Жареный плантан - Рид-Бента Залика

— Извини, — поправилась я, — что ты сказала?

— Как ты думаешь, Шейла изменила ему с Тревоном?

— Кажется, его зовут Тревор.

— Неважно. И как ты считаешь?

Я не знала. Вряд ли это имело значение. Не будь Тревора — или Тревона, — подвернулся бы кто-то другой.

— Конечно, — ответила я. — Может быть. Неизвестно.

Мама усмехнулась.

— Ты сегодня какая-то тихая.

— Да нет, какая обычно, — возразила я, пытаясь не выдать голосом волнения и ровно дыша.

— Я ведь все равно узнаю, Кара, — пригрозила мама. — Имей это в виду.

На следующий день мы решили попробовать снова на большой перемене. Обычно лестницу на пятый этаж занимали прогульщики. Терренс поддерживал с ними хорошие отношения, как и с любой другой компанией: единственного на всю школу черного парня поневоле приходится любить. Но в тот день лестница оказалась полностью в нашем распоряжении. Я поинтересовалась, не он ли попросил лоботрясов удалиться, поскольку для успеха ему требовалась приватность.

— Ничего подобного, — ответил Терренс. Впрочем, он бы и не признался. — Кара, я и правда их не просил.

И он начал целовать меня. На этот раз он прижался ртом к моей шее. Я чувствовала только влажные прикосновения к коже, а звук, который издавали его губы, наводил на мысль о нырянии в воду. Я не знала, куда девать руки, — Рошель и Анита об этом не говорили. Однажды Брэндон выходил выбросить мусор в одних шортах, и я заметила царапины у него на спине возле лопаток. Но мне показалось, что в данном случае такой номер не пройдет. Внезапно от очередного поцелуя Терренса я чуть не ахнула, и ужас вперемешку с виной вспыхнул у меня в груди. Чтобы не застонать, я стиснула зубы, а когда почувствовала сильное желание вцепиться в рубашку Терренса, оттолкнула его.

Только в конце учебного дня, войдя в туалет на первом этаже и посмотрев на себя в зеркало, я увидела на шее темно-красное пятно.

Я вбежала в библиотеку — к счастью, за стоящими у дальней стены компьютерами не торчали старшеклассники, — вошла в свой почтовый ящик и в панике написала Рошель. У нее теперь был телефон, так что она сразу видела приходящие письма.

ЧЕРТ!!!!

…

…

Что случилось??

Я объяснила, и она велела мне прекратить истерику и встретиться с ней и Анитой в парфюмерном гипермаркете на Брайер-Хилл, на полпути между нашими школами. Это означало, что придется ехать домой более длинной дорогой.

А матери скажешь, что пробки.

В автобусе я все время придерживала косички на одном плече, пытаясь скрыть засос, хотя жесткие волосы натирали шею. Встретившись с подругами, я снова пригладила косички, убеждаясь, что они лежат где надо.

— Оставь их в покое, — сказала Рошель, отводя мою руку.

Анита, бросив рюкзак на пол, оперлась о полку с продукцией «Диора». В конце прохода замаячила продавщица, неназойливо, но внимательно посматривая в нашу сторону.

— Сюда уже третий раз заглядывают, — заметила Рошель.

Анита показала на свою сумку и громко сообщила:

— Здесь только учебники.

Я преувеличенно вздохнула и так же громко изрекла:

— Хотела купить губную помаду, но передумала: здесь слишком навязчивый сервис.

Продавщица исчезла, и Анита закатила глаза.

— Ладно, — обратилась она ко мне. — Вернемся к нашей проблеме. Закон обжиманий номер сто один, Кара: никаких засосов.

— Анита, перестань, — одернула ее Рошель. — Тебя позвали, чтобы помочь.

— Ну правда, чего она ожидала? — Анита уставилась на меня, с поддельной строгостью нахмурив брови: — Как только чувствуешь, что он присосался, тут же посылай его ко всем чертям. — И добавила с ямайским выговором: — Надо же, наша цыпа слетает с катушек.

— Ну извини, Анита, — огрызнулась я. — Не у всех такой богатый опыт, как у тебя.

— Что ты сказала? — Анита шагнула ко мне, но Рошель встала между нами и велела ей успокоиться.

Анита подняла руки, как бы сдаваясь, а я уткнулась взглядом в стеллажи с товаром, раздраженная, но не испуганная. Анита тут вообще была ни при чем: мы все знали, что она не подняла бы на меня руку. Но на полках не оказалось дешевой темной пудры, и я в тревоге сжала кулаки, впившись ногтями в ладони. Та, что была, стоила половину моих карманных денег за неделю, а я даже не знала, удастся ли замаскировать ею синяк. Мне трудно описать тон своей кожи; обычно ее называют желтой, а люди подобрее — карамельной. Я не имела представления, какой тон косметики ей соответствует.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Возьми вот эту, — посоветовала Анита, издав досадливый стон, и сняла с полки бронзовую пудру. Я удивленно уставилась на подругу, и она вздохнула: — Она ближе всего к цвету твоей кожи.

— Нет, подходить должно идеально, — возразила я, — чтобы можно было скрыть пятно от матери. Элоиз трудно провести.

— Ничего лучше ты не найдешь, — вступила в разговор Рошель. — Я вообще не понимаю, как ты показываешься в школе без макияжа.

Я взяла у Аниты коробочку с пудрой и потащилась в сторону кассы.

— Зачем ты вообще связалась с этим Терренсом? — проворчала Анита. — И кстати, это он тебя подставил, он и должен платить за маскировку.

— Я ничего ему не сказала.

— Зря, — заметила она. — Парни гордятся своими засосами.

Я взглянула на Рошель, и та пожала плечами:

— Не спорь. Она права.

Была уже половина двенадцатого, и через стену доносились истошные крики: «Брэндон! Да! О, Брэндон!» Я лежала и слушала их, а мама храпела рядом на кровати. Вопли Шейлы меня одновременно удивляли и ужасали: такое самозабвение проявлялось у любовников, кажется, только в сексе, они почти умаляли друг друга о близости, потому что оба лишь во время соития чувствовали себя живыми, а как только оно заканчивалось, мир снова разваливался на части. Но секс ведь не всегда бывает таким яростным. По рассказам Аниты, ничего настолько серьезного не происходило, хотя мама относилась к половым контактам очень даже серьезно — по крайней мере, к их последствиям. Она никогда не говорила об интимных отношениях как таковых, а только твердила: когда страсть улетучивается, люди видят друг друга по-разному. Мужчины уходят, а женщины становятся жесткими.

«Как я. Хочешь закончить, как я?» — спрашивала она.

Я посмотрела на маму. Даже во сне у нее было суровое и озабоченное лицо. Когда в тот день я пришла домой, она обошлась без допроса, лишь буравила меня внимательным взглядом, под которым я изнывала от чувства вины — и она это знала, только пока не могла доказать. Мне хотелось разбудить ее и признаться: я целовалась два раза. Попросить накричать на меня позже, но сначала дать совет, рассказать о парнях, о том, как она жила в моем возрасте, за год до того, как стала жесткой и обрела стальной взгляд. Я хотела понять, действительно ли, удовлетворяя вожделение, необратимо меняешься, теряешь себя; есть ли какая-то романтика в том, чтобы слиться с другим человеком, как Шейла и Брэндон. Я знала, что у мамы есть ответы. И знала, что она способна вправить мне мозги, даже если я возненавижу ее за это.

Мама вздрогнула и дернула ногой. Возможно, во сне она падала. Рот у нее открылся, и дыхание стало глубоким и хриплым.

Я перекатилась на бок, чтобы мама не храпела мне прямо в ухо.

Противостояние

В тот день, когда бабушка обнаружила, что дедушка все еще видится со своей любовницей, она не оставила дома ни крошки еды. Она уложила остатки пирога с брокколи, курицы карри и риса с горошком в пластиковые контейнеры и снесла в баптистскую церковь, где по пятницам работала бесплатная столовая. После первого захода — унести все сразу она не могла — бабушка позвонила маме, чтобы излить душу. Так я и узнала о переменах: бабушка нарушила многомесячное молчание, установившееся по взаимному согласию.

В течение всего разговора мама листала журнал о недвижимости. Однажды, когда было скучно, а интернет снова не работал, я тоже заглянула туда и нашла на полях подсчеты — тогда мне показалось, что я нечаянно раскрыла интимный секрет, вторглась в чужие мечты. Теперь, глядя, как мама переворачивает страницы и загибает их за корешок журнала, рассеянно кивая в ответ на бабушкины жалобы, я притворялась, будто никогда не видела этих нацарапанных синей ручкой цифр. Даже из другого угла комнаты я слышала доносящиеся из трубки несвязные причитания. Бабушка кричала, что дедушка одолжил «паршивой девке» деньги, что женщины из церкви видели, как они в обнимочку прогуливаются по улице…