Когда умершие приходят во сне - Алексей В. Фомин (сост.)

по своей обязанности прийти к вам, потому что, быть может, вам нужен я как пастырь, как врач духовный…

— Именно так: вы мне нужны, как врач… Мне нужно ваше поучение, ваше теплое, сочувственное, наставительное слово.

— Очень, очень рад, что могу послужить вам! Прошу говорить все, что есть у вас на душе; мое дело разделять все нужды пасомых, врачевать их раны и приводить к Отцу Небесному…

— Благодарю, благодарю вас, батюшка… так позвольте попросить у вас внимания и терпения для выслушивания рассказа моей короткой, но дурной жизни. Когда вы узнаете ее, то лучше вам будет предписывать то или другое средство для моего врачевания.

Отец мой, — начал молодой человек, — был мелкопоместный помещик. В деревне мой батюшка имел большой дом, в котором он постоянно жил и в котором я получил первоначальное воспитание. Мой батюшка был дома почти постоянно и вместе с матушкой старался вложить в меня начала всякого добра и христианского благочестия. Оба они любили рассказывать мне разные священные истории, и часто, бывало, слушая эти рассказы в продолжение долгого зимнего вечера, я так и засыпал, где сидел. И, Боже мой, какие сладкие сны тогда грезились мне! Все, что я ни слышал в этот вечер, отражалось у меня во сне, и в моем детски невинном воображении, как бы в тумане, проносились дорогие священные образы из рассказов родителей. Вот как теперь вижу — Спаситель в терновом венце, обагренный кровью, висит на крестном древе. Его глаза полны любви, и Он просит Бога Отца отпустить мучителям: «ибо не видят, что творят!» И Божия Матерь — как теперь вижу — стоит при Кресте, с бледным лицом, полная беспредельной любви к страдающему Сыну, и сколько муки и страдания выражается в Ее очах! Все эти сны наполняли мою душу неизъяснимым блаженством, и на моем лице изображалась какая-то неземная улыбка, как говорила моя добрая мать. И сколько радости было у родителей, когда они любовались мной у моей кроватки: «с Ангелами беседует», — говорили они. Тихо, плавно текла моя жизнь, и я был примерный ребенок. Я молился, и моя детская молитва была искренна, усердна и тепла; хорошо жилось тогда, и нельзя без радостного замирания сердца вспомнить теперь об этой детской жизни. Но не всегда же должна была продолжаться эта блаженная жизнь: мне исполнилось 10 лет, и я поступил в одно из средних учебных светских заведений.

Тяжело мне было привыкать к новой жизни. В заведении, в которое я поступил, я уже не слышал более того теплого, истинно религиозного наставления, какое мне давалось дома на каждом шагу. Сначала я был религиозен и часто молился. Молился я… но эта молитва была часто причиной насмешек моих глупых и дурных товарищей. Все воспитанники этого заведения без надзора богобоязненных родителей были страшными кощунниками, и их язвительные насмешки сыпались градом на мою голову за мою набожность. Время шло, поддержки у меня не было, и моя охота к молитве постепенно начала ослабевать и, наконец, совсем пропала, сначала потому, что я боялся товарищей, потом это обратилось уже в привычку; я пристал к моим товарищам, и молитва уже более никогда не приходила на ум. Беседы и разговоры наши были самые грязные, богопротивные: насмешки над Священным Писанием, над богослужением, над усердием и религиозностью некоторых священников и простого народа — вот что было постоянным предметом наших разговоров. Сначала меня коробило от всего этого, потом время и общество притупили во мне и это последнее проявление доброго — остаток домашнего воспитания. Но все-таки, как бы я ни опошлился в этой среде, во мне было сознание, что я грешу этим пред Богом, но я продолжал это делать заодно с товарищами… Иногда — это бывало очень нередко — я чувствовал потребность молиться и даже начинал молиться, но это была уже не прежняя молитва, это была скорее механическая работа, не согретая сердцем, и я чувствовал, что чего-то недостает мне… Время шло, я перешел в последний класс, и тут-то окончательно совершилось мое падение, и прежние насмешки над обрядами и религиозностью людей перешли в полное осмеяние всей Божественной религии.

Время летело, и я сделался отъявленным неверующим безумцем… Крест — это орудие нашего спасения — я, теперь страшно и подумать, сбросил с себя и с каким-то презрением посмотрел на него. Когда я стоял в церкви по приказанию начальства, как издевался, как смеялся над отправлением Божественной службы! Когда наступали постные дни, я нарочно старался покушать скоромного, чтобы показать полное презрение к церковным постановлениям. Святые иконы, житие святых были главными предметами моих насмешек. Одним словом, в это время я был каким-то извергом, а не человеком. Но вот наступило время моего выхода из учебного заведения, и тут-то со всей силой я ринулся в бездну погибели, и много я увлек за собой чистых и невинных душ…

Да, за эти падшие души мне придется отдать страшный отчет Господу! Я их соблазнил, а в Писании сказано: «горе человеку тому, чрез которого соблазн приходит!»

Разум наш слишком слаб, чтобы остановить нас от пошлости, когда в нас нет голоса совести или, вернее сказать, когда этот голос совести заглушен порочной жизнью. Так и я: заглушив все святое в моем сердце, я старался руководиться во всем рассудком; но он не помогал мне, и я окончательно погибал. Окруженный безбожными и развращенными товарищами и потерявшими стыд и совесть женщинами, я проводил целые ночи за бутылками вина — и чего не бывало в этих шумных бесовских оргиях!.. Время шло, я еще более развратился и окончательно погряз в бездне порока. Казалось, чего больше: человек окончательно погиб, и никакая сторонняя рука не могла меня вытащить из этого омута; но, знать, нет греха, побеждающего милосердие Божие, знать, Господь не хочет смерти грешника, «но чтобы грешник обратился от пути своего и жив был» (Иез. 33, 11); если мне не мог помочь человек, то помог всесильный Господь, Которого я отвергал; особенное действие Промысла Его обратило меня на путь истинный и вызвало к нравственному возрождению.

В один год умерли от холеры мои добрые родители, и их-то теплая молитва пред Престолом Всевышнего, должно быть, повела к исправлению заблудшего сына. После получения известия о смерти родителей я отправился в село к их могиле. Странно, как я ни опошлел, как ни смеялся над всеми святыми чувствами человека, все-таки эта привязанность к родителям осталась, и холодный развратный ум уступил голосу сердца — желанию побывать на могиле — и