь людей к новостям так же естественна и инстинктивна, как порхание пчел или бабочек с цветка на цветок в поисках нектара. Слухи на своем пути обрастают все новыми подробностями, то клубятся облаками, то выпадают дождем, люди добавляют в них то масла, то уксуса, слухи становятся все удивительнее и исчезают только тогда, когда сталкиваются с новым, еще более удивительным слухом.

Сельчане шептали, насупив брови, и их шепот невольно давил на супругов Ху, создавал атмосферу страха. Собственно, Ху Юйинь больше возмущалась, а боялся в основном Ли Гуйгуй. Он ходил с застывшим лицом и даже миску во время еды не мог держать ровно. Недаром политики считают общественное мнение грозным оружием: прежде чем делать что-либо, они всегда пускают слухи, формирующие это мнение.

– О, предки, почему у других мужья как колонны, могут поддержать даже падающее небо, а мой хуже женщины, миски не может удержать? – с тоской и гневом говорила Ху Юйинь.

– Юйинь, боюсь, что мы кое-чего не додумали! – со страхом и сомнением в глазах отвечал Ли Гуйгуй. – Ведь новые власти не любят, когда частники строят дома. После революции некоторые тоже экономили, подтягивали пояса, чтобы купить землю или пастбище, а во время земельной реформы их зачислили в помещики и кулаки…

– Так что же, по-твоему, мы должны делать? – кусала губы Ху Юйинь.

– Как можно скорее продать этот новый дом, пока рабочая группа сама не пришла к нам! Продать хоть за три, хоть за две сотни. Наверное, нам суждено прожить всю жизнь в этой развалюхе.

– Врешь, ничтожество! – с необычной яростью вскричала Ху Юйинь и ткнула мужа в лоб палочками для еды. – Помещики и кулаки брали арендную плату, эксплуатировали батраков, а ты кого эксплуатируешь? Свиней, что ли? Кого я эксплуатирую, когда людей кормлю?! «Нам суждено прожить всю жизнь в развалюхе…» И это говорит мужчина! Да я ради нового дома целыми ночами крутила эту проклятую рисорушку, все пальцы себе под котлом пообжигала, все ноги истоптала, а ты хочешь продать новый дом за бесценок! У других мужья с целым миром борются, а мой даже нового дома не может удержать…

Ли Гуйгуй потрогал лоб: на нем кровоточили ссадины от палочек. Только теперь Ху Юйинь сквозь навернувшиеся на глаза слезы заметила, что переборщила в своем гневе. Черт побери, услышала какой-то слух и сразу обезумела, человека чуть не убила! За восемь лет жизни с Ли Гуйгуем она фактически ни разу не поссорилась с ним, голоса по-настоящему не повысила. Не имея детей, она излила на него всю свою неутоленную любовь. Иногда ей даже нравилась слабость мужа: он нуждался в ее защите, в жалости. Она относилась к ему и как к мужу, и как к брату, и как к сыну, хотя некоторым это может показаться глупым. И вот сейчас она оцарапала ему лоб до крови! Ху Юйинь бросила палочки, вскочила и, обняв его голову, запричитала:

– Глупенький мой, даже не закричишь, когда тебе больно…

Ли Гуйгуй, ничуть не сердясь, ткнулся ей головой в грудь:

– А мне не так уж и больно. Юйинь, я ведь только сболтнул насчет продажи дома, а решай ты сама. Ты знаешь, я всегда тебя слушаюсь; как хочешь, так и делай. Ты для меня и дом, и семья… Когда ты со мной, я ничего не боюсь. Даже нищим готов стать, милостыню просить, правда!